– Убийца Цезаря, что ли? – мне хотелось усмехнуться, но губы только на долю секунды нервно дернулись вверх.

– Мы не о поэте, – вот и с лица Вероники исчезло милое услужливое выражение, изображающее поддержку, в которой я отчаянно нуждалась.

От Аглаи я ее уже и не ждала.

– Других, я, увы, не знаю, – я потушила сигарету, следующую решила не брать. – Простите мне мою необразованность.

– Ты бывала здесь прежде, Ева?

Я – нет, но вот…

– Здесь вырос мой отец, – пожала я плечами.

Потом он уехал учиться в город севернее отсюда, где познакомился с мамой, потом родилась я…

А потом он ушел к другой женщине. Так сказала мама.

– Он рассказывал тебе что-нибудь?

– Нет, он всегда избегал разговоров о своей юности, – и тут я поняла, что меня раздражают подобные вопросы точно так же, как папу раздражали любые вопросы о его прошлом.

Он даже о работе своей никогда ничего не рассказывал. Все, что мне было известно – папа работает в каком–то бизнес–центре проектировщиком систем видеонаблюдения.

Мне часто бывало интересно узнать, как и что именно он делает, насколько это сложно, но в ответ я получала только раздражение.

– А других родственников у тебя здесь не осталось? – подключилась Аглая.

– Боже, какие интересные разговоры. Давайте еще расспросим меня поподробнее о тех, кого уже нет в живых! Я даже не знаю их имен. Ну, кроме деда. И то – из-за папиного отчества.

Я вспомнила, как в школе нам задали «раскопать» поглубже корни своего семейного дерева. Мы с мамой выдумали имена и истории, только чтобы не трогать отца, потому что любые разговоры о его семье приводили его в ярость и ступор.

– А ты никогда не задумывалась о том, с какой целью ты попала в этот мир? Почему спустя столько лет вы с матерью переехали именно сюда? – Адам вернулся в кресло и покручивал в руке стакан, и я словила себя на мысли, что это выглядит сексуально.

На самом деле, я старалась не думать о том, за что мне такое «возвращение к истокам».

– Нет никакой цели. Мы приходим, чтобы всю жизнь страдать от одиночества и стать нужными только тогда, когда умрем. Я просто живу по стандартам и все. У меня нет целей и поэтому кто–то другой точно не навяжет мне свое видение моей судьбы.

– Интересно, – Адам отпил со своего стакана и резко встал, оставив его на столике.

Он подошел к книжной полке и достал оттуда какой–то старый переплет.

– Кассий? – спросила я, уже решив, что в начале разговора меня специально выставили глупой и сейчас покажут сборник стихов древнего поэта.

– Кассий, – как–то мрачно и сладко растягивая слоги согласился парень. – В сверхъестественное веришь?

– Думаю, это должно быть понятно уже по моему отношению к предназначению в жизни, – тихо ответила я.

– А если я скажу, что ты зря придерживаешься стороны скептицизма? – Адам казался каким–то возбужденным.

– Тогда я попрошу тебя рассказать хотя бы про один случай из твоей жизни, когда ты сталкивался со сверхъестественным, а после разнесу в пух и прах твои галлюцинации. Знаешь, мозг умеет делать много странных штук с нами.

К сожалению, о галлюцинациях я знала не понаслышке, зачастую меня преследовали в основном слуховые, особенно, когда я оставалась наедине с собой. Это началось почти сразу же, как ушел отец, мне постоянно мерещились его шаги, звук открывающейся замочной скважины и даже шелест бумаг в его кабинете.

– Тише ты, тише. Я все это знаю, отмахнулся от моего скептицизма Адам. – Просто есть люди, которым доступно больше, чем другим. Мы на многое закрываем глаза, многого не желаем видеть, тем самым ограничивая себя и свои возможности.

– У вас тут типа тайный круг оккультистов? – рассмеялась я и взяла свой стакан с коньяком, сделала пару глотков.

Не так уж и мерзко, как могло бы быть.

Потом я поняла, что сделала это только потому, что мне показалось, что я задела чувства Адама и хотела, чтобы он снова улыбнулся.

Но он не улыбнулся.

Я сделала еще два больших глотка и почувствовала, как в голове постепенно полегчало, собралось в одной точке и начало кружиться, а рот и глотка горели обжигающим горьким теплом. Глаза начали слезиться.

