Я же поспешил вперед, к позиции наших. Пулеметчика сразило сразу – разворотило всю голову. Как его звали, не помню даже, молодой парень совсем, пограничник, из тех, кого мы мобилизовали на хуторе. Второй номер лежал рядом с ним. Тоже не жилец, в живот ранило, бледный как снег, что-то бормочет, не расслышать. А где же Аня?

Радистка лежала чуть в стороне, с немецким карабином в руках, уткнувшись лицом в землю. Правая половина головы вся в крови, не шевелится. Неужели и ее? Жалко девку, блин. Я даже зубами скрипнул от досады.

Начал аккуратно переворачивать на спину, и вдруг наша радистка открыла залитый кровью глаз, сверкнув белком, и сказала:

– Не трогайте, черти, голова… Как же болит, сволочи…

Подскочила Параска, начала перевязывать радистку. Я побрел в обратную сторону. Что все-таки там случилось? Кто открыл огонь по немцам?

– Никитин. Афанасий, – представился седоватый низенький крепыш с глазами навыкате. Рядом стоял, мялся молодой лопоухий парень с белой повязкой на рукаве короткого пальто.

– Сними, бестолочь! – Никитин дернул за руку соратника, указал на повязку.

– Тут такое дело, Петр… – К нам подошел хмурый майор. – Полицаи это. Немцам служили.

– Мы им в спину ударили! – набычился Афанасий. – Как только выдался шанс!

– Это правда, – согласился Базанов. – И двух своих потеряли. Вон лежат.

В конце колонны, действительно, валялось несколько трупов.

– Нас, считай, насильно привлекли… – Ушастый занервничал. – У Афанасия брат сидит в лагере под Черниговом. Сказали, что если не пойдет в полицию, отправят в Киев на экзекуцию!

Вот же твари. Все никак не угомонятся.

– Бараска говорит, что с Анной все будет хорошо, – подбежал улыбающийся Ильяз. – Босмотрел «маны»… Богадство! Все есть. Еда, тулубы, валенки…

– Документы у вас имеются? – поинтересовался я у оставшихся в живых полицаев. На что получил два аусвайса на серой бумаге с гербом. Афанасий и правда оказался Никитиным. Второго звали Павел Кашин.

– Закуска у нас есть, – пробормотал майор, заглядывая мне через плечо. – Теперь будет Путешественник.

Обступившие нас бойцы заулыбались.

– Так, а чего это мы тут собрались? – набросился я на партизан. – Где передовой дозор, где тыловой? Енот! Ты иди вперед. Махно, бери Ильяза, сто шагов назад. Довженко! Ты что тут делаешь?

– Товарищ командир! – вытянулся наш ездовой. – Один «ман» цел. Садись и едь. У второго осколками разбило радиатор.

– Так, а кто начал стрелять без команды?! – вспомнил я начало боя. – В нарядах сгною!

– Командир, давай перегружаться в целую машину, – остановил меня майор. – Не ровен час немцы поедут по дороге. А уж на хуторе накажем невиновных и наградим непричастных! А что с этими гавриками будем делать? – кивнул Базанов на бледных бывших полицаев.

– С собой заберем. Искупят кровью, – ответил я. – Или еще чем-нибудь.

– Так мы уже как бы… – напрягся Афанасий.

– А хочешь, я тебя свожу в село Подгорное? – повысил голос Базанов. – И покажу пепелища от карателей? Ты и десятой части не искупил!

– Ладно, замяли, – тормознул я майора. – Все перегружать хабар. И оттащите, наконец, трупы немцев! И доклад давайте уже, что и сколько.

В ожидании, пока мой зам по боевой соберет в кучу сведения, пошел помогать подчиненным сберегать теперь уже партизанское добро. Видать, склонность к угождению начальству у нашего народа в крови закрепилась, потому что мне доставались не особо тяжелые свертки. Ладно, я не гордый, потерплю и без перетаскивания трехпудовых мешков. А почему не пошел осматривать поле боя? Да вот так, остался. Чуяло мое сердце, что все хорошее я уже увидел.

Наконец вернулся Базанов. Иван Федорович начал с приятного – с вражеских потерь и наших приобретений. Получилось, что на этой дороге полегли восемнадцать немцев и одиннадцать полицаев. Двое сдались в плен. Трое, а может, и четверо, сбежали в лес. Скорее всего, немцев. По меньшей мере один из них ранен. Если что, можно организовать преследование.

