«Исторически становление системы двойной записи происходило в два этапа: в результате первого этапа появился счет прибылей и убытков; в результате второго – счет капитала. В новой главной книге семьи Соранцо, которая восходит к XV веку, есть счет прибылей и убытков, но нет счета капитала; торговая книга Андреа Барбариго, которую он вел в 1430 – 1440 годах, имеет, наконец, и счет движения капитала» (Sombart 1919-1927, Bd. 2, Hbd. 1, S. 114).

Душеспасительные мотивы, о которых говорит Вебер, «объясняли» коммерческой категории смысл систематической профессиональной деятельности и накопления стоимости, а систематическая деятельность и накопление стоимости вели к возрастанию общества-системы. В ходе коммерческой революции сначала произошла дифференциация средневекового общества и образовалась коммерческая категория, а затем коммерческая категория распространилась на все общество, вовлекая низы общества в ряды наемных рабочих и верхи в ряды капиталистов. Коммерческая категория возникла не из ниоткуда, не была она и исключительно городским по своему происхождению явлением, она возникла из самой традиционной сельской общины:

«Байерс, расширяя точку зрения Хилтона и выступая против Бреннера, считает крестьянство социально воинственным, а его верхний слой – активной базой зарождающегося класса капиталистов, стремящегося искать возможности на рынке. Возможность представилась во время позднесредневекового кризиса с распадом ограничений феодализма. Все больше освобождаясь от ограничений ветшающей усадьбы, богатые крестьяне искали экономические возможности, приобретали доступ к большему количеству земли, продавали все большее количество скота и зерна и использовали все большее количество наемного труда. Огораживания XVI века превратили этот импульс в капиталистическое накопление» (Heller 2011, p. 49).

Этот новый замкнутый круг, в котором все более систематическая деятельность и накопление капитала ведут к возрастанию прибавочной стоимости, а возрастание прибавочной стоимости ведет к еще более систематической деятельности и еще большему накоплению капитала, стал основой всего расширенного самовоспроизводства. Капитализм «безусловно тождествен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия, к непрерывно возрождающейся прибыли» (Вебер 1990, с. 48). «… Целью и побудительным мотивом капиталистического производства является … получение прибавочной стоимости и ее капитализация, т. е. накопление» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 573).

В традиционном обществе не было границы между местом-временем производства и местом-временем потребления. В натуральном хозяйстве, составлявшем основу традиционной общины, производство и потребление продуктов объединены по месту, а иногда и по времени, они происходят внутри одного и того же хозяйства. Для людей было обычным делом работать «залпом», а затем праздновать и отдыхать, как предписано матерью-природой, а не трудиться на предприятии в одном и том же натужном темпе час за часом, день за днем, всю рабочую неделю, чтобы отдыхать дома по вечерам и в выходные (см. Гребер 2020, с. 138-139).

Традиционная психология может быть непонятной современному человеку, воспитанному на идеалах потребительства. Как показал Макс Вебер на примере сдельного труда в сельском хозяйстве, возможность зарабатывать больше денег приводила только к сокращению трудовых усилий традиционного работника:

«Увеличение заработка привлекало его меньше, чем облегчение работы: он не спрашивал: сколько я смогу заработать за день, увеличив до максимума производительность моего труда; вопрос ставился по-иному: сколько мне надо работать для того, чтобы заработать те же 2,5 марки, которые я получал до сих пор и которые удовлетворяли мои традиционные потребности? Приведенный пример может служить иллюстрацией того строя мышления, который мы именуем “традиционализмом”: человек “по своей природе” не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни. Повсюду, где современный капитализм пытался повысить “производительность” труда путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот лейтмотив докапиталистического отношения к труду, за которым скрывалось необычайно упорное сопротивление; на это сопротивление капитализм продолжает наталкиваться и по сей день, и тем сильнее, чем более отсталыми (с капиталистической точки зрения) являются рабочие, с которыми ему приходится иметь дело» (Вебер 1990, с. 81).

Для традиционного общества была характерна вытекавшая из многовековой практики стойкая вера в то, что не существует путей для длительного и устойчивого улучшения – ни самого человека, ни условий его жизни. В традиционном обществе люди предпочитали не зарабатывать деньги и потреблять, а выбирать, когда и сколько им работать, предпочитали отмечать праздники, соблюдать и воскресения, и «пьяные понедельники», и даже «похмельные вторники». Джон Хафтон писал в 1681 году:

«Когда вязальщицы или производители шелковых чулок имеют высокую цену за свою работу, они редко работают по понедельникам и вторникам, но проводят большую часть своего времени в пивной или играя в кегли … Ткачи обычно напиваются в понедельник, во вторник у них похмелье, а в среду у них вышли из строя инструменты. Что касается сапожников, то они скорее будут повешены, чем не вспомнят о святом Криспине в понедельник … и обычно это длится до тех пор, пока у них есть хоть пенни – свой или взаймы» (см. Thompson 1967, p. 72).

Как отмечает Торстейн Веблен в своей книге «Теория праздного класса» (1899), в традиционных обществах досугу отдается большее предпочтение по сравнению с ростом демонстративного потребления, что можно наглядно увидеть на примере одежды и моды. Для традиционных обществ характерны народные костюмы с устойчивым образом, тогда как для коммерческого общества характерна быстрая смена модных стилей. Традиционный костюм более утилитарен и имеет меньше элементов, призванных продемонстрировать денежный статус, он отвечает другой культуре потребления:

«…В тех условиях, где норма демонстративного расточительства заявляет о себе менее властно, чем в больших современных городах с высокой культурой, относительно подвижное и богатое население которых задает сегодня тон в вопросах моды, – там вырабатываются постоянные стили одежды, которые будут выдерживать испытание временем. Страны и классы, которые таким образом выработали фиксированные, отличающиеся художественным исполнением стили в одежде, находились в таких обстоятельствах, что денежное соперничество в их среде происходило не в демонстративном материальном потреблении, а в демонстративной праздности» (Веблен 1984, с. 190).

В развитом товарном производстве полезность, как мера потребностей существования, становится синонимом товарности, а погоня за денежным статусом становится ловушкой и двигателем для развертывания потребностей. Ускоренная эволюция смыслов, проявляющая себя в форме потребительства и накопительства, стала необходимым условием для разрушения традиционной общины и ее уклада. Самообеспечение было устойчивой формой производства и потребления, которая в силу своего замкнутого характера препятствовала специализации и кооперации деятельности, усложнению и возрастанию смыслов. Даточное и простое товарное обращение, связывавшие общину с государствами и вождествами, лишь дополняли, но не разрушали ее. Государство, церковь и феодалы с их поборами и культами божественного и героического хотя и оказывали давление на общину, не могли и не хотели разрушать ее натуральную производственную основу. Расширение коммерческого общества, соблазны потребительства и накопительства, лишение собственных средств производства, денежное соперничество – вот чем была разрушена община.