– Славно! Вот привел своего друга посмотреть, как у нас тут.

Они прошли внутрь гаража, минуя подъемники и смотровые ямы, добрались до крутой железной лестницы и поднялись на второй этаж. За обитой дерматином дверью оказались в небольшом коридорчике.

– Добро пожаловать в мой кабинет, – толкнул Виктор Борисович первую дверь налево. На табличке Олег успел прочитать: «Главный механик». «Так, бухгалтер отменяется…» – усмехнулся Олег над своими вчерашними гаданиями.

На стенах висели диаграммы и чертежи различных узлов автомобилей. В углу стоял обшарпанный стол. Рядом рычал старенький холодильник «Кузбасс», из которого Виктор Борисович извлек оплетенный сифон. Нациркал полный стакан газировки и подал Олегу:

– Угощайтесь моей водичкой.

Вода была холодна и вкусна.

– «Боржоми»?

– Другого не держим.

Подождав, пока Олег напьется, Виктор Борисович кратко пояснил:

– Я здесь шестой год работаю, после Симферопольского автодорожного техникума. Вначале назначили простым мастером, потом я заочно Харьковский политех окончил. Теперь вот главный механик. Народ у нас хороший, руки золотые, а учиться мало кто хочет. Вообще-то я в начальники не рвался…

Он снял тюбетейку, положил ее на стол, и Олег с удивлением увидел совершенно голый, как яйцо, череп.

– У нас в родове мужчины рано лысеют, – пояснил Иванов, понимая реакцию вихрастого атлета и опережая возможные вопросы на эту тему. – То ли радоновая вода, то ли еще что…

«А быть может, все это начало устремленного в вечность конца?» – вспомнились Олегу строчки своего земляка, добровольского поэта и медика Ратимира Олейникова, книжку которого он прочитал недавно.

Тем временем Иванов достал из сейфа некое плексигласовое изделие на черной эбонитовой подставочке.

– На память о Феодосии.

При ближайшем рассмотрении это оказалось подобием вспененной волны с крутыми загибающимися гребнями. Каллиграфической вязью понизу шла строчка «Девятый вал».

– Сам сделал?

– Мое хобби, как теперь модно выражаться.

Виктор Борисович прыснул себе в стакан воды, отпил немного, покатал минералку за щеками и только потом сглотнул.

– Знаете, куда мы сейчас отправимся?

– Откуда же? – пожал плечами Олег.

– Вы бывали в Коктебеле?

– Только в книжках читал.

– Вот, вот! – обрадовался удачности предложения Иванов. Он хлопнул себя по блестящей макушке, хихикнув от удовольствия, и прикрыл плешь тюбетейкой.

«Радость самая большая – отдавать…» – вдруг проклюнулась на уровне подсознания строчка в хореическом размере. Недавнее стихотворение, так понравившееся бабушке Марии, снова обозначило себя ключевой мыслью.

– Мы едем в Коктебель! – пропел Иванов.

Спустившись вниз и отыскав дежурную машину, главный механик приказал отвезти их в желаемое место. Через полчаса петляния по пыльной дороге их «газон» въехал в притулившийся к безлесой горе поселок совершенно крымского вида, не обезображенный хрущевскими новостройками-многоэтажками. Шофер тормознул у похожего на амбар строения, украшенного вывеской «Магазин». Они высадились на каменистую площадку, и Виктор Борисович махнул рукой:

– Езжай! Обратно мы сами…

Олег отряхнулся от пыли и поинтересовался:

– Назад побежим кросс?

Иванов помотал мордашкой и опять превратился в Витюню:

– Олежа, не волнуйтесь.

– Мне-то что волноваться? Я двадцать километров спокойно наматываю. Могу и больше…

– В семнадцать ноль-ноль будет рейсовый городской автобус. Кросс отпадает. Лучше давайте возьмем чего-нибудь.

Они запаслись в магазине снедью, минералкой и вином, причем расплачивался опять Витюня. Затем постояли на крыльце, оглядывая окрестности.

