Долго уже молятся, а все без толку, нет волшебного зверя. Уставать начали. Люди по поляне разбрелись, расселись под деревьями закусывать то, что выпили. Сам Ингельдот тоже несколько раз в свой шалашик забегал, из принесенной вдовицей бутыли для храбрости отхлебывал. Начал сомневаться в душе своей, а точно ли осенен он благодатью, должен ли таинственный зверюга объявиться? А если нет, что тогда?

— Ну зачем я тебе беспутному поверила? — Подливая масла в костер душевных сомнений Ингельдота, сокрушалась вдовица. — Столько добра извела, все зазря, все даром. Да разве какой водшебный кролик к тебе, непотребе, явится? Нужен ты ему больно, и твоим стратоархам паче того!

— Да замолчи, дура, дело тонкое, таинственное, тут с нахрапа, как кнур на леху пхается, то не возьмешь, тут тонкость астральная нужна, погодь маленько, заявится, куда ему, ушастому, деваться. — Успокаивал и вдовицу и себя начинающий приунывать Ингельдот.

Еще помолились, гимны попели. Монахи совсем уже устали, надоело им впустую глотки рвать, стали зло на брата Ингельдота поглядывать. Ничего хорошего в тех взглядах не предвещалось. Да и люди уже посмеиваться начали, серчать потихоньку. Бедный монах стал с того всего невезения по краям поляны озираться, прикидывать, не пора ли в лес сбежать, пока не начали ему бока мять, в отместку за обман и насмехательство. И вот, когда уже совсем нехорошо на поляне стало, осенил себя знаком тригона брат Ингельдот, начал в последний раз, слезно призывать зверя-кролика.

И Кролик явился.

Монахи с перепугу замолчали, народ на колени попадал, пополз проч от алтаря.

Воспрянул духом Игнельдот, зверя-Кролика уже видевший, и по тому не как сильно убоявшийся его внезапного появления, еще громче гимны запел. Монахи вторили хоть и дрожащими голосами, но уже вдохновенно, истово.

Ингельдот ликовал — свершилось! Не удержался, подошел к вдовице, подмигнул и ткнув в бок прошептал: — Что, дура, не верила, сомневалась, что на мне благодать лежит.

Тут служба пошла серьезная. В мистическом экстазе били себя в груди, выкрикивали слова древних молитв, рыдая пели гимны. Ингельдот совсем обнаглев взял зверя-Кролика в руки и понес пастве показывать. Паства падала ниц, целовала землю, где ступал Ингельдот-Кроликоносец. Зверь тем временем неожиданно проснулся, окропил рясу монашескую, зашевелил ушами, приведя всех в еще больший раж и умиление.

Оторопелый Ингельдот ничего лучше не придумав, сунул зверю-Кролику, вынув из кармана, невесть откуда там взявшуюся, морковку. Зверюга ничтоже сумняшися сжевал ее и опять окропил рясу, демонстрируя свое доброе отношение к происходящему. Паства видя сие поспешила и свои жертвоприношения вынуть, оставить по примеру святого монаха на святилище. Ингельдоту однако надоело писливого зверя на руках держать, возложил его обратно на алтарь.

Кролик вознесся.

Крик ужаса вырвался из грудей присутствующих. Ингельдот опомнился всех ранее и торжественно изрек, что молитвы, мол, мало искренны, жертвоприношения зело скудны, деланы не от чистого сердца, чем и разгневали волшебного длинноухого зверя-Кролика. Ну ничего, по-отечески продолжал он, другой раз щедрее будет паства, ублажит волшебное созданье.

Монахи переглядывались, глазами говоря один другому: — Эх, подфартило же беспутному! Надо же, такое счастье привалило. Продул в кости монастырскую клячу, так вот тебе, сторицею обернулось.

А еще виделось в их глазах, что и они не поздно на эту поляну заявились, и если дурака не свалять, то придет конец их тягостным странствиям, жизни беспритульной. Только умно надо, умно. Потому првыми колени перед Ингельдотом преклонили, целовали край сутаны, называли своим отцом и учителем. Следом за ними хитрая вдовица на колени пала, зацеловала оборку длиного платья монашеского. По такому делу и другие люди поспешили поклониться великому подвижнику, весь подол обслюнявили, величали друидом, а это будет по-выше не то, что благочинного аббата покинутого Ингельдотом монастыря, а самого архиепископа.

Так то.

Ездила дорогами герцогства Боранского кибитка старого Мунгрема, сам он на козлах сидит, конями правит. Остальные внутри сидят, или пешком, чтоб размяться, рядом идут, хороша погода, солнечно, тепло, но еще не жарко. Заезжают в село, останавливаются в трактире, обычно и договариваются с хозяином,что во дворе заведения свое представление будут показывать. Трактирщики охотно соглашались, народ на Сигмонда посмотрит, а потом куда пойдет горло промочить, от крика и споров уставшее? Конечно к хозяину. Вот всем и выгода, все и довольны.

