— Не надо, Вера Васильевна…
За первой анонимкой последовали другие. Рева — секретарь парторганизации завода, член президиума обкома медработников, а мухлюет с планом. Авантюристка. Рева — прогульщица, врет, что уехала на базу, а сама дома спит. Рева сказала — да, да, люди слышали, — что наш директор лопух и ничего не стоит обвести его вокруг пальца. Рева собирается директора спихнуть, а сама занять его кресло…
Целый дождь анонимок.
К тридцатой годовщине освобождения Украины на заводе была вывешена доска с фотографиями участников Великой Отечественной войны. Рядом два снимка: один — сделанный тогда, на фронте, и другой — сегодняшний.
Как-то пришла Рева утром на работу и видит: на ее фотографии нет глаз. Кто-то их ночью выколол. С силой, остервенело. Зияют две дыры.
— Знаете, — тихо говорит мне Вера Васильевна, — в тылу у фашистов я все время думала: кончится война, будут кругом только одни свои — и все, не надо большего счастья…
Самое страшное, однако, началось, когда в различные инстанции посыпались заявления, обливающие грязью сотрудников завода и подписанные ее, Ревы, именем.
— Значит, такое письмо, как получила «Литературная газета», не первое?
— Шестое, — говорит Рева.
Конечно, люди ей верили. Никто ни разу и мысли, кажется, не допустил, что подобную пакость способна сочинить она. Не ее рука, не ее тон. Но иногда, в отчаянную минуту, ей вдруг начинало казаться: а ведь кто-то сегодня встретил ее с холодком, в чьих-то словах прозвучала сдержанность…
— Знаете, — говорит мне Рева, — я научилась бояться. Впервые в жизни. Чего именно? Собственного смеха. Да, да. Засмеюсь вдруг — и сразу же страх: значит, опять сегодня придет такое письмо, опять объясняться, всем доказывать, что я не я… Суеверной стала…
Анонимки
Пока прокуратура ведет следствие, разыскивает неизвестного, подписавшего именем Ревы письмо в «Литературную газету», выясняю некоторые подробности.
Оказывается, анонимки приходили не только на Веру Васильевну Реву или подписанные ее именем. Ассортимент их был куда разнообразнее.
Заявления, аналогичные тому, что получила редакция «ЛГ», оказывается, вот уже 10 (десять!) лет поступают в самые разные организации.
О чем? Да все о том же. На заводе, мол, процветают воровство, очковтирательство, злоупотребления. Здесь царит «круговая порука по обману государства».
Анонимки эти всякий раз тщательно проверялись. На заводе в разное время работали три ведомственных ревизора, представитель районного комитета народного контроля, работник прокуратуры, инспектор ОБХСС, финансовый ревизор, сотрудники других организаций…
Каждая очередная комиссия анонимку отвергала: ложь и клевета. Истина торжествовала. Анонимщику так и не удалось ни разу добиться своей цели: обмануть, навязать другим свою волю, кривду выдать за правду…
Не удалось? Разве?
Ладно, забудем на минуту, что испытала в те дни Вера Васильевна Рева, что переживали люди, вынужденные каждый раз доказывать: «Нет, мы не воры, не жулики, не проходимцы…» Я о другом даже.
В одной из очередных анонимок, жалуясь на то, что сигналам его нет ходу, автор писал: «Конечно! Во время прошлой проверки директор завода сунул в портфель проверяющему два литра спирта».
Круги по воде расходятся. Надо теперь проверять уже и проверяющего. И вот какой документ «закрывает» полученный «сигнал»: «Нет, проверяющий не брал спирта, так как, во-первых, директор в тот день болел, на заводе не был, а во-вторых, проверяющий не имел с собой портфеля…» Понимаете? Не оттого, значит, не брал, что речь идет о честных, порядочных, хорошо всем известных людях и сама мысль о взятке здесь нелепа и глубоко оскорбительна. А потому, что портфеля с собой не прихватил…
Но я ведь отлично понимаю: не по доброй воле, по необходимости был составлен такой документ, вот что печально. Словами о честности, о порядочности, о человеческом достоинстве анонимку ведь не «закроешь». Завтра же ее автор опять ударит во все колокола, сообщит во все концы: сигнал его снова оставили без проверки. Это он имеет право не ссылаться ни на какие факты и аргументы, «сигнализировать», да и только. А мы с вами на его заявления обязаны реагировать аргументированно. Это он присвоил себе неограниченное право обвинять. Нам он оставил одну обязанность — оправдываться. А как же?
В другом письме, захлебываясь от гнева, он сообщал, что на заводе процветает семейственность, два биолога — мать и дочь — работают над одной научной проблемой. Казалось бы, ну и прекрасно, что работают. Закон здесь не нарушается, в подчинении друг у друга мать и дочь не находятся. Но руководители завода, вконец издерганные, измотанные этими письмами, вызывают однажды мать и дочь и, глядя в пол, сгорая от стыда, объясняют: «Да, конечно, вы делаете очень хорошее, полезное дело… Но, видите ли, чтобы не давать анонимщику повода для неправильного истолкования, чтобы заткнуть ему наконец рот, может быть, порушим вашу творческую группу?..»
А это разве не достижение анонимщика? Так суметь людей запугать, что они уже готовы умиротворять его, умасливать, дорогую жертву к ногам нести. А вдруг утихомирится?
Одного я не могу понять. Десять лет ясно было: кто-то упорно совершает уголовное преступление, о честных людях распространяет заведомо ложные, позорящие их измышления. Статья уголовного кодекса предусматривает за такие действия наказание до трех лет лишения свободы. Если бы нарушитель кошелек украл, квартиру залез, хулиганскую драку затеял, его бы, не сомневаюсь, давно уже схватили за шиворот, не позволили бесчинствовать.
А клеветнику можно?
Почему?
Считается, видимо, что анонимщика невозможно поймать. Таится, прячется, меняет почерк, не оставляет следов… Как его, стервеца, отыщешь? Иголка в сене.
Неправда.
Не находят, когда не ищут. А когда ищут, оказывается, великолепно находят.
«Из чувства справедливости»
Неподтвержденные заявления долго, говорят, не хранятся. Анонимки, приходившие в течение всех десяти лет, объясняют мне, уже не существуют, уничтожены.
Очень жаль.
Потому что имя человека, написавшего пасквиль в редакцию «Литературной газеты», который как две капли воды повторяет те, прежние, пасквили и подписан опять фамилией Ревы, сегодня известно: Алексей Матвеевич Олейник. Человек с высшим образованием. Полковник милиции. Несколько лет, как он на пенсии, а до того работал начальником паспортного отдела УВД области.
Следователь прокуратуры Анатолий Ильич Ставицкий вник в дело, собрал данные, запросил акт криминалистической экспертизы, и Олейник вынужден был признаться: «Да, я».
За что у Олейника такой зуб на завод бактерийных препаратов? У него лично, возможно, никакого зуба и нет. Но на заводе двадцать два года проработала жена его, Людмила Григорьевна Губенко. В день, когда всем кругом стало известно — муж ее анонимщик, Губенко подала заявление и уволилась.
…Сижу в кабинете следователя Ставицкого. Стук в дверь. Входит женщина. Ей за пятьдесят. Добротное пальто, голубая вязаная шапочка. Взгляд настороженный, подозрительный.
— Здравствуйте, Людмила Григорьевна, — говорю я. — Письмо в «Литературную газету» было адресовано на мое имя. Вот я и приехал. Готов разговаривать.
Краска отливает от ее щек. На губах медленно застывает улыбка.
— Садитесь, пожалуйста, прошу.
— Не имею чести!
— То есть? Вы не хотите со мной разговаривать?
— Разговаривать хочу. Очень даже. Но садиться не имею чести…
Так, начинается игра. Возможно, сейчас разразится истерика.
Однако уже через несколько минут мы мирно беседуем.
— …На заводе образовалась теплая компания, — рассказывает Людмила Григорьевна. — Обирает государство. Директор всех прикрывает. Одно слово — современный руководитель… Рева — самозванка. «Я да я!» А чем ты от других отличаешься? Ну, чем? Что особенного в твоей биографии?.. Где-то там провела три месяца…
