Тем временем со стороны казармы побухали взрывы гранат, раздалась длинная очередь из пулемета. Потом еще немного постреляли, и все стихло. Зато у нас со второго этажа посыпались на землю осколки оконного стекла и застрекотал двоюродный брат швейной машинки «Зингер». С музыкальным слухом у меня всегда нелады были, на таком близком расстоянии не могу определить производителя пулемета. Пришлось броситься под стены, где нас и не видно, и не слышно.

Махно разбил окно и одну за другой бросил внутрь пару «колотушек». Жаль, что на пулеметчика это не повлияло. Мало того, эта скотина, похоже, раздвоилась и начала лупить с другой стороны здания. По кому – неизвестно, но стреляли щедро. И ведь попали, сволочи! Аж двое завопили на чистом русском. Наши, значит. Один тут же затих, а второй продолжил стонать. Кто там хоть на ту сторону забрел? В таком шуме и грохоте перекличку не учинить. На минуту мы оказались в ситуации, которую в шахматах называют патом. Мы прикрываем единственный выход, а засевшие внутри – вход. И сунуться на территорию друг друга не получается.

Тем временем танк разгорался, в башне забумкала боеукладка. А ну если он как следует рванет, и будет нам и подмога, и перемога? Не, не рванул. Но дымил изрядно. Побежать под прикрытием дымовой завесы ко входу?

– Что же он не разгорается?! – Рядом лег Енот.

Вот же зараза, а ведь время играет на руку немцам! Сейчас подтянутся уцелевшие, и мы тут начнем героически складывать головы. Вот не хотелось бы. Пусть лучше немцы увековечат подвиг своих камрадов, которых мы уничтожим. Такое мне больше нравится.

Будто услышав мои мысли, из ночной темноты появился новый звук. Не для нас, мы тарахтение этого драндулета уже третий день слушаем. А ведь там тоже есть пулемет! То ли стрелок не сообразил, чей это бронетранспортер, не знаю, но срезало его если не первой, то второй или третьей очередью. Замолчал, короче. Один остался.

– Эй, немец, сдавайся! – крикнул я, когда выдалась секунда тишины. – Пострелял, и хватит. Обещаю оставить в живых!

В ответ я услышал только пожелания поесть чего-то нехорошего и несъедобного, а также была высказана гипотеза о происхождении меня от тухлой собаки. Так себе ругань, на троечку с натяжкой. Что же, пора применять химическое оружие.

Вам доводилось пытаться нормально дышать, когда рядом с вами нещадно дымит набитый тряпьем сырой валенок? А два? Даже не пытайтесь повторить этот опасный для жизни и здоровья эксперимент. Понятное дело, что главное стремление любого человека, даже немца – выбросить гадость подальше от себя. А если вслед за дымовухами к вам летят две гранаты, в просторечии именуемые «колотушками»? И при этом вас обстреливают из пулемета? Не знаю, даже я таких богатырей, что перенесли бы подобное и продолжили обороняться, не встречал. Даже если у фашиста насморк, глаза все равно щиплет!

Короче, двое ребят помоложе, Ахметшин и Гаврилов, взобравшиеся с помощью сослуживцев и чьей-то мамы в окна второго этажа, способных сопротивляться не заметили. А гоп-компанию, засевшую на первом этаже и быстренько спустившуюся в подвал, мы частью порешили, а частью приняли сдавшимися.

Сколько там приняли и кого, я не смотрел, а быстрее бросился искать Андрея. Все же уничтожение врагов скрепляет коллектив гораздо сильнее совместной пьянки или воровства комбикорма.

Быков нашелся в допросной на первом этаже. Обычная классная комната, только решетки на окнах приладили. Даже парты в углу стоят, не вынесли. Мой зам по разведке срочно нуждался во врачебной помощи. На него было больно смотреть. А что чувствовал он сам, не могу даже представить. Вместо лица – кровавая каша, глаза заплыли, правая рука вывихнута в плечевом суставе, дышит еле-еле, наверное, ребра сломаны. На стопах тоже кровищи немало, то ли ногти срывали, то ли пальцы дробили, на первый взгляд и не понять. Ну и синяки со ссадинами по всему телу, это уже как вишенка на торте.

