Корреспондента Рассохина не было на месте, он вчера уплыл с катером на дальнюю леспромхозовскую вахту, и Шатохин отправился к редактору. Редактор, пожилой низкорослый человек, всполошился, стоило Шатохину назваться и заговорить о заметке.

— Три года ни звука об охотниках, — редактор быстро прохаживался по кабинету и сыпал словами, — и вот надоумило упомянуть. И так неудачно! Я как услышал о происшествии, так к подшивке кинулся. И какая удачная информация! И что все село уедет, указано, и когда, и на сколько уезжает. Заметка виновата? — Редактор в ожидании ответа замер, глядел на Шатохина.

— Почему все же Черданск? — спросил Шатохин.

— Да не корреспондент придумал. Он стажер, третью неделю у нас. Меня винить нужно. Нас ругают за петитные равнины, крупные то есть материалы даем. Я и потребовал информационные подборки. Сам темы подсказал. Велел по рации с дальними уголками связываться.

— Может, писали, что меха долго не вывозятся, хранятся в тайге?

— Да вообще три года об охотниках не упоминали. Сами убедитесь. — Редактор подошел к застекленному шкафу, вытащил оттуда переплетенные подшивки. — Это упущение наше. Край таежный, а мы о таежниках в редкий праздник упоминаем. Текучка заедает. Собрания, отчеты.

Вместе они принялись листать подшивку. Проглядев газеты за два года, Шатохин убедился, что самокритичный редактор вправду предпочитает отчеты людям тайги.

Что ж, кажется, ошибся. Глянул на часы. Он уже опаздывал в аэропорт и заспешил.

— Так что заметка? Хоть косвенная вина редакции есть? — допытывался редактор.

— Не думаю.

— Спасибо, утешили. — Редактор облегченно улыбнулся. — Не хватало, чтобы районная пресса способствовала...

К единственному в Нежме трехэтажному зданию аэропорта Шатохин подкатил на попутном газике без пяти десять, с опозданием. Издали завидел на летном поле серебристое брюхо «Як-40» и поморщился: как нехорошо вышло, обещал же встретить, что теперь Звонарев подумает.

Оказалось, волновался он преждевременно: этот «Як» — пролетный, с севера, а из края запаздывает, через четверть часа ждут, не раньше. Он походил по скверику. Там было людно. В томительном ожидании пассажиры сидели на скамейках, лежали прямо на траве. Геологи, вахтовики, таежный коренной люд из дальней глубинки. Группами, по одному, семьями. С солидными узлами и чемоданами и с тощими портфеликами.

Четверть часа минуло, и объявили по радио новую отсрочку, теперь уже на полчаса. Шатохин вздохнул: ничего не попишешь, ждать надо.

В сквере бродить надоело, и он направился к высокой из частых металлических прутьев ограде, отделяющей сквер и здание порта от летного поля, посмотреть для разнообразия, как садятся и поднимаются самолеты.

Допотопные «аннушки» сновали часто.

Объявили посадку, и тотчас десятка два пассажиров прихлынули к ограде. Желающих улететь было куда больше, чем мест в «АН-2». Обычная в таких случаях суета и сутолока начались еще до подхода контролера. Шатохин стоял близко от дверцы выхода на посадку, ему пришлось передвинуться вдоль ограды шагов на восемь-десять, чтобы не мешать.

Подошел и встал неподалеку одетый в новую брезентовую робу и кирзовые сапоги мужчина. В руках — по портфелю. Он осторожно поставил портфели у ограды, покосился на Шатохина, закурил. С противоположной стороны ограды к нему приблизился рослый нескладный парень в замасленной форме техника, в сбитых ботинках без шнурков на босу ногу. Шатохин видел авиатехника минуты три назад лазавшим по хребту транспортной «аннушки». Техник изучающе глянул на Шатохина, кивнул мужчине. Тот выплюнул сигарету, наклонился за портфелями, высоко поднял их над головой. Техник через ограду подхватил один портфель, небрежно поставил себе под ноги.

— Полегче, в обоих сервизы, — не выдержал, приглушенно вскрикнул мужчина.

Словно в подтверждение правоты его слов в оставшемся в его руках портфеле звякнула посуда.

— Тяжелый, думал, породу везешь, — буркнул техник в оправдание. Второй портфель, однако, принял осторожно. Подхватил поклажу и пошел, лениво, по-хозяйски ступая, напрямик к самолету, который недавно осматривал.

Шатохин во все глаза глядел на портфель в руках удалявшегося, сильно косолапившего техника. Кажется, он вдруг нашел ответ на мучавший его со вчерашнего дня вопрос: почему на безлюдном берегу Каргалы вдруг очутились кирпичи...

Думая о своем, Шатохин потерял из виду мужчину, передавшего портфели. Когда хватился, поискал глазами, увидел его бегущим к грузовому самолету. Где и когда он проник через забор, Шатохина сейчас мало занимало. И летчики, которые шли, весело переговариваясь, к транспортному самолету, тоже не интересовали.

Он убедился, что мужчина с портфелями сел-таки в транспортный самолет, и торопливо зашагал в здание порта.

По служебному ходу поднялся на второй этаж, постучал в дверь с табличкой «Командир отряда Сидельников».

Он был немного знаком с командиром отряда. Прошлой осенью большой компанией ездили на рыбалку на Дальний остров. Спиннинговали рядышком, сидели у одного костра. Разница в возрасте помешала сближению, Шатохин выбрал общество помоложе. С тех пор они не встречались, но Сидельников должен был помнить напарника по удачной рыбалке.

Командир отряда действительно не забыл его. Сначала коротко вспомнил о поездке, вздохнул, что на большую рыбалку нет времени, а потом уже спросил, чем может служить.

— Меня интересуют все рейсы четырнадцатого июня. Пассажирские и транспортные, — сказал Шатохин. — Утренние особенно.

— Пожалуйста, — охотно согласился командир отряда. — Пассажирских с утра два рейса на север по расписанию, но оба до обеда были задержаны: мало пассажиров, ждали, пока подойдут. У нас горючего перерасход, экономить приходится. А транспортные шли, сейчас запрошу сводку. — Он потянулся к кнопкам селекторной связи.

— Минуту, — поспешно остановил Шатохин. — Вы сами не помните, какие куда летали?

— Знаю, что в Чугуны первый улетел, — ответил командир отряда. — В семь тридцать. Потом, кажется, в Новоярск в восемь с минутами. Вас ведь не удовлетворит, что я вспомню? До полудня грузовых не меньше шестнадцати было. Как все упомнишь.

— Хорошо. Попросите, пожалуйста, сводку. Самую подробную. Но не за один день — с седьмого по четырнадцатое.

— Хорошо, — кивнул Сидельников. — Я все сделаю, как просите. Но вас интересует все-таки четырнадцатое или все дни?

— Четырнадцатое.

— Простите, я догадываюсь, ваш визит, наверное, связан с кражей в Черданске. Мне показалось, вы не хотите, чтобы (командир отряда кивнул на дверь) мои работники знали о вашем интересе. Можно откровенно, вы подозреваете кого-то?

— Можно. Боюсь, кто-то из ваших замешан в этом деле.

— Вы подозреваете летчиков?

Шатохин промолчал.

— Я не выспрашиваю, — продолжал Сидельников. — Хочу просто уточнить. Начальник ваш отдает распоряжение тщательно проверять багаж и документы у всех вылетающих. Если при этом не доверять летчикам... где же логика? — Лицо Сидельникова порозовело. — Может, вы скажете, кто-то из летчиков и взломал склад?

— Нет. Хотя и этого исключить не имею права...

— Слава богу, — вздохнув, перебил Сидельников.

— Зато они могли перебросить проходимцев. Невольно, возможно, не догадываясь.

— Ни-ни-ни, — энергично потряс головой, оживился командир отряда. — Есть инструкции, запрещающие брать в грузовые самолеты пассажиров. Конечно, исключения допускаются, но с моего ведома. Вот, — он открыл папку, — три дня назад отправили одного геолога в Шаламановку. Фамилия указана. Прибытков.

— Прибытков?

— Да, Прибытков.

— Мне кажется, вы чересчур доверяете инструкциям. Минут десять назад я сам видел, как один гражданин перемахнул через ограду и нырнул в самолет. В «аннушку». Не пассажирскую. Не думаю, чтобы вы разрешали. И это при строжайшем запрете. (О технике Шатохин пока решил умолчать.)

Командир отряда посмотрел недоверчиво, щелкнул кнопкой селектора, чуть повернув голову к микрофону, спросил: