Пришел артиллерийский капитан, в годах уже, постарше меня точно, худой как щепка, шея в воротнике болтается, как птичья. Сел за стол, посмотрел на нас. Пододвинул чернильницу, взял ручку и только после этого спросил:

– Вы в каком лесу воспитывались? Приветствовать друг друга, как это предписано уставами, уже не надо? К вам заходит представитель военной комендатуры, а вы тут развалились, как баре в кабаке! Стыдно должно быть, товарищи!

Аж проняло. Умеют же люди! Мы вскочили, будто нас пружиной подбросило.

– Извините, пожалуйста, – решил я взять инициативу как старший по званию. – Наши документы на аэродроме, в Дягилево. Но мы некоторым образом действительно из леса. Нас со старшим лейтенантом буквально сегодня эвакуировали из партизанского отряда, из-за погоды наш самолет совершил вынужденную посадку…

– Представьтесь! – не стал дослушивать нашу эпопею до конца капитан.

– Полковник Соловьев Петр Николаевич! – гаркнул я. – Последнее место службы – адъютант командующего Юго-Западным фронтом.

– В таком звании – и адъютантом? – удивился комендач.

– Я тогда был старшим лейтенантом, – попытался объяснить я, но, судя по выражению лица собеседника, только запутал его еще сильнее.

– Ладно, вы? – Капитан перевел взгляд на Якова.

– Старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович, – невозмутимо произнес мой спутник. – Последнее место службы – командир шестой артиллерийской батареи четырнадцатого гаубичного полка четырнадцатой танковой дивизии седьмого мехкорпуса двадцатой армии.

– В-вы что тут… ваньку валяете? – совершенно охреневшим голосом произнес комендач. – Один из старлея в полковники прыгает, второй… повторить страшно… Как вы смеете?! Думаете, раз капитан Терентьев контуженый и инвалид, издеваться можно? Да я!.. – И он выскочил из кабинета, хлопнув дверью.

Ну, закрутилось потом довольно быстро. Вместо обиженного Терентьева пришел целый майор. Этот хоть и выглядел ветераном битвы при Порт-Артуре, но держался бодро. Наверное, он больше верил в чудеса и от фамилии Якова немного возбудился, но принял наши объяснения. Провел в свой кабинет, оказавшийся чуть теплее того ледника, в котором мы сначала побывали. И позвонил при нас кому-то в Дягилево. Даже непривычно как-то до сих пор: электричество, телефон. С аэродрома наш рассказ подтвердили и тут же кого-то отправили в комнату, где документики до сих пор лежали, а затем нарочного отправили в комендатуру.

Конечно, с Яковом ходить по разным мелким начальникам – одно удовольствие. На этом уровне их семейные дрязги никого не волнуют, важна только связь отец – сын. Через десять минут мы уже пили какой-то заменитель чая с сахарином, а майор Кадкин пытался скормить нам закаменевшие «подушечки», которые сам, наверное, растягивал на десять стаканов одну. Короче, гостеприимство на высшем уровне. Ну а после всего мы погрузились вместе с нарочным в обшарпанную эмку, на которой нас вмиг домчали до аэродрома.

На прощание мы поручкались со всеми, кто только этого желал. Я, понятное дело, был в нагрузку, людям хотелось прикоснуться к сыну вождя. Яков мужественно это перенес, даже подошел к бледному и слегка трясущемуся Терентьеву и обнял его. Капитан после этого вроде немного успокоился. Да уж, ему не позавидуешь, он себя, наверное, с киркой в Магадане видел.

Но наше приключение оказалось единственным событием за этот день. Погода над Москвой портилась все сильнее, и прогноз отодвигал вылет на неопределенное будущее. Вот не знаю, как у моего спутника, а у меня терпение уже кончалось. Я был готов и на попутках ехать. Пока в лесу сидели – да, скучал, конечно, но понимал, что Вера далеко и встретиться невозможно. А здесь каких-то жалких две сотни кэмэ, и не по вражеским тылам, а по нашей территории, а я сижу в этой Рязани.

Оказалось, Яков тоже не горел желанием любоваться аэродромными красотами.

– Слушай, а что мы привязались к этому самолету? – спросил он. – Поехали на поезде. Даже если на каждом полустанке останавливаться будет, все равно доберемся быстрее.