– Отставить преследование. – Я эту идею не одобрил, не до того нам. – Усилить посты с той стороны. Не егеря же, барахольщики. Они сейчас сами где-нибудь под кустом мерзнут. Да и до своих им далековато выбираться, так что нужды в этом нет.

– По технике, – продолжил майор. – Ну, главное приобретение перед нами, – он кивнул на грузовик. – Плюс две лошади живых и три побило во время нападения. Двадцать два карабина с… – он задумался, оказалось, подбирал слово, чтобы помягче сказать, – ограниченным боезапасом. Два пулемета МГ-34, тоже патронов негусто… По гранатам…

– Это что же, если бы мы не совались вперед, они бы сами стрелять перестали? – перебил я его.

– Так тыловики, – пробормотал Базанов.

– И сколько же тыловики в компании с полицаями смогли наших уложить? Давай про потери, хорошее и позже рассказать можно.

– Наши потери – восемь убитых и четверо раненых, из них двое тяжелых…

– Что-о-о? – протянул я. – Охрене-е-еть, твою ж… Они что, сами под пули встали? Мы в засаде были! С какого перепугу у нас безвозвратные потери в два раза выше санитарных, а не наоборот? – И тихо уже добавил, чтобы только Базанов слышал: – Что у нас за сброд в отряде?

– Да в принципе, так и получилось, что чуть ли не в полный рост, как на параде пошли, – так же тихо ответил майор. – Погибшие все до одного – новички. Из наших, что с самого начала, ранена только Анна.

– Зато она и пулемет успокоила, – добавил я. – Не забудь отметить.

Да уж, послал Господь подчиненных. Вроде и не первый день война идет, а у них все в заднице песня «Если завтра война, если завтра в поход». Придется доводить до этих деятелей, что завтра уже наступило, если жить хотят.

На хуторе выяснилось, что все не так печально, как показалось с первого взгляда. Да, раненые, да, погибшие. Но, во-первых, обнаружилось, что Анна ранена легко – пуля лишь срезала ей часть кожи над ухом, контузила. К моменту приезда она уже пришла в себя, даже грустно шутила:

– Все, Соловьев, не возьмешь меня теперь замуж…

– Так-то я женат.

– А я и второй согласна…

Смеется. А я вот прямо места себе не нахожу. Волнуюсь за Веру, да и чего скрывать-то – по женскому теплу соскучился. Правда, уже задумался: не зря ведь командиры на фронте себе ППЖ заводили… Тот же Жуков. Реально боевой генерал, без дураков. Не щадил ни себя, ни других. Вывез всю войну, да и до этого успел повоевать с японцами, с румынами. Много чего про него говорили, но запомнилось одно. Возил с собой везде военного фельдшера – Захарову. Видел я ее на одном из КПП. Красивая женщина с чувственными губами. Все саперы на нее глазели, пока Жуков разносил к чертям нашего генерала. И ничего. Все всё понимали, даже партийные органы, которых привлекла настоящая жена в борьбе с Захаровой, но особо ничего не сделали. У всех рыльце в пушку.

Второе, что порадовало, – Яков доколдовал с аккумуляторами, подзарядкой батарей, и мы запустили рацию. Анна дождалась назначенного часа и тут же отбила в центр сообщение про нашего самого знаменитого члена отряда. Пока она стучала ключом, я мобилизовал всех разбирающихся в технике и послал шаманить БТР. Майор с Закуской и Витей Гавриловым частично разобрали мотор, промыли клапаны, слили топливо, перелили из нового «мана»… И о чудо! «Ганомаг» завелся. И даже лишних деталей после ремонта не осталось!

Я тут же, не дожидаясь ответного сообщения, приказал сниматься с хутора. Надо было рвать когти: поди, сбежавшие немцы уже дошли до своих и доложили в подробностях о нападении. Нечего надеяться, что они замерзли под кустом.

Перед выходом посетил раненых. Параска обработала бойцов, перевязала как могла, в пулевые отверстия вставила тампоны из корпии. Но если двое с осколочными и один простреленный насквозь были стабильны, то боец с проникающим ранением в грудь был плох.

– Его надо оперировать, доставать пулю, – вздохнула девушка. – Но я не умею…