— Спички не найдется? — спросил он с зажатой в зубах сигаретой.
Я демонстративно похлопал себя по карманам, в штанах брякнул коробок.
— Нет.
Наверное, если бы Поля увидела мои глупости, надавала по шее.
— Жаль. — Сигарета вернулась в портсигар.
— Что сказали в медблоке? О детях.
— Первичный осмотр не выявил отклонений. Осталось дождаться анализов. В интересах всего этажа, чтобы с ними все было в порядке.
— Но если с детьми все хорошо…
— Доподлинно мы этого не знаем. Последствия Самосбора могут проявляться по-разному.
— Но если будет все хорошо, то в чем проблема? Им нужна была помощь, работники не стали бы таким заниматься, ваши ликвидаторы тоже…
— Я все понимаю, — мужчина примирительно поднял руки. — Видите ли, с одной стороны, спасителей надо представить к награде. С другой стороны, я считаю правильным отправить их на расстрел. В любом случае данный инцидент не может остаться без внимания. Пока обойдемся средней мерой.
Он показал на заваренный АВП. Работник уже закончил, даже успел сложить инструмент, и теперь ждал окончания нашего разговора, оставаясь сидеть в маске.
Две недели. Четырнадцать суток паек можно будет получить только на обеденном часу в столовой. При трехразовом питании можно чувствовать себя сытым день. Двух порций едва хватает, чтобы восполнить силы. Как протянуть на одноразовом питании рабочую смену и оставшийся день, я не представлял. Безработным придется еще хуже.
— На этаже восемнадцать человек, дети опять же. Почему наказывают всех?
— А то, дорогой товарищ, круговая порука. — Он подошел вплотную, похлопал меня по плечу. — Иногда, знаете ли, она мажет. Как копоть.
Кожанка кивнул работнику и пошел к лестничной площадке.
— Если вдруг будут мысли, кто лазил в шахту, наберите сами знаете куда, — бросил он на ходу. — Спросите Олега Главко.
Когда за уходящими закрылись двери, я посмотрел на часы. Время ужина.
— Сука!
* * *
— Заходят как-то коммунист, капиталист и социалист в рюмочную…
— Лелик, помолчи, — резко обрезал Дима. — Дай подумать.
Мы курили на подоконнике четвертого этажа и старались не замечать дурачка, копошившегося в углу.
В чем разница между этим психом и теми, что отдают идиотские приказы? Один нюхает мусор, другой может расстрелять тебя за неповиновение. Мысли об отце снова захватили меня. Я почти не помнил его. Знал лишь, что он погиб из-за очередного дурацкого приказа «сверху».
Интересно, насколько сверху? Сколько лифтов нужно сменить, о сколько лестничных проемов стоптать ноги, чтобы встретить их? Тех, кто отдает приказы ликвидаторам, чекистам, дружине… Есть ли там хоть кто-нибудь?
Одно я знал точно: однажды это место погубят не дефицит, голод и равнодушие. Не плесень, не жуткие твари из заброшенных коридоров. Даже не Самосбор. Это будут идиоты.
С братом мы бежали от суматохи, которая воцарилась на шестом.
— …Шесть тюбиков биоконцентрата, кило сухарей, четыре сухих брикета, — тетя Полина пересчитывала наши скромные запасы. — Если разделить на троих минимальными порциями, хватит на четыре дня максимум. Что делать дальше, я не знаю.
Она замолчала, поставила точку. Помню, как смотрел на нее и ждал хоть слово. Обвинения в предстоящей голодовке? А может, мне хотелось услышать, что мы все сделали правильно, все не зря и того стоило? По лицу этой женщины никогда невозможно понять, гордится она тобой или упрекает. Поля молчала.
Дима сидел на краю табуретки, грыз губы и думал о чем-то своем.
— Нам авэпэшку заварили? — В квартиру влетела растрепанная Алина. — Что происходит-то, а?
Девушка, не разуваясь, бросилась к холодильнику, достала пару тюбиков биоконцентрата.
— Это все, что у меня есть. — Глаза ее остекленели. — И на работе аппарат сломан, через раз талоны зажевывает.
Казалось, Алина вот-вот расплачется, но уже спустя секунды подступающие к глазам слезы испарились от жара вспыхнувшего в зрачках злобного огонька.