Сказано – сделано. Мы надели форму, уже со всеми нужными петлицами и шевронами, пошли к начальникам и очень скоро были в такой родной комендатуре. Там, наверное, спали и видели, как бы спровадить из спокойного до этого дня города парочку командиров, лицезреть которых комендачам хотелось только на страницах газет. Предписания выдали с завидной скоростью. И довезли до вокзала (хотя и пешком не очень далеко). И запихнули в проходящий поезд. Вся операция заняла меньше часа. Вот что значит правильная мотивация сотрудников!

Вестимо дело, комендачи в компании с чекистами посадили нас с шиком, в купейный. Не самого высокого класса, жесткий, но это нестрашно. А то по дороге пришлось пробираться через плацкарт. То еще удовольствие, скажу вам. Густой дух, исходящий от портянок, носков и просто не очень чистых ног, быстро напомнил нам о казарме. А мы даже соскучиться не успели. Пришли в свое купе, познакомились наскоро с попутчиками, молчаливыми инженерами Володей и Сашей, расстелили постельное и легли спать. А что еще делать?

Яков уснул быстро, лежит, посапывает. Видать, за прошлую ночь решил поквитаться. А я с ним местами поменялся, получается. Мне вот эти бу-бу-бу, долетающие из соседнего купе через стенку, все же мешают.

Отчаявшись добрать после непростой ночи, я пошел за кипятком к проводнику. Молоденькая девушка, кинув быстрый взгляд на мой нарукавный знак, расщедрилась морковным чайком.

– Извините, товарищ полковник, – проводница мило покраснела, – настоящего чая у меня нет.

– Пойдет и морковка, – махнул рукой я. – Из одуванчика еще хуже.

– Приходилось пробовать?

– Из смородины – тоже. Лишь бы горячий был. А если с сахарином – совсем праздник.

Я вспомнил о голодном 42-м. Если первый год войны были еще запасы, потом пошел ленд-лиз, то зима сорок второго – вспомнишь и вздрогнешь.

Проводница убежала по своим делам, а я встал у окна в коридоре и принялся напитываться морковными витаминами. Попутно прислушиваясь к яростному спору в тамбуре. Там, судя по всему, какие-то ученые собрались.

– …не тычь мне Отто Ганом. Ты вспомни еще Жолио-Кюри. Это ведь он обнаружил, что деление носит взрывной характер, и запатентовал урановую бомбу!

– …циклотроны и тяжелая вода – это тупиковый путь. Я уверен, что обогащать уран надо иным способом…

– Каким?

– По методу Лео Силарда!

– Это пустые фантазии! Расчеты показывают…

Когда я услышал про урановую бомбу, у меня что-то громко щелкнуло в голове, и я смело толкнул дверь тамбура. Там курили двое мужчин. Один чернявый, семитской внешности, с залысинами, в круглых очочках. Другой худощавый, с чеховской бородкой и усами. Пожилой такой. Почти старик.

– Товарищи, я тут случайно услышал ваш спор…

Оба мужчины были в штатском и испуганно уставились на мою гимнастерку. Потом, разглядев армейские знаки, успокоились, заулыбались.

– Тематика уранового излучения не является секретной… – «Чехов» пожал плечами.

– А я и не из органов. – Поезд качнуло на повороте, и я чуть не облился чаем. – Петр Соловьев. По военной специальности из саперов.

– Спасибо, нам не нужны консультации по вашей части, – улыбнулся еврей.

– Подожди, Яков! – «Чехов» прихватил товарища за рукав. – Соловьев, Соловьев… Что-то я слышал про вас. Не вы ли получили пару месяцев назад Героя?

– Я.

– Что же не носите награду? – спросил молодой.

– Возвращаюсь из… скажем, командировки.

– Вот и мы… тоже.

Мужчины представились. Чернявый оказался Яковом Борисовичем Зельдовичем. Его товарищ – целым академиком Виталием Хлопиным.

– Не могу сказать, что большой специалист в подрывном деле, но мне кажется, я в состоянии вам помочь с урановой бомбой.

– Смелое заявление… – Хлопин засмеялся. – Об эту проблему сломали мозг лучшие умы. Мы уже знаем, что деление урана носит взрывной характер, но…

– У вас проблема с обогащением, – покивал я, взглянул на Зельдовича. – И схемой подрыва. Правильно?