Великая страна заложников. Власть направо — и мы направо, власть налево — и мы туда. Все — в залоге.

Мой прогноз в борьбе с терроризмом: про заложников скоро пойдут анекдоты. Это обозначит, как говорят пошляки, что мы, смеясь, прощаемся с прошлым. То есть что уже совсем к нему привыкли.

А будущее… Вон оно — слышишь из роддома крики? Да нет, пока не Радуев — еще одна родила… Мальчик? Нет? Ну, все равно радость.

С новорожденным заложником вас, мамаша.

1996

Как март — так заводят они старую песню

— Ай ты, наша рыбка-зайка, ай ты, сладкая!.

С праздничком тебя, дорогая наша космонавтка! Расцветай нам на радость, золотая ты балеринка! Ну, как не купить тебе в этот день мимозу, сюська ты наша!

Как во имя твое не вынести мусор!

(Так они острили еще при царизме.)

Дай те, Боже, здоровья покрепче, валютки потверже и этого самого по охотке — причем именно по твоей! Ах, ты курочка!

Ах ты, мать твоих детей!

А ну, давай, Клавка, тащи еще пузырь! За тебя ж гуляем, зараза!

Сколько раз его просила — празднуй молча. И так тошнит.

Последняя надежда — на феминисток.

Эти из нас самые серьезные.

Который мужик с ней первым поздоровается — убьет. Поздоровается вторым — ранит.

Вовсе не поздоровается — засудит.

А теперь повылазили еще и мужики-феминисты. То ли потеряли ориентацию, то ли обнаружили совесть.

Их, просветленных, единицы.

День и ночь волнуются о нашем положении.

До того возмущаются нашим бесправием — аж смотреть боязно.

На днях один себя за грудки схватил.

— Почему, — кричит, — женщин мало среди начальства? А?! Я вас спрашиваю!

(А глаза честные-честные. Явно, депутат.

И такой просветленный. Явно, феминист.)

— А потому что их много среди чернорабочих! — сам себе ответил шепотом.

И в рыданиях забился.

А еще он дискутирует — не запретить ли аборты. Ну, бесчеловечно же, девушки!

Залетаешь из-за этого гада ты, а дискутирует он. Хорошо бы мнением его мамаши поинтересоваться.

Да ну их всех.

Есть же и хорошее на свете — вон, хоть колготки «Леванте».

Ну, действительно.

А то еще на лыжах всех обогнали. Тем более в Японии.

А самое-то главное… Ну как его… Да нет, не Киркоров… Погоди, вспомню..

А, ну вот! Теплеть же стало!

Солнце, девки!

Скоро эта дрянь кончится, слякоть эта.

А там… Возьмешь своего — ив Турцию.

Ну, хотя бы своего, черт с ним.

Нет, вертится Земля, конечно, мужиком.

Это он ручками-ножками сучит, крутится, суетится… Но держится Земля на бабе.

Как острит тот феминист — на женщине.

Подпевай же веселее, несчастный!

Подхватывай старую песню Марта:

— Спасай нас и впредь, о ласточка!

Храни тебя боги, о дивная!

1997

Открыли, что Вселенная расширяется, и тут же — на банкет.

Чтоб скрыть главное: Вселенная расширяется, но мир сжимается.

Из глобуса вышел воздух. Шарик съежился и опал. Понятие «за горизонтом» стало означать «на том свете». На этом горизонт прекратился. Солнце больше не всходит и не заходит — просто челночит между твоей кухней и спальней соседки.

Космонавты возбуждены:

— «Земля», «Земля»! Земля-то уже совсем маленькая!

— Шутки на орбите! — орет Земля. — Сокол-два! У тебя сбор слюны по программе!

— Да не шутки, — бормочет «Сокол», — а маленькая… Вон Париж, а вон рядом Сызрань. Прямо сливаются. Париж даже побольше…

Верить не хотели. В Сызрани-то бывали, и от мысли, что Париж с ней может слиться… Но потом сами съездили во все места и поняли — «Сокол» прав. Мир сжимается. Сперва исчезли расстояния, теперь пропадают различия.

