— Ты запрыгнул сюда?

Он усмехается, притягивает меня к себе и крепко целует.

— Я скучал по тебе.

— Прошел только день. — Я смеюсь, хотя мое сердце тает, потому что я тоже скучала по нему.

— Слишком долго, — урчит Аку, садясь и притягивая меня к себе. Я обмякла в его объятиях. — У меня еще два часа до окончания смены. Если ты устала, то поспи, моя пара.

— Нет, — говорю я, даже зевая, отчего он смеется. — Поговори со мной.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — пробормотал он, положив свою голову на мою и обернув вокруг меня свой хвост.

— Все, что угодно. Расскажи мне о своем народе, о своих землях, о своей семье. — Я пожимаю плечами.

— Я бы предпочел услышать о твоей, — возражает он.

— Нет, — бормочу я. — Ты уже достаточно слышал о человечестве и его недостатках. Расскажи мне все о мире за стеной. О том, чего никто не знает. Расскажи мне правду, когда я слышала только ложь.

Аку ищет мой взгляд, прежде чем смягчиться.

— Ты всегда будешь слышать от меня правду, малышка, даже если она тебе не нравится. Ложь ранит сильнее, чем укол правды.

Я киваю, понимая, что он прав. Акуджи оседает, наблюдая за людьми внизу, и на мгновение мне становится интересно, заговорит ли он, прежде чем его грохочущий тембр наполняет воздух вокруг нас. Вибрация заставляет меня вздрогнуть и придвинуться ближе, но я игнорирую обычное возбуждение, которое наполняет меня всякий раз, когда он говорит со мной, смотрит на меня или прикасается ко мне. Вместо этого я сосредотачиваюсь на его словах и эмоциях, стоящих за ними, желая узнать все о моем монстре и жизни, которую он пережил.

— Первые несколько лет после возведения стены были наполнены болью, очень сильной болью. Мой народ терял товарищей, детей, отцов и матерей. Мы просто пытались найти способ жизни и безопасности в запутанном, чужом мире. Дымка, о которой я тебе рассказывал... она влияла на многие наши действия, а гнев был ощутимой живой гнилью, которая заражала наш народ, пока мы не нападали на всех, кто подходил слишком близко к нашим границам, но это происходило от страха. — Он встречается со мной взглядом. — Страх, что они заберут больше нашего народа, больше людей, которых мы любим, и что они снова заключат нас в тюрьму и причинят нам боль. Мы боялись, что никогда не станем ничем, кроме неудачного эксперимента.

— Акуджи. — Мое сердце болит за него и его народ.

Они не просили, чтобы их создавали, они просто пытались ориентироваться в мире, который они не понимали, и в людях, которым было все равно. Конечно, они были злы и напуганы, и люди не помогли ни им, ни себе. Мы сделали из них злодеев, плохих парней, о которых говорят в темноте.

Мы сделали их монстрами.

Я слышу в его словах сдерживаемую муку, и я тянусь к нему, желая утешить мальчика, которому пришлось вырасти, сражаясь за свою жизнь и жизнь своего народа. У него не было возможности просто жить и понять, кто он такой. Думаю, то же самое можно сказать и обо мне, и именно поэтому мы так сопряжены, так связаны. Наши сломленные души ― лишь отражение душ друг друга, даже с учетом генетических различий.

— Но не все было плохо. Были и хорошие моменты. — Он улыбается мне, его глаза смягчаются, когда Аку проводит пальцем по моим губам и щеке, заставляя меня закрыть глаза в покорности, так как мое сердце болит. Когда его голос звучит снова, он становится мягче, грубее. Акуджи плетет вокруг меня сказку, пока я не могу практически увидеть то, что он описывает, и почувствовать вкус дикости в его рассказах.

Там, где люди позволили нашим различиям разделить нас, они собрали их вместе, чтобы сделать их единым целым.

Возможно, люди и создали их, но они намного умнее и развитее нас. Он рисует истории о том, как они в детстве исследовали город и играли с человеческими игрушками. Акуджи рассказывает о пирах со всеми племенами, которые до раскола были наполнены музыкой и смехом. Он создает мир вокруг меня, отличный от моего холодного, страшного мира, в котором я выживала в детстве.

