Тут же был и Попов.

— А я в августе чуть было в Сочи не поехал, — вдруг сказал он. — Была горящая путевка…

— Ну и дурак, что не поехал, — сказала Катя. — Ни разу еще Черного моря не видел.

— Если начать считать, я много чего, не видел, — сказал Попов.

— Катя, — напомнил Азаров, — соловья баснями…

— Да, да, — заторопилась она. — Сейчас, ребята…

Она отложила книгу; сняла с колен плед, и мы увидели, что сидит она в инвалидном кресле на колесах.

Взявшись за рычаги, она ловко поехала к низкому буфету.

— Еще неизвестно, понравилось бы мне Черное море, — сказал Попов.

И Катя, не доезжая до буфета, обернулась и странным взглядом посмотрела на него.

…Наташа рассматривала висящую на стене фотографию. На ней был изображен школьный класс.

— Это ты? — Наташа обернулась к Азарову.

— Я. А это Костя. Шестой класс «А».

— Господи! — Наташа засмеялась. — Смешной какой! Как зайчишка. Ушки торчат.

— Зануда он был! — сказал Азаров. — Помню, однажды ночевал у нас. Никому не давал спать. Всю ночь зубрил Лермонтова. «А вы, надменные потомки»… Как же можно не выучить? Ведь задали.

— А почему он дома не ночевал? — спросила Наташа.

Ответил ей Попов:

— Отец пил безбожно. Как напьется — лезет с кулаками. Я — к Азаровым, а сестру Ленку мать эвакуировала к соседям.

— Я помню, — сказал Азаров, — ты читал на вечере Лермонтова, а приз почему-то дали Петьке Федотову.

— Не почему-то, а оттого, что мать у него была председателем родительского комитета, — веско сказал Попов.

— Какой Петька? — спросила Наташа, разглядывая фотографию.

— Да вот, толстяк, — Попов показал пальцем. — Ох, и ненавидел я его.

…Вчетвером они сидели за столом. Катя держала тарелку на коленях.

— Знаешь, — сказал Попов Азарову, — если заниматься, то не шахматами… Ты прав.

— А чем? — спросил Азаров.

— Стоклеточными шашками.

— Почему? — удивился Азаров.

— Сколько у нас в стране шахматистов? — сказал Попов. Тысяч сто… Да? А стоклеточников?.. В лучшем случае тысяча… В сто раз легче стать чемпионом.

— А зачем? — удивился Азаров.

— Затем, что у нас обожают любых чемпионов, — сказал Попов. Хоть в городки… Давно бы уже выбрались из этой коммуналки» — он обвел комнату рукой.

— Мне и сейчас предлагают, — сказал Азаров.

— Что?

— Перейти на «Красный витязь»… Через три месяца — квартира.

— Уйти с кафедры? — спросила испуганно Наташа.

— Квартира же! — сказала Катя.

Попов наморщил лоб. Спросил:

— Оклад?

— Сто восемьдесят.

— Никакого резона, — объяснил Попов. — Кооперативную квартиру тебе хоть сегодня дадут… Потому что Катя… — он не договорил. — Так?

Ответил не Азаров, а сама Катя.

— Ну так, — совершенно спокойно согласилась она. — И что же?

— Сколько первый взнос? — спросил Костя.

— Две тысячи двести, — сказал Азаров.

— Считай, — предложил Костя. — На заводе — сто восемьдесят. А на кафедре, после защиты, триста… Автоматизация «Красного витязя» — готовая диссертация… Разница — сто двадцать в месяц. В год — тысяча четыреста сорок. Два года — две тысячи восемьсот восемьдесят…

Катя вдруг звонко рассмеялась.

— Ты что? — спросил Попов.

— Нет, ничего, — смеясь сказала Катя.

— А где я сейчас возьму? На первый взнос? — спросил Азаров.

— Я тебе дам, — сказал Попов.

— Откуда у тебя? — удивился Азаров.

— Наследство, — усмехнулся Попов. — У матери после смерти сберкнижка обнаружилась. Копила на черный день.

— А когда я отдам? Неизвестно?

— Не имеет значения, — сказал Попов. — Деньги мне пока не нужны… И не предвидится, чтобы понадобились…

Попов спешил куда-то по институтскому коридору.

На стуле сидел муж Наташи Сережа Васильев. На коленях он держал футляр с духовой трубой.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Здравствуйте, — сказал Попов и остановился.