– Андрей! Быков! Ты как? – Глупый вопрос, конечно, но в голову больше ничего не пришло.

– Командир? – прошептал он разбитыми в кровь губами. – Спасибо… Самое странное… зубы целы остались…

У меня ногти, наверное, чуть с другой стороны руки не вышли.

– Ты потерпи, друже, немного совсем, сейчас все будет: и доктор, и перевязка, и уколы…

Сюрпризом, и очень приятным, оказалось то, что бургомистр никуда не делся. Часовой возле управы испарился, будто его и не было никогда. А у начальника дома целая дружная компания отдыхала после тяжких забот о вверенном им немцами населении. Короче, у городского головы Демьяна Полторацкого случился день рождения. И все отборнейшие твари собрались у него. Никто не пропустил праздника – ни обербургомистр Степан Иванович Королев, ни районный бургомистр Павел Никитович Дахно, ни начальник полиции Гриша Перелазный. Ну и всякие начальники земельных управ вместе с заместителями своих начальников – все они дрыхли беспробудно, налитые самогоном по самые брови. Вот уж точно, не знаешь, где найдешь, а где и наоборот.

Короче, всю эту сволоту мы нежно разбудили, выгнали на площадь и, выяснив, что посторонних между ними не затесалось, оперативно, под рукоплескание населения, которое чуть не учинило самосуд, повесили. Одиннадцать говнюков, как одного. Не стали даже дожидаться, пока окончательно протрезвеют. Мы же не садисты какие, чтобы казнить мучающихся от похмелья, хоть и предателей. Вестимо дело, некоторые все же пришли в себя, начали лить пьяные слезы и пытались лобызать обувь. А начальник полиции Перелазный даже заявил, что спасал коммунистов и евреев. Вот тут самая опасность и началась, потому что как раз иудеев на площади собралось десятка четыре, не меньше. Я думал, и меня затопчут. Но вызвавшийся исполнить тварей ходок за три моря товарищ Никитин не дрогнул, все сделал как надо. А дружок его Павлик Кашин не сдюжил: как бургомистр начал сучить ногами и обделался, опять в Ригу поехал, а потом и вовсе в обморок упал.

Тут же, не откладывая в долгий ящик, занялись пополнением своих рядов. А что, люди всякие сгодятся, хоть и глубоко гражданские. Все мы такими были, и ничего, научились. Так что бывших учителей, счетоводов и прочих аптекарей – всех берем. Даже преподавателя музыки и ученика ювелира. Давай, подходи и грузись, пополняй ряды. Как там у Маяковского: «педагогом хорошо, а партизаном – лучше, в партизаны я б пошел, пусть меня научат». И ничего, что покойник такого не писал. Это он просто не дожил до нашего времени.

5 декабря 1941 года. Москва, Кремль,

3 часа ночи

– Провокация! – Берия перелистнул несколько документов в папке, посмотрел на Сталина. – Коба, я уверен, что немцы нас хотят заманить в ловушку.

– А ви что думаете, товарищ Старинов? – Тлеющая папироса повернулась огоньком в сторону полковника, который сидел напротив наркома внутренних дел за длинным столом кабинета Верховного, рядом с Павлом Михайловичем Фитиным.

– Время выхода в эфир, пароль – все совпало, – пожал плечами Илья Григорьевич. – Руку радистки в центре не знают, так что не исключена радиоигра немцев.

Напольные часы пробили три ночи. Берия устало снял очки, протер их бархатной тряпочкой, которую достал из футляра.

– Что сообщает Кудря? Киевский лагерь был действительно атакован группой Соловьева?

Сталин остановился перед наркомом, заглянул в папку.

– Пропал Кудря. На связь не выходит. Впрочем, если он отдал рацию Соловьеву…

– У Кудри были другие способы связи с центром, – возразил Старинов. – Его пропажа, скорее всего, следствие провала нашего киевского подполья. Я уже послал курьера восстановить связь.

В кабинет, тихо постучав, зашла официантка, занесла на подносе чай в подстаканниках, тарелку с бутербродами.

– Угощайтесь, товарищи, – радушно предложил Сталин, доставая новую папиросу из пачки «Герцеговины». Потом сунул обратно и взял в руку трубку. Отложил и ее.

К бутербродам никто не прикоснулся, зато как по команде принялись пить чай.