– Вон дача Союза писателей, – указал Иванов на двухэтажный деревянный дом с опоясывающей его верандой и крутой лестницей. От проезжей части улицы он был отгорожен высокими платанами с большими, серыми от пыли листьями. – Раньше здесь жил Максимилиан Волошин.

– Это который молился за тех и за других? – показал свою филологическую осведомленность Олег и усмехнулся снисходительно.

– Напрасно вы так! – неожиданно построжал гид. – Да, он одинаково сострадал разделенным на два лагеря россиянам. Гражданскую войну проклял… Для этого надо иметь мужество. А талантище!.. Художник, философ, литературный критик. Но прежде всего – поэт! Вот послушайте:

Как в раковине малой – Океана

Великое дыхание гудит,

Как плоть ее мерцает и горит

Отливами и серебром тумана,

А выгибы ее повторены

В движении и завитке волны, —

Так вся душа моя в твоих заливах,

О, Киммерии темная страна,

Заключена и преображена…

Пока чтец добрался до первой точки, длиннющая строфа лишила его дыхания и выбила из сил. Он глотнул воздуха, оживился кислородом и азотом в смеси с морской солью и завершил декламацию:

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поет в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

И опять пришлось наполнять ослабевшие легкие воздухом. Затем Витюня вытянул руку и указал перстом в сторону залива, окруженного острыми скалами.

– Отсюда не разглядеть… На правой стороне есть одна скала. Именно о ней и писал Волошин…

Узкой каменистой тропинкой, кое-где просекающей вересковые заросли, они целый час добирались до той части залива, которая скрывала маленькую бухточку, похожую на озеро посреди базальтовых теснин. На обрывистой крутизне Витюня, припадая на короткую хромую ногу, бледнел от напряжения, хватался за колючие кусты горного кизила и алычи, но держался молодцом. Как-никак, он был хозяином этих киммерийских скал, наследником Макса Волошина. В конце пути тропа зигзагами спустилась вниз на каменистый пляж, усеянный крупными черными булыжниками, обкатанными вечным прибоем.

– Вот он! – вскинул Витюня подбородок в сторону ближайшей скалы, нависшей над волнистой морской чашей.

Вначале Олег ничего особого не увидел в переплетениях светотени и скальных выступов. Он закрыл глаза, погасив мельтешение в зрачках, и вновь поднял веки. Перед ним вдруг вырисовался гордо запрокинутый силуэт человека с громадной гривой волос на лобастой голове и бородой-лопатой, спускающейся в море. Каменный Волошин смотрел в морскую даль с таким напряженным видом, словно пытался вырвать застрявшее могучее тело из намертво схватившей его теснины. «А на кого была похожа эта скала для приплывшего из Византии римского торговца? – подумалось невольно Олегу. – Наверное, на скифа, на кого же еще…»

Удовлетворив таким образом познавательный интерес, путешественники расположились на берегу, выбрав плоский, словно стол, валун. На нем Витюня живенько разложил купленную снедь – пару золотистых копченых скумбрий, белый, клином, ломоть адыгейского рыхловатого сыра, глянцевитые помидоры и светло-зеленые огурцы. Бутылку «Боржоми» Олег тренированным движением открыл, зацепив крышку расколотым камнем. Еще проще поддалась бутылка с зеленоватым сухим «Саперави», запечатанная жестяной пробкой с ушком известной конструкции «пей до дна». Ели с аппетитом, запивая минералкой и вином, причем Витюня пытался не отставать от своего юного сотрапезника с желудком Гаргантюа, и если значительно уступал ему в объеме поглощенной пищи, то в усердии вкушения своих крошечных кусочков нисколько не проигрывал.

Потом купались. Море резко уходило в глубь сразу от кромки прибоя. Витюня разделся, обнажив предельно узенькие плечи, остался в сиреневых с цветочками трусах до колен. Правую ногу ниже колена бороздил жгутистый шрам. Он дождался волны, шумно окатившей с ног до головы, и сразу же отступил на сушу, то ли испугавшись прибоя, то ли посчитав, что купание на этом закончено.

– Ща чего пымаю! – напружинил рельефный торс Олег и поиграл мышцами наподобие культуриста. Витюня только рот разинул от восхищения.