— Знаете, Павел Викторович, каждая барышня когда-нибудь да проявит прыть, иначе пропадешь. Когда чуешь опасность, просыпаются древние инстинкты, и тогда ничто не слишком.
— Не у всех, далеко не у всех… — проговорил он задумчиво. — Так и что же вы в итоге раздобыли, рискуя, так сказать, всем, что у вас на тот момент было?
— Немного: какие-то цифры, коды… Я могу подняться, принести, все это у меня в номере…
— Обижаете, деточка.
— ???
— Мы уже заглянули в вашу комнату и бумажки эти забрали. Так сказать, предугадали ваше желание».
— Предугадали желание? — Я вскочила. — Да это же был обыкновенный обыск!
— Сядьте, дорогая, прошу вас. Вот и шампанское несут наконец-то, сейчас выпьем. — Павел Викторович указал мне на стул. — Что вас так взбудоражило, собственно? Вы шпионите, мы обыскиваем, нормальный рабочий процесс Листочки эти мы уже анализируем…
— И что же, аналитик такой же опытный, как тот, что составлял досье, которое вы давали мне в Крыму?
— Понимаю ваше желание уязвить, но там все было правильно, только персонаж был другой.
— Правильно или неправильно, неизвестно. Я этого настоящего Антонова никогда не видела и не знаю, что он за субъект.
— Зато я знаю, — мрачно ответствовал он.
Повисло молчание. Мой собеседник больше не просил сесть, но я непроизвольно опустилась на стул.
— Он сделал что-то нехорошее лично вам? — спросила я робко. — Разве это возможно?
— Мне? — переспросил Павел Викторович. — Что сделал? Сердце растерзал на кусочки, вот что он сделал.
— То есть… как? — машинально спросила я и тут же опомнилась: — Если не хотите рассказывать, не надо. И простите меня за то, что начала весь этот разговор. Может, нам на сегодня закончить и разойтись?..
— Нет, останьтесь. Не буду держать вас в неведении, тем более что во всю эту историю вы попали и по моей милости тоже. Все дело в Глафире. Это моя внучка двоюродная, дочь племянницы. Своих внуков у меня нет, поэтому мне она как родная. — Павел Викторович вздохнул. — Очаровательная девочка, нежная и наивная. Их семья жила в большом промышленном городе на Урале, переезжать не хотели ни в какую, хотя я не раз предлагал. А я, старый дурак, не смог принять волевое решение Вы знаете, что за жизнь в таком городе? Мрак, полный мрак. Вот что я вам скажу. Обстановка, совершенно не подходящая для юной барышни. Культурная жизнь стремится к нулю, вечером на улицу не выйдешь, ни одного приличного ресторана — во всех бандитские гнезда, общества никакого… А у девушки, у Глаши, самый был возраст, когда хочется любви и все видится в романтическом свете. Тем более времени на фантазии у нее было предостаточно, финансово я им помогал, в деньгах они не нуждались, забот особых не знали. Но девку упустили. Пошла на дискотеку и познакомилась с эти самым Лехой Антоновым.
— Извините, что прерываю, но, судя по рассказам Никиты, он был не особенно страшным типом. То есть, говоря словами Никиты, «придурок и слабак».
Павел Викторович посмотрел на меня с сомнением. Может, не стоило встревать?
— Что же, возможно, что на фоне остального отребья он выглядел прекрасным принцем. Влюбилась в него Глашенька и стала вроде официальной подруги. Тогда эта бандитская романтика была в большой моде. Которая как раз из вашего города и пришла. Сериал все смотрели — «Бандитский Петербург», если помните. И тут бы мне вмешаться, увезти ее подальше, но занят был своими делами, собственность, черт бы ее подрал, приобретал с большим азартом. Потом услали этого Леху в командировку сюда, в Петербург. Обещал он ей, как все устроится, забрать ее, а потом вдруг резко без объяснений отказался.
— Наверное, собирался уезжать… когда договорился с самозванцем.
— Наверное. А девочка переживала, ночи не спала. Тут эти мерзавцы начали звать ее на всякие свои сборища, мол, приезжай Глафира, ты ведь нам не чужая. И пошло-поехало, сначала наркотики, потом связи случайные и еще чего похуже… За год угробили почти девчонку. Когда ее мать наконец мне призналась, уже и ломки были, и болезни разные. Счастье, что СПИД не подцепила. Я приехал сразу, забрал ее к себе, лечу от наркозависимости… Вот Ядвигу нанял, круглые сутки за ней надзирает. А подонков этих решил уничтожить…
— И как сейчас ваша внучка?
