– Плохо же ты меня знаешь, Николай, а то должен был уяснить – для меня любимчиков нет! Интересы дела для меня – прежде всего! Если человек полезен для труппы – он будет выступать! – Джембаз говорил так зло и возбужденно, что кончики его усов осуждающе и возмущенно топорщились в такт его словам. – В тебе сейчас говорит обида и ревность. Но тебе-то, Коля, как раз грех жаловаться. У меня на тебя большие планы! Я ведь хочу сделать из тебя универсала, настоящего циркового артиста. Ты уже выступаешь как атлет и борец, а на выходе акробатический номер и джигитовка. Будут и другие номера, дай срок. К тому же не забывай, что мы, подпольщики, связаны иным служеньем, и это – главное. А ты мелочные счеты затеял.

Парню стало стыдно, он не смог не признать правоту старшего товарища по партии, в которую он накануне вступил.

После гостеприимного Мариуполя с негостеприимным приемом их кочевой табор свернул на запад. Далее их путь лежал в Новороссию и на Украину. Здесь дыхание войны стало ощущаться значительно сильнее. Все чаще и чаще им приходилось сходить с дороги, уступая место маршевым батальонам, а то и целым строевым частям, двигающимся в направлении фронта. Среди публики стало много раненых и выздоравливающих солдат. Их много в этот год заполнило южнорусские местечки. Угрюмые и ожесточенные, они мрачно спускали свое жалованье в местных шинках, ибо, несмотря на «сухой закон», богатый на самогоноварение местный край предоставлял большое количество бурячихи, горилки и всевозможных наливок. На цирковых представлениях фронтовые громко смеялись от любых, даже самого низкого пошиба, шуток и нередко отпускали скабрезные шуточки в адрес циркачек. На одного, особо приставучего к Лизе, типа Николай набросился с кулаками.

Солдатик, получив зуботычину, неожиданно заскулил:

– Сладил, что, сладил? Бугай здоровый! Отъелись на харчах тыловые крысы. А ты пробовал в окопах с водой сидеть и жрать гнилой хлеб? А ты знаешь, как гибнут от германского снаряда твои товарищи, в то время как наши пушки молчат? Я, почитай, за год войны первый раз бабу увидел, ну малость допустил лишку. Так изглодался же! А через неделю опять в энтот ад проклятущий идтить. Все! Наотдыхался!

Ну что с такого возьмешь? Рука сама отпустила ворот солдатской рубахи.

Ситуация на фронте и в самом деле складывалась аховая. Еще в начале мая немецкий генерал Макензен двинул свои войска на русские позиции в Галиции. Против двадцати двух русских батарей со ста пятью орудиями он сосредоточил чудовищную артиллерийскую мощь из ста тридцати четырех батарей, в которых было шестьсот тридцать четыре ствола, включая тяжелые гаубицы. Германец перешел в наступление, а немецкая артиллерия обрушила на русских лавину огня. И когда русский солдат погибал под немецким снарядом, русские пушки из-за снарядного голода в большинстве своем молчали или отвечали редкими выстрелами. Солдаты были злы на офицеров и генералов, те вспоминали недобрым словом главнокомандование, правительство и Думу, думцы подозревали Царя. И все едва ли не в открытую говорили о предательстве. Этим не замедлили воспользоваться революционные и либеральные пропагандисты. Из частного случая нехватки боеприпасов делался общий вывод о гнилости самодержавия, неспособности правительства управлять страной. Слова падали на благодатную почву. Каждый солдат, мещанин или селянин, посетив цирк Джембаза, находил в своем кармане смятую прокламацию.

Все чаще и чаще большевики, с которыми встречался Николай, поговаривали, что пора переносить агитацию на фронт, в действующую армию, в солдатскую массу.

