На это моя артисточка ничего не сказала, а только посмотрела ужасно презрительно и отошла вместе со мной в сторону. А Марк стал бить себя кулаком в грудь и кричать Олегу, что ему самому здесь все плюют в лицо, и что он всех хочет понять, а его никто не хочет понять, и что он вообще последний раз снимает кино.

В общем, ничего они, кроме рук дублерши, в тот день не сняли. И Коля сказал, что ему наплевать, но если они будут и дальше так работать, то смотреть этот фильм будут праправнуки.

После этого подходит к нам Марк, артистку глазом сверлит и неприятным голосом заявляет:

— Я надеюсь, Марина, вы понимаете, что сегодняшний съемочный день фактически пропал из-за вас. Как режиссер я, Марина, считаю, что каждый артист имеет право на определенное число истерик. Так вот, Марина, вы учтите, что вы свои права уже исчерпали. Следующую истерику будете устраивать не мне, а дирекции студии. Вместе с вашим котом. И скажите спасибо, что у нас тут не Голливуд. Там за сорванную съемку с вас бы шкуру сняли и с вашего пошлого кота тоже.

Я подумал, во-первых, неизвестно, кто тут пошлый, а во-вторых, слава богу, что у них не Голливуд.

Но тут Марк вдруг засмеялся, артистку мою по щечке потрепал и говорит:

— Маняша, я все понимаю, тебе трудно, роль трудная, я трудный, но я тебя прошу, чтоб завтра работала на всю катушку, ладно?

И Марина моя дрожать перестала и заулыбалась, а этот Марк ужасный меня за ухом почесал и говорит:

— А не то мы твоего котофея живьем сварим!

Ну просто бездна юмора.

Так началась моя с ними жизнь.

Официально я с артисточкой проживет, в ее комнате. Там чаще всего и спал, с ней вместе. Ну, спет — это, конечно, громко сказано. Чтоб ночью нормально спать, этого у них и в помине не было. В смысле сна у них скорее уж наш был режим, кошачий. Моя, например, натурально, как кошка, ночью часа в три вскакивает, сигарету — в зубы, и давай читать этот, кейс его, сценарий. Читает, потом вслух повторяет — репетирует. Поначалу я на это дело ошарашенно смотрел, потом попривык. Ну а потом и реагировать стал — как мне что не нравится, сейчас фыркну или хвостом по постели стукну, а то и вовсе отвернусь. Ну, она сразу — стоп. «Что, — говорит, — Капа, плохо, да? Конечно, плохо, — говорит. — Наигрываю, кейс лошадь. Потому что я. Капа, дура, бездарь!..» И тут же реветь. Сидит, носом хлюпает. Потом высморкается, новую сигарету возьмет, выкурит, еще побормочет, порепетирует — и снова спать. А во сне-то, прямо несчастье, все дергается, вскрикивает… Лежу рядом, даже не злюсь, а думаю: «И чего это она себя так? Зачем эти страдания такие?»

Потихоньку я с ними со всеми перезнакомился. И понял одно: на поправку тут рассчитывать не приходится. Потому что насчет еды у них еще хуже, чем насчет сна.

У директора ихнего вообще диета была — он голодом лечился, чтоб похудеть, и каждый день он всем докладывал, сколько он не съел, чтоб, значит, все вокруг восхищались. Ну все и восхищались, кроме меня, конечно.

Что касается остальных, то они не то чтобы вовсе не ели, но как-то все на ходу, урывками, и, главное, объедков у них никогда не оставалось. Женщины к нам обыкновенно хорошо относятся, особенно которые без детей. Но тут женская половина насчет харчей тоже была бесполезная, потому что питалась одними сигаретами.

На нормального человека больше всех из них был похож Олег с седыми висками: он повадился каждый день обедать в нашем городском ресторане, хотя доброжелатели его отговаривали…