Их мир может разрушаться, быть переполненным животными и природой, но здесь столько любви, дружбы и счастья, которое не купишь никакими небоскребами или новыми технологиями. Никто не голодает. Никто не одинок. Никто не боится заснуть. Никто не забыт и не брошен на произвол судьбы.

Слезы капают из моих глаз, когда я прижимаюсь лицом к его груди.

— Ария, почему ты плачешь? — бормочет Акуджи, поднимая мою голову, когда останавливается на середине рассказа о том, как они обнаружили подземный бассейн, где он случайно сломал горку.

— Я… — Я сглатываю, а затем смотрю ему в глаза. В его темных глазах я не вижу ничего, кроме любопытства и беспокойства. Никаких игр, никакой фальши, и это обнажает мою душу. Мои обычные самоуверенные ответы никуда не годятся. — Я бы хотела, чтобы у меня было такое же детство, как у тебя. Мне все время было так страшно. Мне было одиноко, но я убеждала себя, что это не так, что мне никто не нужен, кроме меня, но я ошибалась. Слушая тебя... я не могу не думать о том, какой могла бы быть моя жизнь, если бы у меня была семья.

— Теперь она у тебя есть, — говорит мне Акуджи, беря меня за подбородок, наклоняясь и прижимая свою голову к моей. — Мы не можем изменить прошлое, моя маленькая пара, но мы можем изменить будущее. Ты больше никогда не будешь одинока. Ты никогда больше не будешь бояться ни одного дня в своей жизни. Пока я жив, я буду защищать тебя от всего, что может причинить тебе вред, как и мой народ. Теперь ты с нами. Ты ― чудовище. — Акуджи ухмыляется и вытирает мои слезы, а затем нежно целует мое лицо. — Люди так и не поняли, что у них под носом. Они глупцы. Ты красивая, сильная женщина, но ты не можешь всегда быть сильной, поэтому, когда ты будешь слабой, я взвалю на себя весь груз. Я буду рядом с тобой все время. Что бы ни случилось, я всегда буду твоим, Ария. — Акуджи вынуждает меня снова посмотреть ему в глаза, когда произносит эти слова. — Я всегда буду твоей семьей. — Он тянется вниз и достает что-то из своих брюк, обхватывая мою руку, когда он протягивает мне что-то.

Медленно я разжимаю пальцы, и дыхание вырывается из моих губ, когда я смотрю на блестящий камень в своей ладони.

— Ты...

— Может быть, ты испытывала одиночество, но я всегда был рядом ― всегда наблюдал и защищал тебя, любил тебя издалека. Ты никогда не была по-настоящему одинока, Ария.

Я подношу камень к груди, прижимая его близко к сердцу. Это лучше, чем любые богатства, потому что это показывает его обещание.

Это показывает его правду.

Акуджи любит меня.

Я не знаю, что на это ответить, поэтому нежно целую его, и мы снова устраиваемся бок о бок. Он дает мне возможность все обдумать. Он ничего не просит и ничего не берет, не как люди. Он просто дает. Акуджи вытирает мои слезы и кормит меня, когда я голодна. Он готов содрать с себя кожу, чтобы согреть меня, и для него нет ничего невозможного.

Акуджи смотрит на меня не как на вещь, которой можно владеть, а как на то, чем нужно дорожить, и это само по себе ужасает.

Одно дело ― назвать меня своей спутницей жизни, это почти похоже на сон, но совсем другое ― поклясться в чем-то подобном. Это слишком быстро и слишком много, не говоря уже о различиях между нами, но любви все равно, и я не могу отрицать, как меня тянет к Акуджи, как я доверяю ему и забочусь о нем.

Что будет, когда мне придется вернуться за стену?

Оставлю ли я свое сердце здесь, с ним, или заберу его с собой?

▪ 28 ▪

АРИЯ

Когда мы, наконец, освобождаемся от вахты, я измотана и физически, и эмоционально. Я так долго ходила по кругу, объясняя себе все причины, по которым между нами ничего не выйдет. Я говорила себе, что мне нужно вернуться в свой мир, даже если я ненавижу то, что делали и делают люди. Я говорю себе всякие вещи, но когда он сворачивается вокруг меня в гнезде, я чувствую себя цельной.