Для восстановления утраченного престижа власти не нашли ничего лучшего, как найти крайнего. «Козлы отпущения» не заставили себя ждать. Ими стали осужденный за шпионаж бедолажный полковник Мясоедов [9] и несостоявшийся «военный гений» великий князь Николай Николаевич. Арестовывали Мясоедова два генерала Генерального штаба – Бонч-Бруевич и Лукирский, помешанные на шпиономании и германофобии. Впрочем, оба давно были активными деятелями тайного общества Братства Звезды, целенаправленно работающие на разрушение Российской империи и пытающиеся наладить активные контакты высших офицеров Генштаба с левым, радикальным крылом социал-демократов. На должность Главковерха император Всероссийский не нашел ничего лучше, как назначить себя любимого. Видимо, лавры «военного гения» не давали спать спокойно и ему. Случилось это впервые после Петра Великого. До этого самодержцы предпочитали доверять ведение войн профессионалам и надеялись на умение и мастерство своих воевод. По поводу этого назначения, впрочем, среди россиян ходили разные мнения. Наиболее верноподданнические и наиболее недальновидные слои потирали от удовольствия руки:

– Ужо царь придеть – порядок наведеть и крамолу изведеть! Энтот-то заставит енералов по струнке ходить.

Большинство, однако, недоверчиво хмыкало:

– Ну, теперича гвардейский полковник генералами накомандуется! А уж немка-императрица уж точно развернется. Германский Генштаб отныне не только своими войсками командовать будет, но и супротивника.

Их было немного, но находились и такие, кто утверждал:

– Ворон ворону глаз не выклюет, а барин барину и подавно. Генералы – баре, а царь – самый главный барин. А умирать придется нам, мужикам.

Словом, что бы Николай II ни предпринимал, недовольными оказывались все.

Немецкая машина продолжала неумолимо продвигаться вперед. В течение июня пали Перемышль, Лобачев, Львов. Русские войска были вынуждены оставить Галицию, с таким трудом занятую в прошлом году. Многотысячные людские потоки русских людей из Галиции ринулись вслед за отступавшей русской армией. Узколицые и черноволосые, шумные и суетливые, совсем непохожие на дородных невозмутимых малороссов, они заполнили своим странным говором местные базары, майданы и улочки южнорусских городов. Много веков оторванные от основного русского тела, сохранившие, тем не менее, свою русскость, они были обречены на полное истребление мстительными австрияками и новосозданными украинцами, особо жестокими, как все адепты новой веры. Беженцы с ужасом рассказывали о поголовном уничтожении тех жителей Галиции, кои отказывались предать заветы своих предков и стать не русинами, но украинцами, о повешенных православных священниках, о расстрелянных учителях, о страшных лагерях смерти для русских.

Все эти рассказы Николай выслушивал с бледным от негодования лицом, а руки непроизвольно сжимались в кулаки. И кто это выдумал, что в армию призывают с двадцати одного года? Правда, недавно правительство снизило призывной возраст до девятнадцати лет, но это все равно было недостаточно для восемнадцатилетнего Николая. В свои годы он чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы вступить на ратный путь. Одновременно в нем крепла убежденность в неспособности царского правительства защищать страну от тевтонов. Мысль о неизбежности революции все чаще и чаще приходила в его голову.

К прибытию на гастроли в Одессу у них с Лизой был готов новый номер – акробатический этюд на избитую, казалось бы, тему Арлекина и Пьеро. Здоровый крепыш Арлекино всячески измывался над хрупким и тщедушным бедолагой Пьеро. Он подбрасывал Пьеро вверх, крутил вокруг себя, ронял на пол. Пьеро ловко умудрялся обратить все издевательства в свою пользу: делал сальто-мортале, садился на шпагат, так складывался едва ли не вдвое, что публика ахала. Когда Арлекин пытался исхлестать Пьеро розгами, тот прыгал через них как через скакалку. При попытке избить бедолагу палкой-шестом, Пьеро выкидывал с помощью шеста такие пируэты, что у публики дух захватывало. Брошенными в него камнями Пьеро ловко жонглировал. Успех у номера был ошеломляющим. Представления, показанные в Одессе, Екатеринославе и Киеве и других бесчисленных местечках, попадавшихся на пути следования шапито, прошли при полном аншлаге. В эти времена, скупые на добрые вести с фронта, люди приходили в цирк развеяться и повеселиться от души. Николай уже умел довольно ловко жонглировать, знал некоторые фокусы и пару раз вторым номером выступал у дрессировщика. Вместе с казачками они готовили номер, который по идее Джембаза должен быть стать гвоздем программы. Он ощущал, как растут его цирковые умения, и стал понимать, что находится на пути превращения из подмастерья в мастера. С Лизой тоже все складывалось неплохо. Вот только щемящее чувство тоски иной раз охватывало парня, никак он не мог забыть свою Наталку. Николая все время преследовало чувство, что он что-то упустил, недопонял, чего-то недоглядел.