Я, честно сказать, сперва думал, что они придуриваются. Я ж помнил, что когда тут в общежитии учащиеся жили, то стоял в коридоре большой холодильник, и они там всякие продукты держали. Как-то мы с Рыжим налет совершили на этот холодильник. Дверца там была слабая. И если мордой долго в щель тыкать, то дверца открывалась… А тут смотрю — нету холодильника с продуктами. Куда девался, думаю. Случайно обнаружил: оператор Коля в свою комнату входил, а я как раз по коридору мимо пробирался. И через дверь-то и увидел: стоит холодильник в Колиной комнате. Так, думаю. Нехорошо получается, братишки по разуму, неблагородно. В тот же день дождался, когда Коли не было, — ив форточку в комнату его и проник. Встал у холодильника на задние лапы, мордой в щелку потыкал — открылась дверца. Смотрю: забит холодильник! Стоят снизу доверху круглые железные банки. Большущие! У меня аж сердце екнуло: мне как-то раз из такой банки полковничиха целую селедку дала. Неописуемая вещь! Я ее целиком съел, с костями и хвостом… Ну, стал глядеть — нету ли тут открытой банки? Вижу, что вроде нет. Дай, думаю, на пол сброшу — вдруг откроется. И сбросил. Во-первых, грохоту наделал — до смерти перепугался. Во-вторых, оказалось, что не открылись банки. А в-третьих, оказалось, что никакая это не банка с селедкой, а была в этих железных коробках кинопленка Шосткинской фабрики, абсолютно вещь несъедобная…

Ну, натурально, когда Коля вернулся, он дикий учинил скандал — допрашивал всех, кто к нему в комнату входил. Все, конечно, отпирались, подозрение на меня пало. Хорошо, нашелся кто-то, сказал, что коту в холодильник в жизни не забраться…

Снимали свое кино они обыкновенно днем. В основном на той самой лужайке. Но и ночью тоже ездили иногда — снимали в нашей городской гостинице. Я сперва сильно удивлялся — что хорошего можно снять в нашей городской гостинице? Совсем ведь гиблое место. Но потом узнал: оказывается, они там снимали дом призрения для бедных, и тогда перестал удивляться.

Утром Марина моя вскакивала, первым делом, натурально, сигарету в зубы, меня — на руки, и мы садились в автобус и ехали. Приезжали, и ее начинали наряжать в разные наряды, причесывать и по-всякому мазать лицо, а я с ней рядом сидел, зевал, потому что ночью-то не высыпался. А потом она шла и становилась поблизости от этой черной штуки — от камеры. Иногда одна, а иногда еще со всякими другими артистами, которых откуда-то привозили на несколько дней, а потом увозили. Ее-то и Олега никуда не увозили, они все время тут жили, потому что они были главные исполнители… И когда начинали снимать, то есть орать друг на друга, ругаться и все такое, я забирался под стул или еще куда, где безопасно, и оттуда наблюдал. Ну и они все потихонечку ко мне тоже попривыкли. Я уже как бы ихним всеобщим талисманом сделался.

— Ну что. Капа, — говорит Марк и на меня глядит. — Можно начинать?

— Валяйте, — говорю. И поглубже под стул забираюсь.

И так я много дней сидел под стулом и на это все глядел, и уже просто так мне, конечно, сидеть было скучно, очень уж хотелось принять посильное участие. Ну, пару раз я им шнуры какие-то запутал, пудру на себя опрокинул, микрофон как-то уронил. Потом вникать стал в самую суть процесса.

Помню, как-то не понравилось мне, как Марина с Олегом играют. Вылез из-под стула, прямо к ним подхожу, задом перед камерой встал и хвост поднял, мол: «Стоп!»

Директор как зашипит:

— Ах ты, мерзавец! Брысь!

А Марк вдруг говорит:

— Нет, не брысь! Не брысь, а правильно! Вся сцена коту под хвост!

Когда шел дождь, они не снимали, а сидели в общежитии. Иногда в такие дни кто-нибудь в магазин бегал, и в какой-нибудь комнате начинались возгласы: «Со свиданьицем!» А Марк и Коля в такие дай злющие ходили, потому что им надо было солнце, чтобы снимать. Я в такие дни отсыпаюсь. Как-то вечером, дождик кончился, я во двор спустился. Только к сараю подошел — из-за угла Рыжий.

— Тебе чего, — говорит, — во дворе не показываешься?

— Некогда, — говорю. — Я теперь ихний талисман.

— Чего-чего? — говорит.

— Талисман. Это… ну, долго тебе объяснять. В общем, без меня они ничего не могут.

— Колоссально, — говорит с завистью. — Ну, тогда вынеси чего-нибудь пожрать! У них небось навалом!

— Ты что, — говорю. — Ни черта у них нету!

— Врешь, — говорит. — Если жрать нечего — чего ж ты от них не отвалишь?

Бездуховный он, в сущности, этот Рыжий! Только бы пожрать ему, да секс…

Обыкновенно Марк с Колей после съемок шли в наш городской кинотеатр и просматривали материал. Мне жутко хотелось поглядеть — что это за материал такой, но только они никому с собой ходить не позволяли. Я однажды попытался проскочить, но не вышло. Я другой раз попробовал — тоже мимо, заметили меня. А на третий раз Марк ногой на меня топнул, все равно как полковник: