Отсюда следует, что любая попытка переопределить актора и приписать ему качества, отличающиеся от вышеперечисленных, окажет глубокое влияние на всю его жизнедеятельность. В своей рутинной жизни человек привычно смотрит на других как на природные и социальные существа, при этом без всяких усилий переплетает эти две системы фреймов. Например, практикующие врачи хорошо знают, что получают от пациента информацию двоякого рода: признаки (signs) и симптомы (symptoms), первые включают в себя объективные биологические показатели, вторые — субъективные сообщения. Аналогично при производстве весов, приводимых в действие опусканием монеты, печатные инструкции и щель для монет проектируются в расчете на вполне развитых акторов — речь идет о весах для взвешивания предметов, живых и неодушевленных. Однако даже принимая это конвенциональное различение, мы должны учитывать случаи, когда мы помещаем индивида в социальную систему фреймов, но обнаруживаем его полное или частичное несоответствие ее критериям; тем самым сразу же вводится в дело природный взгляд на вещи, или естественная перспектива: индивид кажется мертвым или пьяным, находится в припадочном состоянии, нездоров или слишком молод для того, чтобы лучше соображать, блуждает во сне как сомнамбула, в конце концов, просто спит[386]. Как будет показано ниже, существуют ситуации разночтения относительно того, какой перспективы следует придерживаться — природной или социальной. Эти разночтения могут быть обусловлены не ошибкой, а неадекватностью самих систем фреймов, в том числе правил применения или исключения той или другой системы[387]. Вопросы об определении статуса актора возникают и в других контекстах. Во-первых, существуют некоторые универсальные приемы публичной дисквалификации, например, когда высмеивается состояние опьянения или болезни, храп во сне или ребенок, играющий в «раз, два, три — замри!». (Последним изобретением в этой области стала игра, где ведомому нужно буквально повторять движения ведущего.) Именно такая схема получила воплощение в цирковой антрепризе, где клоун изображает, как у него ничего не получается[388]. От этой разновидности игры остается лишь шаг до шутливого розыгрыша (jest), когда, предположим, человек прикидывается спящим. Он, конечно же, знает, что через короткое время сам раскроет свой розыгрыш, а те, кто попался на удочку, воспримут это в шутливо-благожелательной форме, как будто бы не произошло ничего серьезного. Имеет смысл обсудить тему, представляющую для нас первостепенный интерес. Нередко человек прибегает к дисквалификации своего статуса как полноправного (full-fledged) актора, чтобы ввести в заблуждение себя или других — и в том, и в другом случае он преследует цель, недостижимую каким-либо иным способом. В результате возникает нечто такое, что не находит разрешения и завершения в шутке, позволяющей всем участникам взаимодействия прийти в общему мнению о предмете. Здесь мы имеем дело с эксплуатационной фабрикацией, которая может повлечь за собой далеко идущие последствия. Особую важность здесь имеет то обстоятельство, что подобные изменения [в статусе] актора порождают фундаментально разветвленные определения ситуации. Именно они обусловливают центральное значение, которое имеет наша концепция актора для анализа фреймов. Начнем наше рассмотрение с экстремального случая: некто притворился мертвым. Такого рода ситуации хорошо известны в мире животных[389], отсюда переносное значение слова «опоссум». В мире людей соответствующие эпизоды сразу же попадают на страницы газет. Плейсервилль. Вчера вечером аквалангист из Плейсервилля рассказал о том, как он в заливе Бодега попал в пасть белой акулы и притворился мертвым… Логан сообщил властям, что он искал раковины на глубине примерно 18 футов, когда вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за ногу. Он мгновенно обернулся и увидел, что его схватила акула… «Я сразу же обмяк, притворился мертвым, и акула меня отпустила», — вспоминал Логан. Когда хищница отплыла, Логан быстро поднялся на поверхность и стал кричать трем своим компаньонам, находившимся неподалеку в лодке[390]. Леком-Сити, Южная Корея. «Я [рядовой Дэвид Л. Байби] остался в живых только потому, что не шевельнулся, когда корейский солдат[391] сорвал у меня с руки часы. Я притворился мертвым… Первое, что я осознал, — рядом со мной упала ручная граната. Она перекатилась через меня, и я скатился по склону холма… примерно 50 футов. Я слышал, как разговаривают корейцы. Они собирали наши рожки с патронами и винтовки. Один из корейцев подошел ко мне и посветил фонариком мне в лицо — свет показался мне красным. Он перевел луч на мое запястье и сорвал мои наручные часы… Я единственный из всех, кто остался в живых. Мои товарищи были убиты. Я уцелел только потому, что притворился мертвым»[392]. Всерьез изображать мертвеца — значит полностью дисквалифицировать себя как актора. Полезно провести сопоставление этого случая с фабрикацией