Нет больше смысла пересекать границу. Включил компьютер в Балашихе, вошел в Интернет, вышел в Уругвае — один к одному. Там грипп, и тут грипп. Там от тебя жена ушла, и тут — от тебя же… Местные языки и диалекты слиплись в один глобальный:

«Ю хэв мани, ай вонт ю».

Расизм теряет почву — и белые и черные одинаково отстираны отбеливателем «Эйс» в новой упаковке. Остались мелкие нестыковки по климату. Там уже сезон дождей — тут опять сезон грязи. Но уже и там и тут — панасоник, фанта и мулинекс — надо жить играючи…

…Он и так был на грани, но добила его эта овца. Они ее клонировали, несчастное животное. Ночью метался и орал — ему снился Арбат, забитый барана ми с одинаковыми пятнами на лбу..

Проснулся в поту. Накинул трусы и — на вокзал, на электричку… И напрямик — через леса, поля, болота, мимо геологов, егерей, браконьеров… Пограничная собака потеряла след. Подняли вертолеты. Чтоб не засекли, сломал рацию, выкинул компас, по звездам вышел точно к океану — не к тому, неважно! — переплыл, питаясь планктоном, и снова — по тундре, через ущелья, по кишащей автогонщиками пустыне… Вошел в саванну, вырвал из пасти льва попугая, научил кричать «Козлы!», выпустил. И — по хребту, по водопаду, в самые дикие, жуткие, где не ступала нога.

И там, в этих джунглях, нашел!

Они вышли из папоротников. С луками и копьями, не нюхавшие пороха и табака, все голые, хотя уже познавшие стыд — женщины прикрывали листьями уши.

Вот же оно, Господи, хотел он заплакать.

Спасибо, Господи, хотел он заплакать.

Нетронутое, первозданное, заплакал он.

Ты сохранил, Господи!..

И тут к нему вышел вождь с кольцом в носу и в знак дружбы вручил священную реликвию племени — прокладку «Олвэйз плюс».

Он забился, завыл, стал тыкать в себя отравленной стрелой, но вождь снял с кольца в носу мобильный, вызвал службу спасения 911. Те примчались, смазали йодом, дали снотворное и вернули в большой мир. Который, пока он спал, съежился до размеров его комнаты, и все, что есть в мире, уместилось в ней — панасоник, фанта и мулинвкс — надо жить играючи.

И он проснулся и зажил как надо. Играючи-играючи. Как надо.

И последнее, что изредка нервирует его, — расширяется ли все-таки Вселенная?

Вспомнит про это, насупится, подойдет к окну, уставится туда, где был некогда горизонт, и длительно мыслит, почесывая пятно на лбу — как раз между рогами.

1998

Была у одного мечта — стереть грани. Между городом и селом, между мозгом и мускулом, между кукурузой и желудком.

Мечтатель не дожил, но греза сбылась — в части искусства.

Тут уже стерты не только грани, но память, что они были. Что была черта, отделявшая количество художников от качества художества.

Сегодня ни качество никого не интересует, ни количество. Граней нет — есть рейтинг. У этого рейтинг опять упал. А у того никогда и не поднимался. Этот небритый рейтинг прополз в искусство из шахмат и сексопатологии. Там он определял достижения — здесь он их заменяет. «В последнем хит-параде Даниель по рейтингу сравнялся с «Ариэлем». Да, один из них певец, а второй — стиральный порошок № 1 в Европе. Ну и что — поют одинаково.

Рейтинг торжествует, грани стираются. Хотя с разной скоростью.

Грань между скульптурой и тем, что этот парень налепил у нас на каждом углу, пока еще видят все — кроме давших деньги. Грань между балетом и отсутствием координации уже и за деньги никто не видит. Да какая грань — тот Моисеев и этот Моисеев. Упразднилась грань между провалом и триумфом, хотя в случае провала банкет длится дольше.

Путь от великого до смешного один шаг — и мы этот путь прошли. На окружающих нельзя смотреть без смеха — настолько все уверены, что они великие. Хотя ты-то точно знаешь, что великих всего двое. Первый — ты, второй — ты в зеркале.