— Сволочи! И кто такой этот Олег Главко, побери его Самосбор? — Девушка достала из кармана сложенный листок с призывом выдать нарушителей карантина. Оказалось, такие подбросили в каждый почтовый ящик на этаже.
Я кратко повторил рассказ о встрече с кожаной курткой. Алина скомкала бумажку и бросила в урну.
— В жопу пускай себе засунет. — Села на табуретку, привычно вытянула уставшие ноги. — Придется опять глазки Петру Семенычу строить. Это с работы моей мужик. Он хороший, запасливый. Подкармливает меня. И квартира у него просторная. Как жена его умерла, так он в ней один живет. Что?
Девушка осеклась, заметив наши взгляды.
— Я ему руки распускать не позволяю! Друзья мы, — и почему-то с вызовом посмотрела на меня.
— Чем тут так воняет? — опомнился Дима. — Вова, мать твою!
Из Ирининой комнаты в одних трусах вышел бывший ликвидатор, стрельнул у меня сигарету и застучал дверцами кухонных шкафчиков. Протез его продолжал болтаться бесполезной железякой.
— Отвратительно, — скривилась Алина от вида рваных семейников.
— Ага, — буркнул Вова, отыскав металлическую воронку. — У меня там бутыль на подходе. Десять литров! У барыг на жратву сменяю, так что мы с Иришкой протянем. А вы тут с голоду пухните и даже не просите потом. Догеройствовались, мать вашу.
А затем из коридора послышалась первая ругань.
…Пока я пялился в окно, Димка закурил третью. Подумать только, это я подсадил старшего брата на сигареты.
Мы думали об одном: на что пойдут люди в условиях дефицита. И дело даже не в Алене или Вове, я не брался их судить. Большинство остальных тоже выкрутятся, приспособятся к тяжелым временам, как это обычно бывает: затянут потуже пояса, пойдут побираться или одалживать по другим этажам, у родственников или знакомых, будут выменивать пайки на последние сбережения у барыг с ГнилоНета. Но найдутся те, кто плюнет на это и начнет искать виноватых. А после, превозмогая спазмы голода, потянутся к телефонной трубке. С надеждой, что хотя бы им уж точно сделают поблажку. Вот только поблажек не будет.
Сколько у нас времени, прежде чем терпение соседей кончится? Пара дней? Неделя? Уже сейчас, возвращаясь с работы, голодные и уставшие, они видят заваренный аппарат и руки сжимают найденную в почте бумажку от Олега Главко.
— Итак, кто еще кроме наших знает? — я решил, что пора озвучить общие мысли.
Тетя отпала сразу. Вовик с Ирой тоже вне подозрений, им не с руки связываться с чекистами. Мы до сих пор не знаем, насколько легально тельняшка проживает в этой квартире. Алина? За последние пять циклов нам вроде удалось поладить. Хотелось бы верить, что для нее это что-то да значит.
— Если только мелкие. Ну и родители их, конечно, — пожал плечами Дима.
Здесь сложнее. Как предсказать, во что может обернуться их вчерашняя благодарность, когда детей станет нечем кормить?
— Пока ты ждал с веревкой наверху, тебя кто-нибудь видел?
— Ну-у-у… Только этот ошивался. Он всегда здесь ошивается.
Мы посмотрели на Лелика. Тот сосредоточенно ковырялся в носу, не обращая на нас внимания. Еще один ненадежный язык.
— Надо что-то делать, — Дима подвел черту. Сказал с такой уверенностью, будто уже знал, как нам достать еды на ближайшие две недели. В идеале — для соседей тоже. Жующие рты меньше болтают.
АВП-11 стояли почти на каждом жилом уровне, но встроенный ограничитель не позволял использовать их по талонам с других этажей.
— Мужики на работе болтали, что кому-то удавалось обойти ограничение по талонам. Может, наш однорукий ликвидатор знает больше?
— Сам в это веришь? — Дима усмехнулся. — И в то, что он станет нам помогать? Снова?
— Нет.
Четвертый и пятый отпадали сразу, с ограничителем они сами едва могут прокормиться. Забираться выше седьмого, туда, где никого не знаешь, слишком опасно, к тому же вызовет лишние подозрения.
— Седьмой? — предложил я без особого рвения.