Так или иначе, но нужно было идти. Олегу уж точно. Он молча протянул руку. Руку так же молча пожали.

– Спасибо, мне пора, – Олег вручил неожиданному помощнику фонарик и схватился за каталку. – Рад был познакомиться, хоть и обстоятельства печальны.

– Как оно обычно и бывает, – врач выдавил из себя улыбку. – Удачи вам.

– И вам, – короткого кивка было вполне достаточно.

Он вывез каталку на улицу, к своему велосипеду-тачке, и аккуратно переложил тело так, чтобы ноги или голова не торчали. Дождь немного стих, но для осени это временное явление. Под крышей, спасаясь от воды, сидели два мокрых, нахохлившихся голубя. Их грязно-серый окрас соответствовал печальному небу, а общий вид напоминал Олегу о нём самом. Такие же битые жизнью, уставшие и наверняка голодные. Никакая бабка теперь не будет кормить городских крыс у подъезда, они предоставлены сами себе. Конечно, можно радостно обосрать все машины в округе, но вряд ли это принесёт прежнее удовольствие.

Олег смахнул мокрые волосы набок и набрал в рот побольше поганой, кислой слюны. Плевок получился знатный, достав аж до бетонного бордюра, огораживающего одну единственную жёлтую берёзу. Чуть дальше этого странного островка природы стояли скамейки, прямо напротив родильного отделения. Насквозь промокшая бумажка на одной из них громогласно объявляла: «НЕ САДИТЬСЯ, ПОКРАШЕНО!».

– Мило, – Олег угрюмо смотрел чуть дальше роддома, на белокаменную церковь с голубым куполом. – За что же ты меня не любишь?

Выехать с территории больницы оказалось несколько сложнее. И дело даже не в грузе, а огромных лужах, которые приходилось преодолевать медленно, чтобы не искупаться в грязной холодной воде.

Остановившись, Олег развернулся и замахал руками.

– Прощайте!

Провалы окон молчали.

– Прощайте!

Одинокая берёза беззвучно качнулась.

– Прощайте!

Голуби оставались немы.

– Снова ты… оставь меня уже в покое! – крикнул он чёрной фигурой вдалеке.

На небе сверкнула молния.

Когда Клякса поглотила девочку, Олег уже было думал, что сейчас наступит его очередь, но тварь не двигалась. Может, переваривала, он не знал, но паузой воспользовался. А теперь винил себя за трусость. Ради незнакомой девушки он убил несколько человек, а на любой удар по этому существу у него не нашлось сил. Можно бесконечно придумывать отговорки, но правда заключается в простой истине – страхе неизвестного. Чем больше ты не понимаешь, тем больше у этого чего-то превосходства над тобой.

Не время для сожалений, его ждало городское кладбище.

Буквально час назад на улицах ещё можно было встретить редких людей, но сейчас город вновь вымер. Осталась только вездесущая вода, грязь и жёлтые листья. Впрочем, ему нравилась осень. Несмотря на капризную погоду и пронизывающий ветер, это было самое чудесное, поэтичное время года. Что-то прекрасное виделось мужчине в процессе смерти природы. Именно постепенное угасание жизни, выраженное в осени, поражало Олега больше всего. Он не раз видел, как медленно и страшно умирает человек – не сравнить с красотой опадающий листьев и капель дождя на стекле.

Наверное, потому осень и была хороша, что была бессмертна.

Олег прибавил скорости, хотя ноги уже отваливались. Когда тебя преследуют, ощущение времени совсем теряется. Сколько прошло? Час? Два? Будь ещё хоть кто рядом, такого вопроса бы не возникло, но патологоанатом был прав. Мы теряем себя, когда одиноки. Потеря общества равносильна потере цивилизованности, определяющей наше сознание.

На этом кладбище он ещё не бывал, но хорошо знал, где оно находится. Олегу всегда казалось странным, хоронить человека в черте города, здесь весь нет полноценного единения с землёй. Что может дать отравленная почва и грязная вода? Смысл похорон для него заключался в абсолютной чистоте, возвращению к первоначалу. А город место грязное. Впрочем, сейчас у него не было выбора, учитывая целый ряд факторов.

