Затем резко отстраняю руку и нашему взору открывается монета с повернутой наверх стороной… Орел. Варя подрывается, поднимает руки вверх и начинает припевать победоносную мелодию. Мальчик кривит лицо. Когда дочь прекращает кривляться за столом, что я в другие моменты посчитал бы нарушением правил этикета, она тыкает своего соседа и что-то говорит ему, тем временем меня привлекала мысль, как себя поведет воспитательница.

На удивление Екатерина не выглядит поверженной. Та же грация с хладнокровным спокойствием. Наши глаза встречаются.

– Мне не за что извиняться, Семен Олегович, – учтиво улыбнулась, что улыбка напомнила змею.

Усмехнулся.

– С тобой так холодно, Снежная королева. Я весь замерз. ― Хмыкнул, потянувшись за чашкой. Отпил, и блаженство растеклось по озябшим конечностям. Не любил никогда кофе, нихрена не подбадривает, чем чай.

Катя закатила глаза.

– Всегда знала, что ты костолом, ― умело парировала.

Меня прорвало, благодаря этому пару капель чая упало мне на белую футболку. Подставил кулак, предотвращая позывы кашля.

– Костолом? ― прохрипел и поставил чашку на блюдце.

Девичьи глаза невольно упали на обтянутые тканью мышцы, прослеживая дорожку выпирающих вен и бугорков, которые тренировал годами. Позволяю себе баловаться залом в удобное время, конечно, это не замещает адреналин от футбола, когда ты отдаешься всему полю, по крайне мере изнуряет физически, давая понять, что я жив. Течет кровь, бьется сердце, дыхание скачет наравне с лошадиным галопом.

– Тот, кто не знает границ и пытает людей.

– Да ну?

– Пристаешь, ― отмахивается от меня, дотронувшись до резинки, скрепляющая на макушке волосы, дергает ее, и темные завитушки каскадом опадают ей на спину. Обрамляют лицо легкие локоны с точностью кисти, парящая на холсте, чтобы воссоздать портрет в застывшем моменте.

Темнота волос и бровей придают глазам больше эффекта луны, освещающая темный лес. Она ловит мой внимательный взгляд, опускает глаза, отчего тень от ресниц падает на щеки, и приподнимает подбородок, вернувшись к коктейлю.

– Я хотя бы не пью в зимнее время года коктейль и не насыщаю свой рацион мороженным.

– Мое тело – мое дело. – Прищуривается и выпивает до середины кружки коктейль. – И вообще, Семен Олегович, перестаньте ко мне клеиться.

– Я веду светскую беседу. Для тебя, видимо, нет такого понятия, раз постоянно посылаешь незнакомых людей.

– Ставлю на место! ― Спина ее вытягивается, как струна.

– Прости.

Ладони, покоившиеся на столе, приподнимаются в виноватом жесте.

– Не знал, насколько ты чванлива.

– Нет.

– Да-а, истеричка.

– Перестаньте меня так называть!

– Нет, ― сдержанно говорю.

– Вы невыносимы! ― стонет и заправляет локон за ухо, посмотрев на Артура, показывающий моей девочке какие-то наклейки. Откуда он их взял?

Молчание повисает между нами.

– Знаешь, нам бы не хватало познакомиться сначала, ― задумчиво предложил, почесав висок.

Волосы взлетели, когда ее голова повернулась в мою сторону. Глаза недоверчиво впились в мое лицо.

– С чего вдруг? ― Пухлые губы приоткрылись, на время выдернув из задумки. Постоянно ловлю себя на том, что не могу перестать рисовать каждую черточку ее лица. ― Семен Оле…

– Просто Семен. Не думаю, что после такого воссоединения, ― киваю на детей, ― мы обязаны подстраиваться под официальность. Посмотри сама, дети нашли общий язык. Все наши раздоры, ехидства, пререкания не доведут до блага, поэтому для их благополучия важно заключить договор.

– Глядя на тебя, ругательства сами собой лезут наружу, ― недовольно морщится.

– Потому что невозможно устоять перед моим очарованием.

Она закатывает глаза.

Бесшумно смеюсь, опуская голову. Волосы подстраиваются под направление головы и спадают на глаза. Давно следовало подстричься, а руки не могут вырулить руль в сторону парикмахерской.

Допиваю чай и разворачиваюсь корпусом к ней, приблизившись плотнее. Она заволновалась. Отклонилась, стоив почуять вмешательство в ее личное пространство. Секундное замешательство и вновь холодность.

