Там — супервикторина, тут — суперигра.

«Ваши аплодисменты! Суперприз — в студию! Поздравляю с супервыжималкой!» Что она там выжимает, господи?

Куда ни плюнь — «супер», куда не доплюнул «элита».

Элитные подразделения, элитарные клубы, сливочный бомонд.

Эксклюзивное интервью с элитным ротвейлером. Па презентации помойки — элитарный состав Гюмжей…

Ночью — суперклубы с ночной суперпрограммой. Направо — стриптиз. Налево — шестовой стриптиз. И центре, видимо, для аспирантов — «Стриптиз-марафон». Как тот гонец в Древней Греции — пока добирался до нужного места, скончался от впечатлений.

Суперкачество, суперкомфорт!

По нормальному телефону теперь звонит только ФСБ. У остальных сотовая суперсвязь: идеальная слышимость в зоне прямой видимости.

Все суперпрестижно, все на суперскоростях!

Сверхбыстрый курс языка! В три дня — свободно говоришь по-английски! (Потом три месяца объясняешь окружающим, что это английский.)

«Поступаю желающих в элитарные вузы. С массажем на дому».

«Суперсеансы здоровья! Избавляю от курения путем голодания, алкоголизма и женщин. Массаж на дому».

«Суперметодика — восстановление чакры, склейка ауры. Массаж астрального тела на дому».

«Супергарантия! Выбираю во властные органы, нужный орган подчеркнуть».

«Суперсредство по возвращению мужского достоинства! Апробация на мышах и овцах».

Супердивиденды и суперприбыли.

Супербытие и суперсознание.

Как жить? Как под толстым слоем этого дикого супершоколада отыскать хотя бы пару нормальных орешков?

Один элитарный способ: читать суперписателя Мишина.

Или писателя супер-Мишина — но это уже совсем эксклюзивно.

1998

Язык наш — усыхает. Сокращается словарь. Упраздняются прилагательные.

— Утюг есть?

— Утюга нет.

В голову не придет спрашивать — какой утюг. Он вообще утюг. Он или есть, или его нет. Двоичная система — как в компьютере.

«Ветчина», «буженина», «окорок», «зельц», «карбонад», «салями» и черт знает что еще вместо сотни слов укладываются в одно:

— Колбаса есть?

— Колбасы нет.

Кто спросит про колбасу: «Какая?», получит матом от продавца и зонтом от бабки сзади. С рыбой пока еще многословие, она пока еще или «минтай», или «иваси». Но не за горами, видимо, уже последнее упрощение.

Процесс не нравится современным писателям, зато удобство для археологов будущего. Это сейчас они при раскопках находят кости и черепки и, чтобы узнать, когда именно этот глиняный горшок разбили о голову раба, применяют метод полураспада чего-то там из физики. Нашу эпоху можно будет вычислять без всякой физики — по периоду распада нашего словаря.

Скажем: «Рукопись датируется годом, когда из языка у них окончательно исчезло слово «крабы». А слово «сгущенка» переживало именно период полураспада: то появлялось на языке, то исчезало».

В школах будут устраивать встречи детей с ветеранами, которые видели людей, которые слышали слово «шпроты».

«Съедобные» слова привожу для простоты и наглядности. Процесс шире и сложнее. И некоторые слова, напротив, даже потребовали уточняющих определений. Например, слово «депутат». Раньше определять было нелепо — какой депутат? Обыкновенный, депутатский: чабан, комсомолец, в галстуке, тюбетейке, со значком «Летчик-космонавт» и орденом «Мать-героиня». Приехал, поспал с поднятой рукой, получил свою дубленку и снова пропал где-то между Якутией и Дагестаном. Теперь депутат — «какой». Один — за народ, другой, наоборот, за демократию. Третий хочет подвести черту под ними обоими…

Усыхает язык. Из полнокровного, кудрявого, с мышцами, жилочками, веснушками превращается в трескучий скелет.