Нанималась телега с возницей, обычно парнишкой шустрым, и по селу ездил «непобедимый Олвин», мускулы свои показывал, вызывал сразиться. Возница, рад потехе, тоже зазывал людей приходить, на кулачных бойцов посмотреть. Такой шум-гвалт поднимали, что заинтересованные поселяне толпой в постоялый двор валили, дивились чудесному мастерству Сигмонда, его сверкающим кинжалам, так ловко втыкающихся в енто самое место деревянного болвана.

Как-то раз по-утру, не успели еще артисты к выступлению приготовиться, ограду натянуть, да чурбана поставить, подъехали к ним стражники местнго лорда. Не спускаясь с коня, старший из них грубым начальственным голосом объявил:

— Собирайтесь, вас призывает лорд Грауденхольдский в свой замок, представление высокорожденным лордам показывать.

Сигмонд не пришел в восторг от тона наглеца, но Мунгрен уже вышел вперед и, подобострастно кланяясь человеку местного властелина, высказал покорность приказу и готовность отправиться куда велят, потешить лорда борцовыми забавами. Не только раболепие перед титулованой особой двигала старым Мунгреном, но в первую голову, корыстные соображения, ожидал он багатую награду за выступление в замке, слышался ему уже серебрянный звон монет, чувствовался вкус пива и жирного угощения хозяйского.

Сигмонд, хоть и не по душе ему было чьим-нибудь приказам подчиняться, возражать не стал. Работа есть работа, заказ вроде бы надежный, но радости не испытывал, покалывали сердце плохие предчувствия, а что и почему, того понять не мог.

Пока стражники в корчме элем баловались, труппа спаковалась в дорогу, сложила в повозку и канаты и болвана, хотели было перекусуть, но грубогласый командир уже обтер усы и начал торопить, мол ехать не долго, а уж в замке их ожидает и стол и выпивки до несхочу. Поехали вслед за всадниками. По пути выяснилось, что лорд устраивает большой праздник в своем замке, и съедутся туда многие высокородные господа, владельцы соседних земель, и будет там на несколько дней пир и увеселения. Вот что бы достойным образом гостей развлечь и собирают по всей округе бродячих артистов, какие только не встретятся.

Дорога и вправду была не долгая. Вначале ухабилась малым леском, после выкатилась меж полей и вот виден уже впереди сам замок Грауденхольдский, как неуклюже взгромаздился он на вершине обширного пологого холма. Видны его мощные зубчатые стены, змеящиеся по зеленым склонам, квадратная приземистая башня с воротами, другие башни по углам внешнего ограждения, а за стенами черепичные крыши, шпили замковых строений и хмурый округлый донжон, возвышающийся над всем этим.

Скоро въехали в ворота, мощеный двор был размеров не малых, под стать замку, скорее площадь. С тыльной стороны стен были пристроены конюшни и другие подсобные помещения, впереди громоздилась махина внутренней крепости — жилища лордовского. Огромные ступени, широкой лестницей вели к главному входу во дворец. Широкие стрельчатые двери были столь высоки, что лорд на коне легко мог туда въехать, да еще и с копьем в руках. Выше них по всему фасаду протянулся широкий балкон, больше похожий на замковую стену. Башни и башенки разнообразили это строение, воздвигнутое, многими поколениями грауденхольдских лордов.

Не задерживаясь у парадного въезда, направились, по указанию квартирмейстра на задний двор. Был он еще пообширнее, но располагалось в нем множество разных строений, и уже много толпилось приезжего народа. Был там птичник, куда от греха подальше загнали, обычно свободно разгуливающих, кур да индюков. В глубине попахивало свинарником да козлятником, и голоса их постояльцев создавали визгливый звуковой фон. Размещались и конюшни для рабочей скотины, и хранилища заготовленных впрок дров, сена, фуража, всяких материалов и инструментов. Были там и особые помещения для различных мастерских, необходимых дя хозяйства такого большего замка — столярной, кожевенной, кузницы. Была и каретная мастерская, куда и направил свою повозку расчетливый Мунгрен. Ведь надо использовать время с толком, пора ремонт произвести, благо за грауденхольдский счет, не из своего кармана. Это намерение, премногосогласно встреченное Гильдой, местный каретник вовсе не разделял. И без Мунгрена сунулись к нему прибывающие гости, и не только всякие там балаганщики, но и экипажи высокородных господ подкатывали, а руки— то, только две. На всех не наработаешь, так что не взыщите, ступайте— ка себе с миром и не приставайте болше к занятому человеку. Расстроился было старый Мунгрен, да тут Гильда вышла, стала мастера убалтывать, намекать, что не совсем задаром прийдется ему колеса крутить, они люди понятливые, порядочные, отблагодарят за труды. Уговорила бы она его, или нет, неизвестно, да зашел в мастерскую Сигмонд. Посмотрел на каретника своим взглядом холодным, рыбьим. Да не так, как копошащийся в тине карась зенки свои мутные пялит, или, к примеру, как карп, когда камышины сосет, чмокая. Смотрел он глазами изверга водного, по-щучьи заглотно, когда висит она в омуте неподвижной колодой, и вдруг как рванет, как бросится, и нет карпа, то ли того же карася, всего разом и уела.