Да только, сразу видно, вовсе того и в мыслях не держал. Даже наоборот, то невзначай за ухом почешет, то по крупу ласково похлопает, то горбушку хлеба протянет. А тот, знай себе, урчит довольный. И ему Сигмонд пришелся по нраву. Подружились, видать. Не раз вместе дозором лагерь обходили, сторожевую службу несли. Зверь, он ведь чуткий, знает кто ему добра, а кто худа желает. И с Ингрендсонами хорошо поладили. Все дружно, без обид и боязни.

Едино что удручало хозяйственную сенешалевну, что больно уж много хряцает боров. За раз доброе корыто харчей уминает. А харчей-то, на него обжору не запасено. Ну, да ничего, как ни будь, спроможемся.

А Малыш вскорости доказал, что не задаром хозяйское добро лопает, прорву продукта изводит.

Несколькими днями позже, вышли на большую гарь недавнего низового пожара. Земля, кусты стояли черными, многие деревья позасыхали. Из под копыт поднималась пепельная пыль. Садилась на лица, забивала глаза, першила в горле.

С трудом, к темну нашли хилую рощу. Место хоть и плохонькое, насквозь прозрачное, да хоть огнем не тронутое. Обошла пламенная волна стороной редкие сосенки.

Усталые, наскоро перекусив, полегли спать. Для согреву, прохладно было ночами, растопили костер нодью, который охотники да следопыты любят за то, что до рассвета гореть будет, внимания человеческого не требуя.

Не требуя, да привлекая.

Шли той пустошью мародеры разбойники, псы войны, от войск своих отбившиеся, сменившие ратный меч на разбойничий кинжал. Сбились в гулящую ватагу, числом не слишком великую, эдак, дюжины с полторы. Шли, глухими путями Сатановской пустоши, хоронясь и от стражников лордовских и от своих более могучих собратьев. Шли, высматривая добычу, чтоб была по зубам, чтоб без большего риску.

Заприметили в ночи огонек, отсвет от нодьи. Заманчиво сонных путников перерезать, поживиться ихним добром. Крадучись стали подбираться.

Сигмонд проснулся, рядом стоял Малыш, настороженно прядал ушами, недовольно урчал. Ингрендсоны, дети скитаний, тоже пробудились, чуя смутную ночную угрозу.

— Гильда, вставай, опасность. — Тихим шепотом разбудил витязь свою подругу. — Оставайся здесь с Малышом, я пойду проверю, что там такое.

Доспехи надевать было некогда, лорд, изготовив мечи, скользнул к краю деревьев, гридни следом.

Разбойники вступали в рощу. Сигмонд, неуловимым ночным ветром, метнулся навстречу, плавно развел клинки. Двое обезглавленных мародеров рухнули в сухие травы. Ингрендсоны, подвижные и ловкие, каждый по одному недругу зарубили.

Закипела схватка. Гридни сражались, как волки, Сигмонд уложил еще двоих, принялся было за следующего, как из лагеря раздался утробный, яростный рев Малыша и звонкий боевой клич Гильды, исполненный злорадного ликования и боевого задора. Из рощи, словно брошенное катапультой, вылетело тело разбойника, глухо ударилось о спекшуюся землю. За ним вылетела следующая жертва собственной алчности, следом на поле вихрем выскочил секач, могучий и разъяренный.

Сигмонд остановился, завороженный открывшейся в лунном свете несказанной картиной. По ночному полю, стремглав, во весь дух, улепетывали оставшиеся мародеры. За ними, неотвратимо настигая, урча и прихрюкивая, стремительно галопировала туша Сатановского Вепря. Тяжелые удары остроносых копыт гулко разносились в дорассветном беззвучии равнинных пространств. Летели в стороны комья сухой земли и рваные куски дерна, следом стлался белесый густой пыльный шлейф. На спине борова скакала Гильда, с развивающимися волосами, оголенными коленками плотно сжимая могучие бока зверя, с луком в руках. Посылала вдогон беглецов мстительный свист белоперых стрел.

Вагнер вспомнился Сигмонду, явственно зазвучал. Рядом, оторопевший, напрочь испуганный, кинув оружие стоял один из псов войны. Не замечая соседства витязя, охваченный мистическим ужасом, безмолвно наблюдал гибель своих сотоварищей.

Хотел было Сигмонд и его порубить, да нападать на безоружного было не в его правилах. Да еще, памятуя, как скоро разносятся слухи по земле Нодд, решил, что реклама лишней не бывает, пускай останется живой свидетель ночного побоища. Так подумав, развернул наемника в сторону от вепря и дал пинка.

