Поднимаясь по лестнице к верхней повалуше[75], где ночевал мальчик, Яра прошла мимо дверей горницы Вышебора, отметив при этом, что на лавке возле входа нет Моисея, – овчина брошена на лавку, но самого хазарина нет. Она особо не задумалась, где он расположился на ночь. Она вообще недолюбливала Моисея и сторонилась его. Имелись причины.

В повалуше под самой крышей было темно, ставни закрыты от дождя. Правда, не на щеколду, а потому открылись легко. Яра распахнула их и при нежном свете раннего утра принялась будить Тихона. А то уже слышны рожки пастухов, собирающих скот для выгона за градские пределы, где начинались превосходные луга. Еще Яра отметила, что Тихон спит, сжавшись в клубочек, натянув на себя с головой пестрое тканое покрывало, – видать, ночью озяб от сырости.

Яре рассказывали, как Тихон, эта птичка из града у теплого моря, первое время по приезде постоянно мерз. Он и сейчас любит тепло и, будто ящерица, вечно где-нибудь на солнцепеке устраивается, однако до холодов, пока позволяла погода, предпочитает спать в неотапливаемой повалуше. Здесь же он хранил свой нехитрый скарб – под стеной в корзине были сложены его игрушки, всякие деревянные волчки, резные лошадки, лукошко с какими-то глиняными свистульками.

Ключница потрясла мальчика за плечо, окликнула ласково. Он вскинулся, таращился на нее сонно, потом заулыбался.

– Это ты, Яра?

– А кого ты ждал? Пора тебе за дело браться, постреленок. Хотя и вижу – сладко спал.

– Заснул только под утро, – буркнул Тихон, свешивая худые ноги с лежанки. – Ночью так грохотало… Страшно мне было. Я в окно выглянул… Всякое мерещилось.

– Что мерещилось? – мягко спросила ключница. Но в глазах интерес. – Так что же показалось тебе, Тишка мой?

– Не знаю. Вроде по двору кто-то ходил под дождем.

– А, это… Ну да мало ли кому понадобилось. А теперь давай-ка собираться. Погонишь пеструх наших, пока пастух далеко не ушел.

Потом она направилась в свою маленькую уютную горницу. Привела себя в порядок, обула чеботы из рыжей кожи, поверх светлой рубахи натянула синее платье без рукавов, а на него еще и вышитую по краям узорами завеску[76] надела. Потом подпоясалась: пояс был ее самым главным украшением – из хорошо выделанной кожи, с блестящими металлическими бляшками. Вообще-то вековухам не полагалось украшать себя, как уже невостребованным бабам. Но Яра не могла отказать себе в удовольствии хоть так придать нарядность своей одежде. А еще к поясу подвешивалась связка ключей – знак положения ключницы в доме.

С волосами пришлось повозиться – расчесывать, переплетать, укладывать сзади узлом. Когда Яра вновь спустилась вниз, все уже были заняты делом, и ей пришлось поспешить, чтобы открыть лари хозяйские, достать соль, припасы, сбегать к Голице и в кладовые, учитывая при этом все, что выдала: заспу[77], клубни репы, морковку, луковицы. Вскоре появился и хазарин Моисей, спустился сверху по лестнице, на Яру даже не посмотрел. И то хорошо.

Уже совсем развиднелось, во двор выпустили кур, Лещ посадил на цепь Лохмача, и пес с важным видом наблюдал за оживлением вокруг. Со стороны конюшни донеслось тревожное ржание, ворота во двор были открыты еще с того мига, как Тихон погнал коров.

На лестнице мыла ступени крыльца Любуша. Старательная девушка, Яра знала, что на нее можно положиться, и, проходя мимо, похлопала ласково по плечу. А та просто засияла улыбкой. Собой этакая серая мышка, но улыбка у нее хорошая, добрая.

Будька вынесла выбивать дорожки, ревниво глянула, заметив, как ключница приласкала Любушу.

– А постояльцы все дрыхнут, – сказала она, кивнув в сторону сеней, чтобы привлечь к себе внимание хозяйки.

Но Яре не до постояльцев. А вот Будьке дала задание – вымести двор от самых ворот до крыльца, потом и работу по дому начинать: пыль протереть, покрывала скатать и убрать в лари, начать чистить светильники и бронзовую посуду. И не так, как в прошлый раз, когда копоть застарелая осталась. Яра сама за этим проследит.