— Наташу жду, — пожаловался Сережа Васильев. — Принимает зачет, а мне вот… — он показал на футляр. — Опаздываю.

— Сейчас узнаю, — сказал Попов и открыл дверь в аудиторию.

Наташа сидела за столом и, подперев рукой подбородок, слушала студента. Тот говорил свободно, очень уверенно.

— Прекрасно, Фомин, — сказала Наташа. — Глубоко, серьезно… Слушать вас — одно удовольствие…

Вошедший Попов посмотрел на студента и, кажется, сильно удивился. Студент покосился на Попова и отвернулся.

— Это его зачетка? — спросил Попов.

— Да, — сказала Наташа. Она ничего не понимала.

Попов взял зачетку, опять посмотрел на студента.

Тот сидел отвернувшись.

— Это ваша зачетка? — спросил Попов. Студент молчал. — Значит всегда были Пархоменко, а сегодня с утра — Фомин. Перекрестились?

Наташа удивленно вскинула брови.

— Воспользовались тем, что преподаватель новый… не всех знает в лицо, и пошли сдавать за Фомина?

Студент молчал.

— Пархоменко, — спросил Попов, — вам известно, как это называется?

…В коридоре Сережа Васильев услышал доносящийся из аудитории громкий голос Попова.

Сережа встал. Заглянул в щелку двери.

Наташа сидела, чем-то вконец взволнованная.

Попов гневно отчитывал студента.

Сережа вошел в аудиторию. Осторожно приблизился к столу.

— Это называется подлог, Пархоменко, — громко говорил Попов.

— Наташа! — робко позвал Сережа Васильев.

Но она даже не посмотрела на него. До него ли ей было?

— Сегодня зачет за товарища сдаете, — говорил Попов, — а завтра? — он вопросительно поднял бровь.

— Наташа, — опять позвал Сережа. — Мы опаздываем… А мне никак нельзя… Я играю…

На него никто не обращал внимания.

Наташа с ужасом смотрела на студента.

— Что же вы молчите, Пархоменко? — спросил Попов.

И тогда Сережа Васильев положил на стол футляр, открыл его, достал трубу и, поднеся ее ко рту, оглушительно рявкнул.

Все ошарашенно обернулись к нему.

— В чем дело? — спросила Наташа.

— Ты же меня не слышишь? — страдая, сказал Сережа Васильев. Он был похож сейчас на большого обиженного ребенка. — Почему ты меня не слышишь?

На кафедре они обсуждали проступок студента Пархоменко.

Держа перед собой лист бумаги, Павел Романович говорил:

— В объяснении Пархоменко пишет, что у Фомина долго и тяжело болела мать… Дважды ему уже давали отсрочку… Чтобы не брать ее в третий раз…

— А почему? — спросил Попов.

Ольга Петровна снисходительно посмотрела на него.

— Вы сами-то были когда-нибудь студентом? — спросила она.

— Был, Ольга Петровна, — спокойно, даже благожелательно сказал он. — И у меня тоже тяжело болела мать… Вы знаете, на втором курсе я поступил на кафедру к Павлу Романовичу лаборантом… На полставки… Сорок пять рублей — стипендия, тридцать пять — зарплата… И на эти деньги один тянул всю семью… Больную мать и сестру-школьницу… Но зачетов за меня, Ольга Петровна, никто никогда не сдавал… Так? — он смотрел на нее. — Так или не так?

Наступила пауза.

— Костя, — спросил старик Никитинский, — что же вы предлагаете?

— То, что они заслужили, — сказал Попов.

— Неужели… исключить? — спросила Ольга Петровна и покачала головой.

Попов сидел неподвижно.

— Есть деканат, заведующий кафедрой… — сказал он. — Пусть решают.

В комнате воцарилось молчание.

Наташа со страхом смотрела на Попова.

— Не знаю… — Павел Романович пожал плечами. — Четвертый курс… И потом вина их все-таки разная. Одно дело — Фомин, другое — Пархоменко…

— К тому же, — сказал старик Никитинский, — Пархоменко очень способный… будем говорить… блестящий студент… Допустимо ли ломать судьбу такого человеказа одну совершенную им глупость? Пусть даже… непростительную глупость?

— Вы же слышали, Степан Гаврилович, — усмехнулся Нефедов. — Попов мстит Пархоменко за свое тяжелое детство!

Попов медленно обернулся к нему.