Характерно, что, несмотря на дисквалификацию каких-либо способностей индивида по медицинским показаниям, другие остаются в блаженном неведении относительно диагноза, поэтому сохраняется разрыв между тем, что в поведении индивида может быть поставлено под вопрос, и тем, что можно считать приемлемым. Возможность такого разрыва следует сопоставить с некоторыми другими трансформациями актора: гипнотическим трансом, опьянением и болезненным состоянием, при которых все социальные навыки актора ослабевают (причем вполне ощутимо) или сходят на нет.
Трудно удержаться от искушения описать правила или предпосылки трансформации актора (actor transform) в ее обычном виде. Возьмем, например, гипноз. Люди в различной степени подвержены гипнотическому внушению. Техника заключения в скобки (bracketing) совершенно ясна: продолжительное вхождение в гипнотическое состояние под руководством гипнотизера в начале сеанса и менее продолжительный выход из гипноза в конце (иногда для выхода из гипноза достаточно щелчка пальцами). Субъект, находящийся под воздействием, теряет волю, он с готовностью воспринимает навязанные гипнотизером неадекватные описания окружающих вещей и самого себя. Стиль поведения человека в гипнотическом трансе сравним с поведением сомнамбулы, его речь становится монотонной, голос глухим. Субъект (и это часто ощущается) неохотно выполняет задания, чуждые его моральным стандартам. Для любого транса существует своего рода временнóй предел. Всем сенсорным модальностям и искажениям памяти присуща галлюцинаторная способность, проявляющаяся в том, что забываются некоторые вещи, которые сохраняются в памяти в нормальных условиях. Наконец, выходя из гипнотического состояния, субъект испытывает амнезию, распространяющуюся на то время, в течение которого он находился в трансе. При получении надлежащего указания во время транса и соответствующего сигнала по его окончании субъект может совершать постгипнотические действия, подсказанные ему гипнотизером во время транса. С помощью этих приемов можно было бы технически просто воспроизводить псевдогипнотическое поведение; несомненно также, что именно с помощью таких приемов и достигается гипнотический эффект.
Несколько слов о другой трансформации актора — гомосексуализме, который является ее специфически мужской разновидностью. Гомосексуализмом принято называть и непосредственно половые акты, и членство в гей-сообществе. Здесь следует обратить внимание на еще одну сторону гомосексуализма — стиль поведения мужчины, которому присущи манерность, изнеженность, женственность. Особенно впечатляет, когда эти личностные черты проявляются в сочетании с двумя упоминавшимися выше формами гомосексуализма. Гомосексуальный стиль в том виде, в котором он здесь определен, является трансформацией обычного мужского поведения, причем паттерн трансформации заимствован из стереотипа женского поведения. (По всей вероятности, к этому вопросу следует подходить очень вдумчиво и отличать трансформацию индивида, чей пол изменен по медицинским показаниям — данное обстоятельство предполагает усвоение нового стиля поведения на всю оставшуюся жизнь, — от поведения шутников, которые передразнивают возрастные, классовые и этнические стили поведения, отличающиеся от их «собственного» стиля.) Именно эта последняя трансформация со всеми привходящими обстоятельствами выступает в качестве фабрикации, средства, с помощью которого исполнитель может преднамеренно дисквалифицировать себя, чтобы избежать таких неприятных обязанностей, как воинская служба.
Трансформации актора связаны с вопросом о пределах фрейма и позволяют кое-что узнать об их характере. В неформальных кругах нашего общества, по-видимому, с большим неодобрением относятся к явной игровой имитации болезни, опьянения или гомосексуального поведения; предполагается, что такие выходки имеют эпизодический характер и происходят только там, где каждый имеет возможность включиться в игру либо, наоборот, никто в ней не участвует. Такая игра выступает в качестве одного из средств, с помощью которых люди добиваются невероятной гибкости своего поведения в неформальном взаимодействии; в один момент человек может стать как бы совершенно другим иногда для того, чтобы высказать то, что непозволительно высказать от себя. Разумеется, такая вольность может быть встречена с некоторым неодобрением со стороны тех, кого заботит достоинство передразниваемых группы; в частности, ироническое копирование расовых и этнических стилевых особенностей (если только исполнитель по рождению не принадлежит к данной расе или этнической группе) сегодня считается менее удачной шуткой, чем лет десять назад, а гомосексуальные приколы (schicks) ныне считаются сомнительными и зависят от отношения к гомосексуализму того, кто ерничает подобным образом, — это может быть и человек, не скрывающий своих гомосексуальных пристрастий. Даже когда такого рода шуточки встречаются с неодобрением, само неодобрение следует нормам приличия и хорошего вкуса; в любом случае нет серьезных оснований беспокоиться о том, что шутник скомпрометирует себя своими передразнивания ми.
Если перейти от игры к театральному фрейму, то вопрос о его пределах становится более отчетливым. Вплоть до недавнего времени в театре и кино гомосексуальные склонности находились под более или менее строгим запретом, поскольку было ясно, что актер не может полностью отделить себя от исполняемой роли; так, роль гомосексуалиста навлекала на актера подозрение в гомосексуализме.
Однако в отношении эксплуатационных фабрикаций пределы трансформации актора имеют очень жесткий характер. При некоторых специфических обстоятельствах, например когда военнопленный притворяется не знающим языка противника или больным, его соотечественники не только не проявляют неодобрения, но считают это своего рода доблестью. В других случаях кажется очевидным, что исполняемая роль совершенно не подходит человеку с безупречной биографией. Тогда для усиления «внутренней» связи между исполнением и ролью используются различные привходящие соображения и психиатрические интерпретации. Короче говоря, для несерьезных, развлекательных целей позволяется изображать человека с сумасшедшинкой, больного, глухого или чудаковатого, но контекст изображения остается здесь вполне серьезным, продиктованным эксплуатационной фабрикацией, а не развлечением либо игрой, что влечет за собой и возможность серьезной дискредитации. Примечательно, что в последнее время в этой области многое изменилось: убеждение в том, что некоторые симуляции кладут неизгладимое пятно на доброе имя человека, уже не считается очевидным; например, современные молодые люди более, чем старшее поколение, подготовлены к тому, чтобы усваивать манеру ни к чему не приспособленного человека или гомосексуалиста, чтобы уклониться от армейской службы, и скорее всего не испытывают при этом стыда перед друзьями и знакомыми.
Еще одна проблема. Если не существует трансформации, которую нельзя было бы симулировать, то возникает вопрос о том, насколько глубоко проникает симулирующее поведение в трансформации различного рода. Очевидно, большинство кажущихся мертвыми людей действительно мертвы, а не ведут себя в каком бы то ни было смысле; вместе с тем живые определенно ведут себя к тому, чтобы стать мертвыми, и как только тело попадает в похоронное бюро, ему придают соответствующий вид для исполнения роли[398]. Нечто подобное можно сказать и о тех, кто притворяется спящим или пытается создать впечатление о своей умственной неполноценности. Однако если распространить это рассуждение на другие трансформации, проблема запутывается. Известно, что симуляция болезни предпринимается с различными целями[399], но остается неясным, насколько рутинными являются приемы симуляции в поведении большинства людей, называемых больными. В какой степени нездоровье присуще воображаемой ими манере поведения больных, то есть в какой степени их поведение как больных отличается от их обычного поведения? Известно, что, когда членов некоторой вертикально структурированной социальной группы (например, американских индейцев) рассматривают не как взрослых, а как детей, которым нельзя верить, они выстраивают стратегию защиты, следуя стереотипу безответственности, а иногда просто разыгрывают безответственность ради достижения своих целей[400]. А сами дети? В каком возрасте они могли бы прекратить вести себя по-детски?
