– Ась, извини, мне заниматься надо.

– Э, нет, на этот раз я от тебя не отступлю. Брат на порог не пустит, если без тебя приду. Я ему слово дала.

– Да я и не готова идти.

– Как это не готова. Платье, туфли. И все дела. Марафетами ты не пользуешься, экономия времени. Давай, минута, и мы в пути.

Аська выхватила из шкафа усыпанное синими васильками Зоино белое крепдешиновое платье, пошитое руками отца, положила перед ней на столе поверх книг.

Зоя взглянула на подругу, задержала взгляд на её сияющем лице. Помолчав, сказала:

– Хорошо. Пошли.

Ей не хотелось говорить, и она не поддерживала разговор. Она была хороша в белом платье, на неё поглядывали мужчины. Под её синие глаза сыпались по лёгкой ткани, бежали вместе с её лёгкой походкой васильки. Аськин голос всё звучал, переливался то выше, то ниже, возле её уха, как будто кто без толку дёргал струны гитары. Чувствуя вину за то, что не может разговорить молчаливую спутницу, болтала в своей непринуждённой манере всю дорогу о пустяках, Зоя в ответ пару раз кивнула, показывая, что слышит. И это отметила Аська. «Не всё потеряно», – подумала она, надеясь, что смотрины удадутся.

В доме Павленко на просторной застеклённой веранде было шумно и уже полно гостей. Дом, расположенный в старой части города, был большой, рассчитан на несколько семей, и жили тут, помимо матери Павленко, её старший сын Михаил с двумя детьми и беременной третьим ребёнком женой, а на второй половине дома год назад вышедшая замуж Аська с мужем. Муж у Аськи, Платон Сергеевич Затрубин, работал часовым мастером и дружил со своим коллегой, стариком Брехтом Михаилом Сергеевичем.

Внимание людей в эту минуту, когда вошли Аська и Зоя, было направлено на установленные по углам веранды две огромные цветочные кадки с разросшейся полутораметровой китайской розой и под стать ей диффенбахией, достающей до потолка широкими плотными листьями. Шло обсуждение цветочной темы. Аркадий Павлович Усмехин, участник последней, ещё свежей в памяти, войны, популярный городской врач, в пенсне на кончике длинного острого носа, сидел за столом на почётном месте в центре, он с удовольствием смотрел на всех поверх своего пенсне. Ему редко приходилось бывать в гостях в виду загруженности вызовами к пациентам и вдобавок преподаванием в мединституте, нынче он был рад обществу здоровых людей и желал забыть о больных. В семье Павленко он слыл желанным и востребованным, поскольку выполнял здесь роль семейного врача. Сейчас члены опекаемой им семьи были здоровы, и Аркадий Павлович радовался этому обстоятельству. Зою он узнал и воскликнул: «Кого я вижу! К нам пришла лучшая студентка мединститута!» На Зою тотчас все обернулись, забыв о цветах, что ужасно смутило её, и она с зардевшимися щеками поздоровалась с Аркадием Павловичем, а там и с остальными, не сводящими с неё глаз. В первую минуту она никого не различала, и видела не обращённые к ней лица, а живописную многоцветную людскую массу.

Рядом с Усмехиным разместили часового мастера Брехта Михаила Сергеевича, он восседал не менее важно, чем его сосед, и был доволен тем, что окружающим хорошо видны его золотые часы с цепочкой на большом животе поверх атласной жилетки. Он с интересом поглядел на Зою и громко сказал: «И не просто отличница, а ещё и красавица! И где мои молодые годы!»

Пожилая вдовствующая хозяйка и владелица дома мама Агния Николаевна сидела согласно собственному желанию у окна в кресле, недалеко от цветочной кадки, из которой к ней тянулись ветви с глянцевыми листьями. Под локтем Агнии Николаевны стоял маленький, покрытый по случаю праздника белой вязаной скатёркой, плетёный столик, сюда носили тарелки с угощениями.

Все пришли с жёнами, разодетыми в пышные платья, по моде, в талию, со взбитыми в пышную волну причёсками, с подведенными глазами и бровями. Ася тоже не отставала от общества, заранее подкрасила лицо и благодаря косметике стала похожу на кукольную красотку, а когда усадила Зою за стол, переключила внимание на своего мужа.