Тот, опомнившись, задал стрекача, ощущая растущий, наливающийся фиолетовостью боли синяк на постном мясе солдатского зада. Бежал прочь от страшного этого места, от неуязвимого витязя, от его разящих клинков, от его губительных слуг-теней, от кошмарного Сатановского зверя и его наездницы — демонической лучницы.

А вернувшаяся в лагерь Гильда, как заправский ратник, сплюнула, пригладила рукой шелковые кудри, затребовала чарку пенной. Получив, лихо, по-мужски опрокинула в рот, рукавом утерлась. Отставила лук в сторону, у огня села. Малыш, довольно урча, примащивал объемное пузо у ног хозяйки, заслуженной ласки ждал. Даже в слабом свете костра заметна была кровь на клыках.

Гильда поласкала друга верного. После, задумчиво в огонь глядя сказала:

— Ну, все. Когда-то боялась я снова встретить тех, семерых охальных лиходеев, а на самом-то деле вышло им этой встречи бояться. Пообтрусила я нынче пыль с ушей кобелячьих.

Фартовый взглянул на часы, допил кофе, салфеточкой губы утер. Отодвинул чашечку, папироску закурил. Пора.

Сделав небольшой крюк, прогулочной походкой продефилировал мимо неприметной тачки со скучающим водилой. То ли споткнулся, то ли оступился. Да и дальше пошел.

А водила остался с маленькой, неприметной дырочкой 22-го калибра. Голова на руль склонилась. Словно устал человек, закимарил. Бывает.

Возле же скамьи-читальни имело место циничное нарушение общественного порядка. В дым пьяный обормот, шатаясь и размахивая полупустой бутылкой портвейного вина преследовал зареванную девушку.

— Да отцепись, гад. Надоел! — Выстукивая высокими каблучками, кричала та через плечо, затравленно озиралась.

— Урою, сука! — Горланил пьяница и добавлял непечатное.

Душа вчерашнего участкового не выдержала. Привычным движением заломил ментовским приемом хулиганскую руку, отобрал бутылку. Махнул в сторону напарника, мол, я мигом. Кратчайшим путем, через задворки, поволок вяло отбрыкивающегося нарушителя в родной околоток. Девица, утирая слезы, благодарно всхлипывала. Семенила следом, хоронясь от обидчика за широкой мужской спиной. Чуть левее. Открыла сумочку, положила платок. Сдвинулась еще левее.

Охнул опер. Разжал пальцы. Осел под деревом, спиною к стволу привалясь. Рядом портвейного вина бутылка аляется. Словно перепил человек, закимарил. И такое бывает, дело житейское.

У парня дрожали руки. На лбу проступили бисеринки пота. Девица деловито оглядывалась.

Пацан был из новичков, по мокрому впервой пришлось. Девица же, одна из лучших Фартового подручных, свое дело знала туго. Еще не судимая, Алмазное Перышко умела много, но всему предпочитала шило под левую лопатку. Потому и кликуха такая ей дадена.

Фартовый баб, крокодилов двупроходных, не уважал. В плане интимном. В производственных же отношениях половым шовинизмом не страдал. Напарница успешно делала карьеру и он ей подсоблял и пользовал на все сто, на полную катушку. Хотя, судя по стараниям подопечной, «катушка» ей не светила. Только «вышка». Однозначно.

С детства прочила ей мама карьеру актрисы, папа — спортсменки. Не безосновательно пророчили, не в чадолюбивом слепом восхищении, имелись веские основания. Лидировала девочка в школьном драмкружке и в спортивной секции была первой. В пятиборье стала чемпионкой того да сего. Впереди открывались раужные перспективы, тешили стареющие родительские сердца. Да показалось девушке скучноватым попусту бегать-плавать, тупой рапирой тыкать, да по мишеням палить. Записалась в рейнджеры. Здесь оказалось веселей. А в Нижней Какадусии и вовсе увлекательно стало. Особо полюбились занятия у инструктора-сержанта Стилла Иг. Мондуэла. Многому из рукопашки у него набралась, многого переиняла. Побывала в джунглях, снайперской стрельбой по реальным целям заслужила медаль и повышение. А потом началась тоска. Конфликт исчерпался, батальон вернулся домой. Казарменая жизнь, после фронтового раздолья, тяготила. Тут то и всмомнился мимолетный знакомец, в Какадусском порту повстречались. Только она отбывала, а он только что приехал. Нашла визитку, с Фартовым созвонилась.