Он достаточно четко мог теперь очертить путь, по которому ушли украденные меха. До Черданска добрались мопедом, спрятали его около поселка, а потом, уже с мехами, через тайгу укатили на Фроловку. Не укатили — укатил. Один был. Столько шкурок — это целый тюк. Вдвоем на мопеде с такой поклажей ехать невозможно. Тем паче при сильной тряске. На двух мопедах? Нет. Это уж слишком сложно. И ни к чему. Открыть склад, забрать меха — одному вполне под силу. В гонке по тайге тем более напарник не требуется.

Да. Другой скорее всего ждал с лодкой, по берегу прохаживался. Вот как трава потоптана. Погрузились в моторку — и в Нежму. До райцентра от Фроловки водой сотня километров: девяносто по Каргале и десять большой рекой. Стоит постараться, с хорошим мотором за три с небольшим часа до Нежмы добраться можно. Михеева последний обход делала около полуночи. Если вскоре после этого проникли в склад, к утру в райцентр прикатили.

Искать мопед поблизости — бессмысленно. От него, конечно, избавились, но не тут. По пути выбрали место поглубже и утопили. Имели мопед или купили специально, или украли у кого. У кого — выяснить трудно: мопеды не регистрируются, в каждом дворе, где пацан есть, стоит один, а то и два. Но попробовать поискать можно. А лодка своя. Одалживать дважды — привлекать лишнее внимание. Значит, искать, у кого есть лодка и мопед? Нет, пустое занятие. Потратит он неделю, выяснит, а ему скажут: украли. Сезонники со сплавного участка прошлым летом четыре мопеда украли, а заявление всего одно было. А вот поспрашивать в Нежме, какие лодки на плаву были, надо. Загвоздка в том, что внимания на них не обращают. Многие лодки имеют и пользуются ими, весь берег усыпан.

Ладно, это потом. А вот кирпичи для чего тут оказались? Может, просто путались под ногами в лодке, и выкинули их? А может, давно валяются?

Шатохин снова спустился к воде, достал ближний кирпич, об колено разломил пополам. В изломах половинки оказались сухими. Значит, кинут недавно.

Он выпустил половинки из рук, и они бултыхнулись, брызги окатили сапоги. Он долго молча глядел на эти половинки. Мария не докучала своим присутствием, курила трубочку с изогнутым коротким мундштуком. Слабый запах табака долетал до Шатохина.

— Поедем, Мария. — Он оторвал наконец взгляд от кирпичей, обернулся.

— В избы не пойдешь?

Шатохин отрицательно помотал головой.

— И есть не хочешь?

— Нет, — сказал он. — Корни пересчитаем колесами, тогда поедим.

ОБРАТНО ехали помедленнее. Через час самый трудный участок дороги остался позади. Они перекусили. Отдохнули перед новым броском, теперь уж до самого Черданска. Шатохин знал, они скоро расстанутся. По возможности он улетит в райцентр нынче. Мария всегда всем помогала, он пришел, и ему помогла. Хотелось сказать ей что-нибудь приятное. Подумав, он спросил:

— Скажи, Мария, правду говорят, будто ты за войну шесть десятков медведей убила?

— Добыла, — быстро и сердито поправила Мария. — И привирают люди. Всех сорок пять, а в войну тридцать три, что ли.

— Сорок пять... — повторил Шатохин. — Смелая ты, Мария. Мне вот ни разу живой медведь не встречался.

— И не нужен тебе. У тебя свои медведи, — старая таежница вздохнула, поправила платок на голове. — Помогла поездка? Сказать мне можешь?

— Нужно было съездить. Обязательно. Расскажи-ка лучше, Мария, про медвежью охоту. Интересно.

— Что интересного. Медведю, поди, жить нужно. Не нужда бы, не стреляла...

— Тогда просто про медведей расскажи. Что хочешь.

— Ладно, не люблю рассказывать, тебе расскажу. После войны, еще молода была, попросили для зоопарка медведя поймать. Дело, поди, и не хитрое, если знаешь, как. Эвенки на медведя мало ходят, а отец мой ходил. И ловить умел. Вырубит чурбак, накрепко привяжет к нему короткую конопляную веревку, а на конце петлю завяжет. У медведя тропа своя, пойдет по ней, в петлю мордой и сунется. Мотать башкой станет, пуще петля затянется.