физической ущербности. В нашем обществе принято различать две формы такой фабрикации. Первая форма — «симуляция» (malingering), притворное изображение физического недостатка с целью избежать каких-либо неблагоприятных событий. И в этом случае мы также сталкиваемся с действием, хорошо известным в мире животных[393]. Речь идет о демонстрации симптомов, заключающих в себе определенные требования. Тем самым актор побуждает других подавлять социальные фреймы и интерпретировать данный сегмент своего поведения в чисто натуралистическом ключе. Когда не поднимается в приветствии здоровая рука, ее обладателя оценивают, следуя социальной схеме; когда же не поднявшаяся в приветствии рука на перевязи, все думают, что человек отказывается от некоторых правил приличия вынужденно, причем обязательно интерпретируют его поведение в медицинских терминах. Симулировать (или, как иногда говорят, «косить») — значит использовать адаптивный прием, который, по-видимому, имеет место в любой группе с жесткой субординацией. В Америке притворство наследует благородную традицию, восходящую еще к временам плантаторов[394]. Вторая форма симулируемой ущербности называется «истерическим синдромом», или «конверсивной реакцией»[395]. Истерия и конверсия приводят к тому, что индивид вводит сам себя в заблуждение относительно своего заболевания, которое представляет собой симуляцию. Он верит в болезнь, даже если ему авторитетно сообщают о ее этиологии, не говоря уже о тех случаях, когда об этом никто не говорит. Этот хитрый маневр сегодня не столь распространен, как во времена Фрейда (когда он изучил данную «болезнь» и сформулировал причудливое понятие психосексуальной травмы как причины заболевания), но поскольку истерические реакции установлены, каждый может сослаться на теоретическое представление о способности индивида обманывать самого себя[396]. Можно добавить, что диагносты, обязанные отличать симуляцию от истерии, решают очень нелегкую задачу[397]. Стоит также заметить, что, когда симулируются смерть или болезнь, симулятор создает свои изображения в нашей системе понимания, опираясь на наше космологическое убеждение, что социальная система фреймов в любой момент должна отступить перед несчастным случаем или другим происшествием, освобождая таким образом пространство для интерпретаций, обусловленных природной перспективой. вернуться Сон — это маргинальная дисквалификация. Принято считать, что спящий не способен к социальному взаимодействию только в том случае, если раздражители недостаточно интенсивны для того, чтобы прервать сон. вернуться Наиболее известным примером этих космологических затруднений может служить распространенное у нас на Западе отношение к умственному расстройству в терминах природного, а не социального понимания событий. Попросту говоря, в таком предельном случае, как, например, бывает при органических поражениях мозга, имеется полное согласие относительно неправомерности использования социальной системы фреймов для всестороннего определения позиции актора; в другом случае (тоже предельном), скажем при вялотекущем психоневрозе, является общепринятым мнение о применимости к данному диагнозу обычных социальных стандартов. Когда же дело касается многочисленных промежуточных случаев, мнения значительно расходятся. Более того, один и тот же диагност, наблюдая проблемного пациента, не всегда может сформировать устойчивое представление о норме и патологии и, следовательно, не может последовательно придерживаться либо природной, либо социальной перспективы. Различные правовые предписания в области психиатрической практики (например, билли Макнафгена и Дэрхема) отражают эту трудность, но не дают решения проблемы. Обсуждение проблем диагностики и лечения психиатрических заболеваний содержится в публикациях Т. Шаша. См.: Sasz T.S. Some observations on relationship between psychiatry and the law // American Medical Association Archives of Neurology and Psychiatry. 1956. vol. LXXV. p. 297–315; Sasz T.S. Psychiatry, ethics, and the criminal law // Columbia Law Review. 1958. vol. LVIII. p. 183–194; Sasz T.S. The Insanity plea and insanity verdict // Ideology and Insanity: Essays on the Psychiatric Dehumanization of Man / Ed. by T.S. Sasz. New York: Doubleday&Company, Anchor Books, 1970. p. 98–112. Полезный обзор материалов о защите душевнобольных можно найти в работе Р. Донелли, Дж. Гольдштейна и Р. Шварца. См.: Donnelly R.C., Goldstein J., Schwartz R.D. Criminal law. New York: The Free Press, 1962. p. 734–854. вернуться См., например, следующее описание. «Клоун проделывает невероятно глупые вещи и, кажется, никогда ничему не учится; клоун глуп даже по убеждению ребенка. Вооружившись шваброй, он старается вымести с арены круг от луча софита, но безуспешно. Он охотно ввязывается в бесчисленные потасовки или пытается выяснять отношения с другим клоуном, причем их разногласия могли бы быть разрешены в одно мгновенье, если бы кто-нибудь из них