О влиянии различного характера языков на литературу и духовное развитие [92]

Тот, кто задумывался когда-либо над природой языка, не осмелится утверждать, что язык — это совокупность произвольных или случайно употребляющихся знаков понятий, что слово не имеет другого назначения и силы, кроме того, чтобы отсылать к предмету, представленному либо во внешней действительности, либо в мыслях, и что совершенно безразлично, каким языком пользуется та или иная нация. Можно считать общепризнанным, что различные языки являются для наций органами их оригинального мышления и восприятия, что большое число предметов создано обозначающими их словами и только в них находит свое бытие (это можно распространить на все предметы в том смысле, что они мыслятся в словах и в мысли воздействуют через язык на дух), что языки возникли не по произволу и не по договору, но вышли из тайников человеческой природы и являются (можно добавить: как относительно самостоятельные сущности, присущие определенной личности) саморегулируемыми и развивающимися звуковыми стихиями. Область исследования заключает в себе природу воздействия языка на мышление, проявление тех его особенностей, на которых основано достижение им той или иной ступени, отражение им того или иного различия мыслей; изучение зависимости или независимости нации от своего языка, воздействия, которое нация может оказать на язык, или обратного воздействия языка на нацию представляет собой открытое поле деятельности, и, приступая к этим вопросам, нужно помнить, что можно попасть в довольно труднодоступную, а не в давно исхоженную область.

Цель настоящей работы — предпринять описанное выше исследование и развернуть его настолько широко, насколько покажется необходимым и возможным, чтобы, рассматривая язык в чистом виде и проникая в его общую природу, трактовать его также и исторически, используя данные наиболее значительных из известных языков, и попытаться таким образом обнаружить влияние различного характера языков (установление которого само по себе задача нелегкая) на литературу и духовное развитие.

Если считать, что языки расчленяются на грамматику и словарь, то мы имеем здесь дело с их физиологическими функциями, с тем, как работают их составные части в целом и в отдельности и как через них складывается органическая жизнь языка. Существование же таковой у языков должно быть признано. Поколения проходят, а язык остается, каждое из поколений застает язык уже бывшим прежде него, и притом более сильным и мощным, чем само это поколение; ни одно из поколений никогда не проникает до конца в его суть и таким оставляет его потомкам; характер языка, его своеобразие познаются только на протяжении целого ряда поколений, но он связывает все поколения, и все они проявляют себя в нем; можно видеть, чем обязан язык отдельному периоду времени, отдельным людям, но остается неопределимым, что должны ему они. В сущности, язык, который передается потомкам — только не в виде фрагментарных звуков и речевых построений, а в своем активном, живом бытии, — язык, который не является внешним, но именно внутренним, язык в своем единстве с существующим благодаря ему мышлением, этот язык представляет собой саму нацию, и собственно нацию. Что же есть язык, как не расцвет, к которому стремится вся духовная и телесная природа человека, в котором впервые обретает форму все неопределенное и колеблющееся, а утонченное и эфемерное предстает в переплетении с земным? Язык — это также расцвет всего организма нации. Человек может овладеть языком, только переняв его от других, и тайна его возникновения связана с тайной расщепленной и вновь в высшем смысле и бесповоротно воссоединенной индивидуальности.

Может показаться странным для исследования влияния языка на нацию выбор именно литературы, поскольку она часто бывает лишь искусственным, несамостоятельным, благодаря собственному языку выходящим за его же пределы творением. Любой народ, даже не достигший того уровня, когда зарождается литература, наблюдает в частной и общественной жизни множество примечательных явлений, сильных перемещений энергии, которые, разумеется, возникают не без влияния языка; результаты этих наблюдений прорываются мощным, полным смысла потоком только в повседневной речи народа; в литературные же труды и произведения этот поток энергии попадает большей частью в ослабленном и обедненном виде. Возникновение литературы можно сравнить с образованием окостенения в стареющем челог гческом скелете: в тот момент, когда свободно звучащий в речи ч в пении звук оказывается замкнутым в темницу письма, язык подвергается сначала так называемому очищению, потом обедняется и, наконец, приходит к своей смерти, как бы богат и употребителен он ни был. Буква не терпит ничего выходящего за ее пределы, она приводит в оцепенение еще недавно свободную и многообразную, существовавшую рядом с ней разговорную речь, подавляет ее вольное извержение, ее разнообразные формы, каждый ее крохотный нюанс, образно обозначающий модификации, которые привносит в нее народный язык. С другой стороны, это неизбежное зло возникает еще и оттого, что язык преходящ, как и все земное. Если бы он не закреплялся на письме, если бы настоящее не имело для передачи звуков минувшего ничего, кроме темных и невнятных преданий, совершенствование было бы невозможным, и все по воле только случая кругами возвращалось бы к одному и тому же. Здесь можно упомянуть редко повторяющееся во всемирной истории стечение обстоятельств, когда языку, при перенесении его из повседневной народной речи в обособленную область идей, не хватает чистоты, благородства и достоинства. Но рассматривать наличие или отсутствие литературы как единственный признак влияния языка на духовное развитие было бы ошибочным. В исследованиях, подобных настоящему, нужно не только не оставлять в стороне национальные литературы, но начинать с того, чтобы направлять внимание именно на такие литературы, поскольку они одни передают прочные и надежные формы, в которых запечатлено влияние языков и благодаря которым можно безошибочно его обнаружить. При этом мы должны быть свободными от всякой, в высшей мере неподобающей языковеду недооценки тех языков, которые никогда не обладали литературой, но еще будут ею обладать и, несомненно, могут принести большую пользу таким исследованиям. Тогда беспристрастное доказательство покажет, что и языки, на первый взгляд скудные и грубые, кесут в себе богатый материал для утонченного и многостороннего воспитания, который оттого, что он не оформлен письменно, не перестает воздействовать на говорящих. Поскольку человеческая душа есть колыбель, родина и жилище языка, все его особенности остаются для нее незамеченными и скрытыми. Мы еще вернемся к обозначенному здесь влиянию письма на язык, которое уже много раз отмечалось, особенно по поводу записи гомеровского эпоса. Изменение многих языков может быть объяснено одним только переходом языков из устного в письменное состояние, и, сравнивая Монтеня с Вольтером, нужно иметь в виду, что язык целой нации превратился в язык городского общества.

Сейчас еще есть люди, и немало, считающие сам по себе язык довольно безразличным инструментом и приписывающие все, что относится к его характеру, характеру нации. Для таких людей наше исследование всегда будет содержать нечто ложное, поскольку для них речь здесь будет идти не о влиянии языков, но о влиянии наций на их собственную литературу и образование. Чтобы оспорить эту точку зрения, можно указать на то обстоятельство, что определенные языковые формы, несомненно, дают определенное направление духу, накладывают на него известные ограничения, а также на то, что при желании выразить одну и ту же идею многословно или кратко нам приходится выбирать различные пути и по меньшей мере взаимно заменять положительные качества высказываний, что было бы невозможно без всякого, пусть даже отдаленного, влияния [языка]. Далее можно указать, что…