— Жить она больше не хочет, понимаете? Как очнулась от этой дури, пришла немножко в себя, так потеряла всякое самоуважение. Все ей кажется, что каждый встречный-поперечный про ее позор знает. И вся ее нынешняя жизнь — это сплошной стыд. Вот так-то, девочка из хорошей семьи.
— Какой ужас. — Мне на глаза навернулись слезы. — Теперь я понимаю, почему…
— Пачкаться я об них не хотел, но устроил все так, чтобы они сами друг друга растерзали. Сейчас они обнаружат, что комбинат им уже не принадлежит, начнут разбираться. Те, кто уцелеют, придя в себя, узнают, что и из числа акционеров банка их исключили, приедут разбираться сюда, а тут… Но ваш дружок слегка нарушил мои планы.
— Послушайте, но это же тоже чистейшей воды бандитизм, отъем собственности…
— В таких руках не должно быть никакой собственности, — отрезал Павел Викторович.
— То есть вы производите что-то вроде санации, попутно решая свои личные проблемы?
— Как вам будет угодно.
— И вы чувствуете себя вправе заниматься такими делами?
— А кому как не мне вы бы доверили такую миссию?
— К счастью, меня никто не просит принимать такие решения.
Где-то я уже слышала эти слова про миссию. Похоже, для Ольги Арсеньевны нашелся новый, близкий по духу спонсор, что было совсем неплохо.
— Не принимаете решения… Понимаю, дорогая, ваше стремление быть подальше от такого рода дел, но собираюсь попросить вас поучаствовать в этой истории.
— И что я должна буду делать?
— Это мы решим позже, а сейчас давайте все-таки ужинать и говорить на какие-нибудь отвлеченные темы. — Павел Викторович придвинул к себе меню. — Какие в городе премьеры?
Радостно переведя дух (уж очень тяжелый получился разговор), я все-таки не могла не спросить, а что же мне сказать Никите.
— Да не стоит даже думать о нем, уже поверьте мне. Ему сегодня не до вас, приехали его недобитые товарищи, поинтересоваться насчет здешней собственности.
— Так его, может, уже и в живых нет? А Юра как же? Он ведь тоже при этой самой собственности состоит.
В голове сразу нарисовалась картина, как Юру пытают, требуя рассказать что-нибудь о тайных счетах, о которых он, конечно же, ничего не знает.
— Ваше искреннее беспокойство меня бесконечно трогает, даже сейчас, когда я голоден, а заказ еще не сделан. И все равно я готов признать, что такая милая и трогательная забота об экс-супруге дорогого стоит. Но обсудим его судьбу завтра.
— Мне бы хотелось прояснить кое-что уже сейчас, а то мне кусок в горло не полезет. — Я была настроена решительно. — Давайте заказывайте, что там вы хотели съесть, и говорите, что с Юрой.
— Вы настаиваете?
— Настаиваю!
— Даже если информация окажется, как бы это сказать, не вполне приятной?..
Я похолодела.
— Что, его уже убили?
Павел Викторович подозвал официанта и стал задавать ему вопросы о блюдах из меню. С подчеркнутой въедливостью справившись о наличии тех или иных ингредиентов и о диетических свойствах, он наконец сделал заказ.
— Прошу прощения, что выступил первым, но я вижу, вы в некотором замешательстве. — Он подмигнул мне. — Возьмите, что ли, рыбу. У них, если юноша не обманывает, отлично готовят тюрбо… Значит, даме тюрбо, — обратился он к официанту, — а начнем мы с устриц. Как вам такой план вечера?
— Юра мертв? — еще раз переспросила я.
— Мне неприятно думать, что вы, дорогая, полагаете, будто я могу содействовать уничтожению приличных людей, которых в этой стране, как вы, может быть, уже заметили, осталось не так много. Ничего с вашим мужем не случилось, ешьте и пейте спокойно.
— А неприятная информация?
— Неприятная для вас информация состоит в том, что вы не разглядели в нем толкового человека. Не увидели, как он старался вникнуть в дело, не поняли, насколько глубоко ему удалось его изучить за столь короткий срок. Юрий — единственный, если хотите знать, участник этой истории, у которого имеются хорошие перспективы. В моей компании.