Мир стал ярче и веселее.

Мне уже было все равно, что там чувствует парень, у него проблемы с головой. А еще после того, что было, когда я пришла, сочувствия он точно не заслуживает. И как я могла забыть?

– Не смейся, Ева. Я перевел со старославянского на русский все записи тут. Твое имя встречается слишком часто.

Я прыснула от смеха коньяком, который как раз снова пила в этот момент.

– Ты думаешь, я одна Ева в мире? Ты мне еще про яблоко скажи. Да катитесь вы к черту со своим яблоком!

– Ева, успокойся, – попросила Ника.

Мне почему–то захотелось ее послушаться. Она была как ребенок, напуганный ссорой родителей. Стало стыдно за свое поведение, я снова вспомнила, почему мне лучше держаться в тени и не выделяться: болезнь начинает проявлять себя, кусая и раня других, в то время как я получаю удовольствие, упиваясь своим саркастическим настроем и не замечая, что причиняю боль.

– Ладно. То есть ты всерьез думаешь, что имя, написанное несколько веков назад, при условии, что твоя книжица подлинная, это действительно мое имя? Не смеши.

Почему–то стало очень тревожно.

– Я почти уверен, что твое. Особенно, если учесть, что корни твои, твои истоки идут отсюда. Христина тоже уверена, что речь о тебе. Мы не просто так водили тебя к ней.

При упоминании ее имени, я поежилась.

Я хотела сказать, что это совпадение, но мне отчего–то было сложно ему возражать, в нем чувствовалось очень много силы, авторитетности. Мне почему–то вдруг стало стыдно иметь мнение, отличное от его. Я разозлилась из-за того, что мне вдруг показалось, что он может быть прав.

– Если ты воспринимала все слова своего отца так же, то неудивительно, почему он ничего тебе не рассказывал, – съязвила Аглая.

Вероника, вдруг почувствовавшая, что посеяно семя конфликта, беспомощно смотрела на нас.

– Здесь не только это. Здесь имя твоего отца. Он еще вернется сюда.

– К моей матери? Да ни за что на свете!

И тут же я вспомнила, что он уже был здесь буквально несколько месяцев назад. По крайней мере, так мне сказала вчера старуха.

– Но неужели он не хочет хотя бы увидеть тебя? – попыталась Ника.

– У него теперь другая семья, – отрезала я. – Он знает, что мы здесь, и ни за что сюда не поедет.

– Но его имя здесь. Филипп. Верно?

– Вот это фокус! – я позволила себе закатить глаза. – Мое отчество не хранится в секрете.

– Почему ты так скептично ко всему относишься? – недоумевала Аглая. – Адам прав. Я тоже поначалу не верила, пока там не обнаружились все наши имена. Ну, кроме моего, там косвенно упоминается кто–то четвертый для четырех стихий… Мы ждали тебя, Ева. Ты поможешь пробудить Кассия. Ты – его «живая» вода.

Пробудить… стихии… что вообще происходит? Они тоже закинулись грибами?!

– Аглая! – Адам злобно шикнул на девушку. – Не сейчас! Она не готова…

– Так, знаете, что? – я встала. – Я ухожу. Мне определенно надоел этот цирк. Если вы хотели меня разыграть, то могли бы придумать что-то поинтереснее.

– Стой! – Адам подошел ко мне, и я чуть рефлекторно не оттолкнула его. – Возьми книгу. Возможно, ты передумаешь…

Я вздохнула.

Детский сад!

Потом окажется, что где-то здесь есть скрытая камера, а уже завтра надо мной будет смеяться вся школа.

– Если я возьму, ты отстанешь и дашь мне уйти?

– Обещаю.

На несколько секунд я замешкалась, даже сама не знаю, почему. Потом, отбросив все предрассудки, которые мне уже почти внушили, взяла книгу в руки.

По телу прошла дрожь, а в груди сперся воздух, с каждым вздохом нагревавшийся все сильнее.

Переплет вспыхнул синим пламенем, и я вскрикнула, выронив его из рук на пол, где огонь потух. Меня зашатало, я споткнулась о край ковра и упала руками на стаканы, порезавшись о битое стекло того, что от них осталось.