В языках, не достигших этой ступени, мысль нередко блуждает среди множества грамматических форм и довольствуется реальным результатом. В бразильском языке форма tuba, будучи выражением существительного, означает 'его отец', а будучи глаголом — 'он имеет отца'; это слово, кроме того, употребляется вообще для понятия 'отец', поскольку 'отец' в любом случае является понятием, выражающим отношение. Точно так же xe-r-ubaзначит и 'мой отец' и 'я имею отца', и так со всеми остальными лицами. Неустойчивость грамматического понятия в подобного рода случаях можно проследить и далее; по имеющимся в этом языке аналогиям tubaможет означать 'он является отцом'. Подобно этому образованная в южных диалектах данного языка форма iabaозначает 'он является человеком'. Грамматическая форма представляет собой обычное сочетание местоимения и существительного, и сознание должно добавить к смыслу соответствующую связь.

Понятно, что туземец подразумевает в данном слове, причем не- расчлененно, только 'он' и 'отец' и что будет стоить немалых усилий пояснить ему различие выражений, слитых воедино в указанном слове. Таким образом, нация, которая пользуется этим языком, может отличаться большой сообразительностью, пониманием и живым восприятием окружающего мира, обладать житейской мудростью, однако подобный строй ее языка не обеспечивает ей подлинно свободного развития идей и склонности к формальному мышлению. Поэтому всему строю ее языка придется испытать необходимую ломку в том случае, если подобные интеллектуальные преобразования будут привнесены в жизнь такой нации извне.

При переводе построенных таким образом фраз нельзя, следовательно, упускать из виду, что переводы их, поскольку они затрагивают грамматические формы, могут быть неправильными. При переводе с таких языков переводчик обычно воспринимает грамматические формы языка иначе, чем говорящий на этом языке. Чтобы избежать искажений смысла, надо стараться при переводе передавать грамматическую форму с наиболее возможной степенью близости к языку-оригиналу. Однако при этом иногда приходится сталкиваться с ситуациями, когда вообще необходимо отказываться от передачи грамматической формы. Так, в языке уастека говорится: папа tanin-tahjal, что означает 'я лечусь у него', однако в более точном переводе — 'я, меня лечит он'. Таким образом, в данном случае имеет место активная глагольная форма, связанная со страдательным объектом в качестве субъекта. Создается впечатление, что народу знакомо чувство пассивной формы, однако язык, имеющий только активные формы, привлек народ именно к ним. Следует, однако, отметить, что в языке уастека падежные формы вообще отсутствуют. В качестве местоимения 1-го лица ед. ч. папа означает одновременно 'я', 'мной', 'мне', 'меня'и выражает понятие „совокупности Я" (Ich- heit). В ninи в предшествующем ему taграмматически обозначено также только то, что местоимение 1-го лица ед. ч. управляется гла- голом '. Это наглядно показывает, что в сознании туземцев фикси-

1 Дело в том, что в языке уастека, как н в большинстве американских язы- руется не различие между активной и пассивной формами, а лишь связь грамматически оформленного понятия „совокупности Я" с представлением о постороннем воздействии на нее.

Какая же непреодолимая бездна простирается между таким языком и греческим — наиболее развитым из всех известных нам языков! В искусном построении периодов греческого языка положение грамматических форм по отношению друг к другу составляет нерасторжимое целое, которое усиливает действие идей и отличается симметрией и эвритмией. Оно рождает особое, сопровождающее мысли и одновременно незаметно парящее очарование, подобно тому как в некоторых картинах старых мастеров красота формы достигается не только путем размещения фигур, но и самими очертаниями их групп. Однако в языке это не просто мимолетное удовлетворение фантазии. Острота мышления выигрывает от того, что логические отношения в точности соответствуют грамматическим. Дух всесильнее стремится к формальному, то есть к чистому мышлению, если язык приучает его к строгому разграничению грамматических форм.

Несмотря на огромное различие между языками, стоящими на столь различных ступенях развития, необходимо признать, что даже среди тех языков, которые можно обвинить в почти полном отсутствии форм, многие обладают большим количеством средств для выражения полноты мысли, для обозначения посредством искусного и строгого сочетания немногих элементов разнообразных отношений между идеями, сочетая при этом краткость с мощью. Различие между такими и более совершенно построенными языками заключается не в этом. То, что необходимо выразить, можно выразить почти так же полно, приложив достаточно усилий. Имея в своем распоряжении поистине многое, такие языки лишены только одного, а именно — выражения грамматических форм как таковых и его важного и благотворного воздействия на мышление.

Если, однако, задержаться на мгновение, чтобы оглянуться на высокоразвитые языки, то может показаться, что и в них, пусть даже в несколько ином виде, происходит нечто подобное и что обвинение в адрес других языков несправедливо.

Можно сказать, что любой порядок или соединение слов, избранное однажды для обозначения определенного грамматического отношения, может считаться грамматической формой; и не так уж важно, что данные обозначения выполняют свою роль при помощи внутренне значимых, указывающих на нечто реальное слов, а формальные отношения должны при этом домысливаться. Реальные грамматические формы также едва ли могут существовать в ином виде; что же касается более развитых языков, отличающихся искусным

ков, существуют различные формы местоимений, в зависимости от того, употребляется ли местоимение самостоятельно, управляет ли оно глаголом, или само управляется глаголом; ninотносится к последнему случаю. Слог taуказывает на то, что объект выражен глаголом. В инициальной же позиции он находится только в том случае, если объект стоит в первом или во втором лице. Способ обозначения объекта глаголом является в языке уастека весьма необычным.

построением, то они первоначально были построены более груф, и следы этого построения можно обнаружить в них и поныне.

Для того чтобы настоящее исследование имело надежное основание, сделанная нами весьма существенная поправка нуждается в более четком пояснении. Для этого необходимо, во-первых, определить, что в этой поправке истинно без всякого сомнения, а затем установить, что остается в силе, несмотря на утверждения, которые были поставлены под сомнение.

То, что в языке характерным образом (то есть так, что в аналогичном случае это повторяется) обозначает грамматическое отношение, является для данного языка грамматической формой. В большинстве наиболее развитых языков и ныне обнаруживается сочетание элементов, связанных между собой посредством того же самого способа, который применяют менее развитые языки. Способ образования при помощи присоединения значимых слогов (агглютинация), свойственный также и подлинным грамматическим формам, должен, вероятно, быть всеобщим. Это явственно следует из перечисления средств, которыми располагает язык для обозначения таких форм. Эти средства распределяются следующим образом:

присоединение и включение значимых слогов, составлявших

или все еще составляющих слова; присоединение или включение незначимых букв или слогов исключительно с целью обозначения грамматических отношений;

преобразование гласных путем перехода одного из них в другой,

путем изменения количества или ударения; изменение согласных внутри слова; неизменный порядок взаимозависимых слов; редупликация слогов.

Сам по себе порядок слов обеспечивает небольшие изменения и может обозначать также лишь немногочисленные отношения, если необходимо избежать любой возможности двоякого истолкования. При этом в мексиканском и в ряде других американских языков употребление его расширяется за счет того, что глагол включает в себя или присоединяет к себе существительные. Однако и в таком случае его границы значительно не расширяются.