проявил хотя бы чуточку интеллекта. Клоуны действуют с потрясающей детской доверчивостью. Один без конца бьет посуду, другой поедает огромные порции пирога и, кроме того, чудовищно грязен. Иногда грязный клоун создает комическую ситуацию, которая вознаграждает его суперэго. Он снимает с себя фантастическое количество грязных рубашек и, наконец, остается в чистейшей рубашке без единого пятнышка. Клоуны совершенно по-детски недисциплинированны. В действиях клоунов имеется немало агрессии, равно как и мазохизма. Клоуны наносят друг другу удары, ссорятся, падают, ставят друг другу подножки. Любимое оружие клоунов — хлопушка и воздушный шарик. Они издеваются над авторитетами, передразнивают шталмейстера, полисменов, боксеров, пожарных». См.: Tarachow S. Circuses and clowns // Psychoanalysis and Social Sciences. vol. 3 / Ed. by Geza Roheim. New York: International Universities Press, 1951. C. 179. вернуться См., например, монографию Г. Хедигера: Hediger Н. Studies of the psychology and behaviour of captive animals. p. 52–53. Автор сообщает, что лисы притворяются спящими — обычная уловка хищника (р. 150). Рассказывают также истории о волках, имитирующих аномальное поведение, чтобы подобраться поближе к уткам. См.: Mowat F. Never cry wolf. New York: Dell Publishing Co., 1971. p. 75–76. вернуться San Francisco Chronicle. 1968. July 29. вернуться Эпизод относится к Корейской войне 1950–1953 годов; армия США участвовала в военных действиях на стороне Южной Кореи. — Прим. ред. вернуться The Boston Traveler. 1966. November 3. вернуться Это вновь поднимает проблему интенциональности. Индивид, притворно изображающий физическую неспособность, предположительно (1) знает, что он делает, и (2) перестает притворяться в тот самый момент, когда не видит соответствующей аудитории. Животные и птицы, изображающие физическую неспособность (например, золотистая ржанка притворяется хромой), прекращают притворяться, когда жертва или хищник уходят со сцены; однако нельзя с уверенностью утверждать, будто они знают об обманном эффекте, который стал им доступен в силу естественного отбора. Г. Хедигер приводит аргументы в пользу того, что животные, испорченные постоянным общением с человеком, имитируют физическую ущербность, прибегая к двусмысленности, как и человек: «Один из многочисленных трюков, к которому прибегала четырехлетняя горилла [„Ахилл“, обитатель базельского зоопарка] для установления контакта с человеком, состоял в том, что обезьяна просовывала руку сквозь проволочную сетку, ограждавшую клетку (кстати сказать, оборудованную кондиционером), и всем своим видом показывала, будто не может убрать руку обратно. Старший смотритель отдела приматов Карл Штеммер несколько раз приходил на помощь горилле, прежде чем понял цель ее жульнического приема — заручиться общением с человеком». См.: Hediger Н. Op. cit. p. 150. вернуться Bauer R.A., Bauer А.H. Day to day resistance to slavery // The Journal of Negro History. 1942. vol. XXVII. p. 406–410. вернуться Конверсивная реакция — психогенная потеря двигательной или сенсорной активности (в том числе развитие паралича). — Прим. ред. вернуться Источники первостепенной важности — труды Й. Брейера [Брейер Йозеф (1842–1925) — австрийский врач, исследователь истерии. — Прим. ред.] и 3. Фрейда. См.: Breuer J. and Freud S. Studies in Hysteria / Trans. by A.A. Brill. 1st ed. 1895. Boston: Beacon Press, 1950; Freud S. Some points in comparative study of organic and hysterical paralysis // Collected Papers. In 5 vols. London: International Psycho-Analytic Press, 1924. vol. 1. p. 42–58; Freud S. Fragments of an analysis of a case of hysteria // Collected Papers. vol. 3. p. 13–146; Freud S. The problem of anxiety. New York: W.W. Norton & Company, 1938; Цитируемое положение заимствовано из публикации: Ziegler F.J., Imboden J.B. Contemporary conversion reactions // Archives of General Psychiatry. 1962. vol. VI. p. 279–287. Емкий психоаналитический тезис приведен в монографии Брейера-Фрейда: «Наш опыт показал нам, что самые разнообразные симптомы, считающиеся спонтанными, или идиопатическими, формами истерии, находятся в самой тесной причинной связи с травмой, и установление этой связи делает их совершенно прозрачными. К таким каузальным факторам мы можем отнести невралгии, различного рода потери чувствительности, нередко длящиеся годами, переломы и параличи, истерические приступы и эпилептоподобные припадки, которые любой наблюдатель примет за настоящую эпилепсию, похожие на тик реакции, устойчивая рвота и анорексия вплоть до полного отказа от пищи, всевозможные нарушения зрения, постоянно повторяющиеся галлюцинации и аналогичные заболевания». См.: Breuer J. and Freud S. Studies in hysteria / Trans. by A.A. Brill. 1st ed. 1895. Boston: Beacon Press, 1950. p. 1–2. вернуться См., например, публикацию Д. Фликера: Ricker D.J. Malingering: A symptom // The Journal of Nervous and Mental Disease. 1956. vol. CXXIII. p. 26–27. |