– Я не нарушаю правила. Семен Олегович. Общение с родителями не должно выходить за рамки. Пусть я хорошо общаюсь с мамами и папами, но они не больше чем моя работа.

Я хмурюсь.

– Вы – моя работа. Мы всего лишь должны придерживаться делового этикета.

– Ты не любишь нарушать правила, верно?

Склонил голову. Цепочка поблёскивает и овевает ее тонкую шею.

– Тогда пропадает все веселье.

– Мне не девять лет и в зубах у меня нет леденца!

Наклоняюсь в пределах пятнадцати сантиметров от наших лиц, пока ее пальцы не хватаются за край стола. Девичья грудь приподнимается от резкого вздоха. Клубничное завывание проникает в ноздри, овевая позабытые ощущения хищника. Одновременно с этим чую страх. Инстинктивный страх.

Необычно ощущать от девушки смесь ярости и опасения. У нее есть личные мотивы переоценивать свои возможности. Хм.

– Вы, Екатерина Владимировна, крайне закрыты от мира.

– И что с того?

– Меня удивляет, откуда в вас столько злости. Она держит всех окружающих на цепи. Она делает из вас цербера.

Голубые глаза зажглись огнем. Она толкнула меня в грудь, увеличивая расстояние, затем ноготками впилась в кожу поверх футболки. Сжал челюсти. Пресс напрягся от возникшего погребального волнения крови. Что такое?

– Вы ничего обо мне не знаете! Так что лишний раз держите свои догадки при себе, Ватсон.

– Скажи мне, Катя, ― вкрадчиво забормотал, продолжая играть на ней, как со скрипкой, перебирая струны в аккомпанементе. ― Вызываю ли я у тебя симпатию?

– Нет, ― плюнула, отстранившись от меня. Саднящее послевкусие отразилось в районе груди, не удивлюсь, если примечу синяки-полумесяцы.

– И как же ты намерена терпеть меня?

– Игнорировать.

– Можно найти иные альтернативы для мира.

– Какие же? – По ней видно, как тяжело дается со мной продолжать разговор. И в тоже время она им наслаждается, ей хочется со мной говорить.

Огонь в девушке мерцает, чем завораживает меня.

– Переспать со мной. Это во многом упростит наши взаимоотношения.

Коварная ухмылка щекочет мои губы.

– Пошел. Ты!

Я дёрнулся и приблизил лицо, дыханием овевая ее приоткрытые губы. Девушка замерла, впилась меня немигающим взглядом. При таком расстоянии черты лица с точностью выточены искусным скульптором. Прямой заостренный нос, румяные щеки, подчеркивающие веер темных ресниц, пухлые губы, истерзанные морозом. Она не одна из тех, кто натренировал себя ради мужчины и готова пасть в кровать к первому встречному, лишь бы достучаться до своего мужа. Ей этого нисколько не нужно. И уж точно ей не хочется себя втягивать в конфронтацию, но не по объяснимым причинам она специально все делает задом-наперед. Одно извинение – все изменится.

Расплылся в улыбке и выпрямился, откинувшись об спинку дивана, словно никакого очарования и не было. Ее рассеянность длилась не долго; точно в замедленной съемке повернулась ко мне, острое лезвие глаз делало из нее совершенного противника. Ненависть, буйство, презрение – сочилось фиолетовой струйкой. Хмыкнул, скосил губы в сторону, как бы вызывая на лице дьявольскую улыбку.

– Личные границы, Семен Олегович, – сквозь зубы выговорила. – Не забудьте, вы для меня всего лишь отец моей воспитанницы. Так что не смейте мною помыкать.

Станок загорелся и тут же затух, когда она вернулась к своему коктейлю. Бедра сжала, словно моя рука может пройтись по стройным ногам, оставив на них ожоги.

Фаланги пальцев горели, целые витиеватые огоньки обжигали нервные окончания, припоминая недавнее вторжение в центр уязвимой слабости. Она не так проста. Дурной нрав и четкое желание всего придерживаться. Удивительное комбо.

С опаской проверил отсутствие внимания к нашему столику, лишь бы проложить иной выход воды, и натянул привычную маску равнодушия. Вид у Екатерины Владимировны был с натянутым беспокойством, глаза бегали от мелкой пылинки до кирпича в стене, странно блестели.