Будьке не понравилось, что хозяйка упрекнула ее в нерадивости. Вон Любушу, как кошку, приласкала, а ей только наказы. Но не поспоришь же. И она прошла мимо Любуши, нарочно толкнув ту. Однако Любуша только усмехнулась, показав в спину Будьки язык. Было между девушками-чернавками некое соперничество за расположение ключницы. Говорят, Яра сама некогда была тут чернавкой, но потом купец Дольма возвысил ее за старание. И кто знает, если Любуша будет такой же усердной, то и ее однажды…

Но сейчас она лишь посторонилась, когда Яра в своем тканого сукна синем платье с блестящей опояской сошла с крыльца, направляясь к службам. Любуша же вновь за ступени принялась. Терла их с щелоком и песком, смывала водой. Замечательно, когда воды столько, полные бадейки везде. А так обычно таскай в коромысле, таскай. Хорошо, если силача Бивоя снарядят привезти воды или еще кого из холопов с хозяйского двора. Сила холопов самая дешевая, вот их и гоняли с горы к реке и обратно. Правда, в последнее время в самом граде появились сноровистые люди, какие подвозили к богатым дворам на возвышенностях целые возы с кувшинами и кадушками, а то и бочками, полными воды. Выменивали на соль, муку, продукты, кто чем заплатит. Летом этим многие подрабатывали, когда съестного на мену достаточно. Но в хозяйстве Дольмы подобное считалось расточительством. Тут своих скорее отправляли.

Любуша протерла ветошью последнюю ступеньку и выпрямилась, потирая поясницу. Покосилась в сторону риги, где на сеновале спал Радко. Если пойти к нему сейчас… Как-то он притянул ее к себе, еще сонный был. Любуше это очень понравилось, хотя после того как Радко от сна очнулся, он сразу прогнал ее. Ну что тут поделаешь, к нему вон первые градские красавицы ластятся… Что ему какая-то чернавка податливая. Хотя Любуша и не прочь ощутить, каково это – полюбиться с таким-то пригожим молодцем.

Тут Любуша вновь увидела ключницу, и та показалась ей какой-то странной. Вышла из конюшни, стоит посреди двора, руки как-то странно сжимает, словно мнет что-то в ладонях. И долго стоит, Любуша уже прошла мимо с бадейкой грязной воды, но потом оставила ношу, вернулась.

– Вам что-то нужно, госпожа хорошая?

Яра посмотрела на нее, будто не узнавая. Потом заморгала.

– Ты это… Пойди разбуди Озара-волхва. Скажи, пусть на конюшню придет.

Сама же вернулась к проему конюшни, стояла, словно не решаясь войти. Видела, как из стойла, где топтался и взволнованно фыркал вороной Буран, натекла темная гуща крови, скопилась лужицей. От дверей еще видна откинутая на соломенную подстилку рука – мозолистая, небольшая и сильная. Рукав тоже в крови. А подойти и снова глянуть… Яра еще ранее увидела, что это Жуяга раскинулся, голова вся в месиво, да и копыта Бурана в крови.

Она отступила, закрыла за собой двери. Ну и где эта Любуша ходит?

Чернавка неспешно сошла с крылечка, пересекла двор. По пути развела руками:

– Звала я его, будила, окликала. Не просыпается. И охранник его дрыхнет.

– Так растолкала бы их.

– Да как я посмею!

Яра пошла сама. Действительно, спят, да еще как крепко. Ей долго пришлось их трясти, окликать. Сзади появилась и остановилась, наблюдая, горничная Мирины Загорка.

– Что тут у вас?

У нее в руках была бадейка с водой для омовения хозяйки. Яра взяла ее у служанки и решительно вылила на лежавшего ближе к ней Златигу. Тот с рыком дернулся, встал, мотал головой и таращился.

– Ты чего это вытворяешь, девка?

Остатки воды Яра бесцеремонно хлюпнула на голову волхва. Тот поднимался тяжело, моргал, щурился со сна.

– А ну, пойдем со мной, – властно приказала ему Яра. – Дело есть.

Он и пошел. Зевал широко, не торопился. Даже когда увидел распростертое у ног жеребца тело Жуяги, только смотрел какое-то время. Отвернулся и ушел.

Яра видела, как он несколько раз опускал голову в воду, налитую в колоду у конюшни, потом откинулся – брызги так и полетели с длинных мокрых волос.