Зоя поначалу чувствовала себя неловко среди множества незнакомых людей. В этом доме ей не раз приходилось бывать, когда вместе с подругами готовились к экзаменам, и на дне рождения Аськи собирались здесь в компании однокурсников, но сейчас тут было иное общество.

Разговоры вели, как и полагается, от политики до культуры. Поглядывали на кушанья в ожидании момента, когда можно будет их отведать. Наконец была подана команда именинником выпить за встречу, и началось веселье. Пошли тосты, передача тарелок друг другу, быстро освоились, кто был не знаком – перезнакомились, а вскоре накоротке рассказывали анекдоты и звучно хохотали. Зоя улыбалась вместе с остальными услышанным шуткам, и старалась не быть белой вороной. От природы она была общительна, доброжелательна и неманерна. Это ей помогло справиться с собой и избавиться от ощущения отчуждённости, она наконец смогла почувствовать себя наравне со всеми.

Она поняла, что голодна, вспомнила, что давно не ела с аппетитом, ей захотелось есть, и есть непременно с аппетитом. Смеющиеся лица людей, жизнерадостный настрой повлияли на неё положительно, и она подумала, что ей надо стать снова, как раньше, такой же, как была, радостной, нормальной, обычной, без тоски и без разбитых надежд. Отчего я грущу, ведь я молода, думала она, и разве свет клином сошёлся на том, о ком грущу, без кого не могу, нет, свет не сошёлся клином. Ей стало легче от таких мыслей. И она с наслаждением наелась того, что ей положили. Куриные котлеты с кусочком ещё не растаявшего сливочного масла в серединке, приготовленные Таней, нахваливали, и Зоя была с этим согласна, котлеты удались. «Это у неё фирменное блюдо! Называется котлета по-киевски. Хотя почему по-киевски, я не могу понять. Мясо местное, повар тоже наша, скорее котлета по-южному», – говорил шумно и весело Михаил, звал выпить за мастерицу-жену. Поднимали бокалы за Таню и хвалили её стряпню. Таня широко улыбалась щедро подкрашенными красной помадой губами и призывала всех активно кушать, пока не остыло.

«Зоя, а что я тебе скажу, – сказала вполголоса Аська, и торопливо, от избытка чувств, рассказала свою главную новость о первой в её жизни беременности, о чём ещё никто не знает, даже муж, так говорила восторженно Аська и спрашивала глазами Зою, рада ли она за неё.

Увидев на лице подруги радость и услышав в ответ лучшие сейчас для неё в мире слова, какие ей хотелось услышать, и ещё больше обрадовавшись тому, что кто-то уже разделил с ней главную жизненную тайну, Аська испытала облегчение человека, расставшегося с переполнявшей его тайной, и стала описывать ощущения, какие теперь испытывает, и эти новые ощущения вместе с утренними подташниваниями для неё есть отныне настоящее счастье. Только теперь я поняла, говорила она, смотря счастливыми глазами на Зою, что такое смысл жизни. И знаешь, она раскрыла глаза, мне даже муж стал не так дорог и любим, мне главное теперь сама знаешь кто. И она приложила ладонь к своему пока ещё плоскому животу.

Разговор с Аськой о её беременности навёл Зою на свои прежние обычные мысли о Пете, и она в другое время, быть может, загрустила, окунувшись вновь в свои постоянные воспоминания о нём, но сейчас это сияние и счастье на лице подруги передались ей, будто кто наложил запрет на печаль в присутствии такого вот счастья и сияния, рядом с крохотной, пока невидимой никому, зарождающейся новой жизнью.

Ей стало спокойно на душе ещё и потому, что она увидела, на неё в общем-то никто внимания не обращает, никто не требует от неё ни разговоров, ни участия в этих разговорах, чего ей и хотелось. Она уже более смело поглядывала на людей, видела за их спинами через стеклянную стену веранды широкий внутренний двор с густыми зелёными деревьями, с солнечными пятнами в кронах. Мелькающие в листве птицы, растянувшаяся в тени кошка с присосавшимися к её животу котятами, низкая коляска со спящим младенцем и рядом на скамеечке старушка-нянька, всё как бы говорило ей, что жизнь не стоит на месте, и это касается всех, и тех, кто грустит, и тех, кто не грустит. Ей захотелось улыбаться, и она стала улыбаться, когда к ней обращались.