Городское кладбище.

Немаленькая территория, окружённая железным забором, могла похвастаться несколькими унылыми зданиями у кованых ворот и облупившейся краской на фонарных столбах. Только вот, ни похоронное бюро, ни даже свет, ему были не нужны. Сейчас нужно поискать заранее подготовленную яму, а такая наверняка есть, пока ещё есть какой-то намёк на свет.

Ворота открылись совершенно беззвучно, Олег даже перепроверил. Что ж, он в доме скорби, неудивительно, все должны вести себя тихо. Узкая асфальтовая дорожка вела вглубь кладбища, скрываясь за раскидистыми елями.

Вдруг, в груди у него защемило. Со стороны сердца возникла пугающе сильная боль, распространяющаяся волнами. В этом месте у него пульсировало так сильно, что Олег прижал к ней руку, пытаясь хоть как-то усмирить. В глаза потемнело, затем он, кажется, упал.

Я умер?

Спустился с неба рваный плащ,

И с ним пришёл далёкий плач.

А в бусинках-глазах вся суть

В одно мгновенье промелькнула,

Слуга, быть может, Вельзевула?

Не стоит, ворон, крылья гнуть,

Устанешь ты меня тянуть,

Хоть честь давно и потонула.

«Я друг тебе, что тут дурного?», –

Сказал он мягко, – что за тон?!

В ушах как колокольный звон.

«Врагом считаешь? То не ново,

Не ожидал, поверь, другого,

И всё же твой не слышу стон».

Взглянул угрюмо на него.

Что за слепец, не видит разве,

Душа моя подобна язве,

И в ней как нерв оголено,

Любви недавней, полотно.

Был верен только этой клятве.

«Ты, вижу, сильно напряжён.

Вези её, за мною следуй,

Пока ты здесь, свой страх исследуй!» –

Хоть Ворон смертью окружён,

И сам, похоже, прокажён,

Но не был вовсе привередой.

Бывает разве в смерти вкус?

Нелепо умер – недостоин?

Тогда Олег совсем не воин.

Всё глупость это, я не трус,

Над трудностями лишь смеюсь,

В броне моей не счесть пробоин!

Вокруг гляжу, гранит повсюду,

Что как Уральских гор чреда -

Давно их веха прожита.

Смотреть, пожалуй, я не буду,

И так я взял у жизни ссуду,

Не зная перед ней стыда.

Пусть Бог не видит, но так грешно,

Забыть… Не это ли кошмар?

Как будто пьяный был угар.

Похмелье жизни неизбежно,

Но стоит ли так жить небрежно,

В последний свой прилечь драккар?

Хоть царствует могилы мрак,

Здесь живы все и живы будут,

Пока все люди не забудут,

Кто их ценил за просто так,

И даже тех, кто был им враг -

В воспоминаньях все пребудут.

«Чего застыл?! Толкай тележку!» –

Сказал нелепый постовой,

В ветвях усевшись надо мной, –

«Ты знаешь, не люблю я спешку», –

Раздвинул губы я в усмешке,

Пропитанной сатирой злой.

«Ты стал шутом? Уйми сатиру,

Серьёзен я, весь путь увидел» -

Как так, я что, его обидел?

«Укол твой адресован миру?

Изволь убрать свою рапиру,

Ведь каждый шаг давно предвидел»

«Прошу прощенья, был неправ,

Чуть дальше ехать или как?» -

Спросил по-детски, как дурак.

«Свернув направо, вдоль дубрав,

Взберись на холм высоких трав,

Стоять там будет крестный знак»

В ответ лишь грустно я вздохну:

«И это нам? Как тихо… славно!

И эпитафии? Забавно!»

В руках держу свою жену,

Как будто в сонном та плену,

Тот сон ведь вечным стал недавно.

Взлетел, на камень тень легла:

«Не скажешь речи? Пары слов?

Ты в путь уже давно готов»

В земле, что сожжена дотла,