И я такую ловушку сделала. Поставила, два дня проверять ходила — пусто. А потом прихожу, издалека вижу, попался. И прямо перед моим приходом. Спряталась за соснами и слежу, что же косолапый делать будет. А он потоптался, потоптался, берет в лапы чурку и вперед кидает, от себя прочь как бы. Веревка-то на что — тянет. Опять он чурку в лапы — и уж об дерево ее. А чурка отскакивает да в лоб ему. Тут мишка не выдержал и давай колошматить чурку лапами что есть мочи. Я все слежу, что дальше. А он поостыл и землю рыть под собой принимается. Вырыл ямку, чурку туда помещает и закапывает лапами старательно. Медленно пятится и во все глаза глядит туда, где чурку закопал. А она из земли ползет. Он тогда снова закапывать, и опять чурка вылазит. Мне бы сетку на него накинуть да за подмогой бежать. А я сижу в укрытии, за ним слежу и смеюсь от души. Так несколько часов он с чуркой и маялся.

— А сообразить веревку перегрызть не мог? — смеясь, спросил Шатохин.

— Не догадался, — весело закивала Мария.

— Сильно. Еще расскажи, — попросил Шатохин.

— Ладно уж, — Мария воодушевилась. — Иду как-то по лесу. А гроза недавно была. И слышу, треск раздается. Сильнейший, будто из пушки молотят. Остановилась, понять не могу, кто бы мог так. Любопытство разбирает, направилась на треск...

Голос Марии звучал оживленно. Рассказчицей она была отменной, однако Шатохин не слушал. Невольно опять припомнилась утренняя встреча с профессором ботаники. Одна из его сотрудниц видела во Фроловке двоих неизвестных; видела, парень просто не захотел ее впутывать, соврал. Но не приди парень, улети на пожар, и она единственная для оперуполномоченного помощница. А профессор не дал поговорить... С каким бы удовольствием вызвал Шатохин к себе в кабинет повесткой и профессора, и юную любительницу старины, если бы не данное пожарному обещание, если бы не убедился воочию: обладательница керосиновой лампы не могла разглядеть лиц. Значит, и рассказать больше, чем парень, не могла...

Но профессора придется все-таки побеспокоить. Да-да, о поведении Антропянского надо обязательно сообщить руководству университета и, возможно, в обком партии. И дело тут не в личной обиде.

Ну, это сейчас не самое важное. А вот кирпичи. Светящиеся из воды, они явственно вспыхнули перед глазами. Черт знает, чайник, что ли, кипятили на них, голыми руками хватались, а после скинули, на всякий случай, чтобы отпечатков не было. Незаметно опять-таки, чтобы костер разводили.

— Ты не слушал. — Голос Ольджигиной, в котором была легкая обида и укор, вернул его к действительности.

— Нет, нет, — запротестовал Шатохин. — Косолапый щепу разбитого молнией дерева оттягивал, ты его мелкой дробью в зад несколько раз угостила, а он думал, что его щепа так, и сердился. Так?

— Так.

— Поедем, Мария. Только давай я поведу теперь, а ты пассажиркой. Договорились?

Старая таежница согласилась.

С ВЕРТОЛЕТОМ-НАБЛЮДАТЕЛЕМ Шатохин на другой день в половине восьмого утра возвратился в Нежму и, не заходя домой, отправился в райотдел. Несмотря на ранний час, Звонарев был уже у себя, и Шатохин пошел с докладом.

— Много и ничего, — выслушав, подытожил майор. — И у экспертов не густо. Определили, пол полит уайт-спиритом.

— Будем искать, — сказал Шатохин.

— Куда денемся, будем. Вчера из края, из управления звонили. Они посылают в помощь следователя. Первым рейсом прилетит.

Шатохина задело. Как не хотел изобразить невозмутимость, а, видимо, досада проступила на лице. Звонарев поспешил смягчить:

— Ты не обижайся, не обижайся, Алексей. Я помощи не запрашивал. Дело слишком серьезное, у нас сил мало, а время идет. Товарищ прилетит знающий. Глядишь, у него подучишься. Кстати, хорошо будет, если встретишь его. Как младший коллега старшего.

— Хорошо.

Первый самолет из крайцентра прилетал по расписанию около десяти, и Шатохин решил, чтобы не терять зря времени, зайти в редакцию районной газеты, справиться о заметке.