— Я скажу, скажу…

И сейчас еще звучит у меня в ушах его обиженный голос. Нет, обиженный крик:

— Я всю дорогу имел одни грамоты, одни благодарности. Ни единого прогула за всю жизнь. И сразу расстрел, да? Это справедливо? Должно же быть какое-то предупреждение!

За убийство не поставили ему сперва на вид…

Ничего нового, чего бы я не знал из следствия и суда, от Вакорина я не услышал.

Я спросил его:

— Вам жалко Надежду Ивановну?

Он заплакал.

— Жалко… Старший сын приезжал, Володя. Говорит: «Папа, как же мы теперь будем жить, если тебя не помилует, откажется исправлять наша Советская власть?»

Потом я узнал, какой был у него разговор с сыном. Вакорин сказал: «Подпиши, чтобы меня помиловали». Сын ответил: «Верни мать — подпишу». Они навсегда расстались. Вакорин потребовал перо, бумагу, написал: «Пока я жив, пусть сын не пользуется моим домом и моей машиной».

Посчитался с сыном.

Разговаривал я и с Монастырских. Он пожал плечами:

— Пропил я свою жизнь, чего тут рассуждать.

Во время свидания Монастырских сказал жене и матери: «Привыкайте жить без меня. Забывайте меня».

О процессе Вакорина разговоры в городе давно утихли.

Полно других дел, забот, планов. На заводе автозапчастей пущен новый цех-гигант. Проектируется лечебный городок на 240 коек, ассигновано три миллиона рублей. Скоро будет построен первый девятиэтажный дом — для Куйбышева целое событие. Летом откроется вторая выставка цветов, грандиознее прошлогодней.

И все-таки, когда нет-нет да и зайдет снова речь о Вакорине, кто-нибудь непременно пожмет плечами, скажет: «Как хотите, но что-то здесь не то… Ни тайн, ни загадок… Убил просто так? Без злобы? Просто оттого, что подлец?.. Сомнительно».

Людям к этому трудно привыкнуть. К тому, что насмерть убивает обыкновенная подлость. Таится, прячется, угодничает, а потом стреляет из-за угла.

У людей подобные истории вызывают брезгливость, отвращение. Тошно в них копаться, их анализировать. Пройдет время, и этот город навсегда забудет о деле Вакорина — диком, страшном, исключительном. Так надо ли столь пристально и подробно всматриваться в него? Надо. Необходимо просто. Увы, как бы ни хотелось — не получается: любоваться светлым проспектом, не замечая рядом темного закоулка. Тем паче закоулка человеческой души.

Конечно, для нормального, здорового ума преступление Вакорина выглядит дикостью, крайней степенью душевной патологии. Но вдумайтесь, проследите за ходом его мысли. На всякий случай угодить мало-мальски влиятельному человеку в городе… Иметь полезные связи, быть всегда и повсюду вхожим… Добиваться любых своих целей, ничем за это не платя — ни нажитым имуществом, ни сколоченной репутацией… Чужую жизнь ставить куда дешевле своего малейшего желания и интереса… Что все это, не та же разве позиция — позиция воинствующего эгоизма? И разве занимают ее одни только выродки типа Вакорина? А люди понезаметнее, побезобиднее ее разве не занимают? Конечно, не в таких страшных, уродливых формах. Но ведь и Вакорин не сразу сделался холодным, жестоким убийцей, вспомните, как обыкновенно и буднично все когда-то начиналось…

Нет, необходимо всматриваться в вакориных, их изучать.

Для того чтобы их остановить и обезвредить, прежде всего надо их вовремя разглядеть.

Я рассказал о преступнике. А теперь расскажу о судье.

Может быть, чаще, чем представители других профессий, судьи остаются наедине с самим собой, со своей незащищенной совестью, и от того, чем такая «работа душой» завершится, зависят обычно судьбы и жизни, многих и многих людей.

Но подчас от судьи требуются не только кристальная честность, зрелый опыт и доскональное знание законов. Чтобы выработать, а главное, отстоять свою единственно возможную позицию, судье необходимо мужество и великая сила духа…

Несколько лет назад Гурьевский городской суд в Казахстане приговорил одного человека — назовем его Н. Н. Михайловым — к пяти годам лишения свободы.

Михайлов обвинялся в хищении путем мошенничества, в частнопредпринимательской деятельности и в использовании поддельного документа об окончании зуботехнической школы.

Правда, кассационная инстанция — судебная коллегия по уголовным делам Гурьевского областного суда — в предъявляемых обвинениях усомнилась. Однако против определения судебной коллегии тут же выступила гурьевская областная газета, объяснила, что Михайлов, безусловно, вор, мошенник и частный предприниматель, члены судебной коллегии допустили непонятный либерализм. Обязанность президиума облсуда — эту ошибку как можно скорее исправить.

По протесту прокурора президиум облсуда дело передал на новое кассационное рассмотрение в другом составе судей, и на этот раз строгий приговор городского суда — пять лет лишения свободы — был оставлен в силе.

Председательствовал на заседании президиума сам председатель Гурьевского областного суда Абуляис Шильманович Шильманов.

Он же сообщил в областную газету, что меры по статье приняты, преступник получил по заслугам, и письмо это, разумеется, газета с удовлетворением опубликовала.

Вопрос, казалось, был исчерпан, правосудие восторжествовало.

Однако неделю спустя из Москвы в Гурьев прилетел адвокат Л. Я. Леонов.

Он изучил дело и в конце рабочего дня пришел в кабинет к Шильманову.

— Абуляис Шильманович, — сказал адвокат, — я заранее знаю, что вы мне скажете. Приговор вступил в законную силу, жалуйтесь, мол, в порядке надзора.

Но, ознакомившись сейчас с материалами, я убедился, что облсуд допустил ошибку Преступления не доказаны, подсудимого надо было оправдать. Неужели эта судебная ошибка не волнует вас как юриста, наконец, просто как справедливого человека?

Л. Я. Леонов, честно говоря, ожидал, что разговор на этом и закончится. Адвокаты всегда утверждают, что их подзащитные невиновны, и взывают к человеческой справедливости. А тут было уже в общей сложности четыре судебных разбирательства, резкое выступление областной газеты, подпись Шильманова стоит на двух безоговорочно обвиняющих Михайлова документах.

Но Шильманов сказал:

— Мы ошиблись? Что ж, докажите.

Они склонились над делом — два юриста, два человека, два коммуниста — и, показание за показанием, протокол за протоколом, доказательство за доказательством, стали его анализировать.

В глубине души адвокат полагал, что председатель областного суда хочет только лишний раз убедиться, что утвержденный им приговор обоснован, логичен, подкреплен всеми необходимыми материалами и надзорная инстанция оставит его в силе, не зачтя Гурьевскому суду профессионального «брака».

Но после нескольких часов изучения Шильманов сказал:

— Что же, товарищ адвокат… Вынужден признать, вы правы. Дело это на редкость сложное, во многом противоречивое. Однако, думаю, вина Михайлова действительно не доказана.

— Значит, жаловаться мне? — спросил адвокат.

— Не надо, — сказал судья. — Я сам напишу представление в Верховный суд республики, оспорю свое собственное определение.

Признаюсь, не часто мне доводилось читать документы, подобные этому:

«Председателю Верховного суда Казахской ССР… Приговор суда, а также постановление президиума Гурьевского областного суда… считаю неправильными и подлежащими отмене… Председатель Гурьевского областного суда».

В документе — анализ, анализ и еще раз анализ. Изложение доводов, заставивших в свое время осудить человека, и объяснение, отчего эти доводы в конце концов должны быть сейчас отвергнуты.

Разумеется, к такому заключению судью Шильманова привели не одни только настояния адвоката. Когда-то коллеги Шильманова, члены областного суда, уже ставили под сомнение большую часть предъявляемых Михайлову обвинений. Тогда Шильманов с коллегами не согласился. Сейчас, еще раз изучив дело, он убедился, что их соображения в пользу обвиняемого были, пожалуй, даже слишком робки… Что же тут удивительного? В судебной практике случаются столь запутанные, нелегкие дела, когда истина с трудом открывается только после многочисленных скрупулезных исследований. В конце концов, всего страшнее бывает не столько сама судебная ошибка, сколько предвзятость, упорство, сознательная слепота, пытающиеся эту ошибку защитить и увековечить.