Не сами исчезают слова, а потому что им нечего выражать. Нет уже в языке «снегирей», «щеглов», «малиновок». Остались пока «воробьи», «вороны» и эти, посланцы мира. А потом вместо всего порхающего и чирикающего, станет просто:

— Птица есть?

— Птицы нет.

Птица больше не будет — «какая». Никакая. Летала и отлеталась.

И в лесу — никаких там «осинок», «сосенок», «елочек». «В лесу родилось дерево, в лесу оно росло». Понятия нет — и слово ни к чему.

«Будьте любезны, извините великодушно, сердечно вас прошу..» Сказавший это вслух будет принят за городского сумасшедшего. Его просто никто не поймет.

Наречия «грешно» или «благородно» пахнут сыростью графских развалин. Попытки реанимации не удаются. Слово «милосердие» пестрит и мелькает, но приживается лишь в смысле: «пусть скажут спасибо, что не убили».

«Долг чести», «муки совести», «щепетильность», не говоря уже об «уступчивости» и «услужливости» — все это сведено к двум душевным словам нашего современника:

— Куда прёшь?

И все понятно сразу, и вопрос нетрудный, и ответить хочется. Потому что слова-то все родные, свои:

— Куда прёшь?

— Да куда и ты! Куда все! Из проклятого прошлого прём в светлое будущее. Прём, хороня по дороге понятия, отбрасывая слова…

— Озеро есть?

— Озера нет.

— Кислород есть?

— Кислорода нет.

— Природа есть?

— Нету природы.

— Человек-то есть?

— Вон, последний остался…

Прёт себе, выражая себя последними междометиями:

— Ах ты!.. Нуты!.. Ят-те!.. A-а!.. О-ооо!.. У-у-у-у-у!.. Прёт, завершая период полураспада и переходя к полному.

1986

Когда люди хорошо живут? Когда они друг друга любят.

Потому мы все и живем хорошо, что любим друг друга. Только, конечно, та продавщица. Нет, она тоже любит всех — но за исключением покупателей.

И таксист тоже всех — кроме пассажиров.

Телефонистка ненавидит абонентов — ну, все время звонят!

Участковый врач — свой участок: все какие-то больные!

Последний в очереди — всех, кто впереди. Первый — всех, кто орет сзади.

Дежурный по аэропорту — всех, кто вздумал лететь.

Справочная — всех, кто за справкой.

Тетка из собеса — всех, кто за пенсией.

Сантехник Коля — всех, кто не сантехник, а такие еще есть. Он и за трешку ненавидит, и за пятерку не любит, и за десятку нету прокладок и не будет никогда; ходили бы, как деды наши, на двор, и ни прокладок не надо, ни Коли-сантехника с его прокладками…

Парикмахерша не любит лысых. И волосатых.

Смежники — поставщиков, поставщики — заказчиков, все вместе — подрядчиков: зачем подрядились?

Нянька в яслях — этих, которые все время опять мокрые, которые один черт простудятся, сколько им на сухое ни меняй. А она ж не дура — менять.

Которые из столовой вообще любят всех, кто выжил…

Министерство заготовок любит все — кроме заготовок. Оно с самого начала терпеть не могло заготовлять. А мы каждый раз: почему не заготовлено? Конечно, возненавидишь.

Но в остальном — все друг друга любят. Ну, еще по мелочи кое-кто кой-кого не выносит. Прачечная — тех, кто с бельем, химчистка — кто с пятнами.

Но в целом — любовь!

Которая особенно заметна, когда:

продавщица предлагает то, что завезли, другой продавщице;

таксист подвозит сменщика;

врач ставит горчичник медсестре;

сантехник Коля — сам себе прокладку;

тетка из собеса выправляет пенсию для самой себя;

а коллектив столовой закрывается на обед, чтоб скушать продукты.

Отсюда, чтобы покончить навсегда с недоброжелательностью, неласковостью и нелюбовью среди нас, надо эти исключения сделать правилом.

То есть надо, чтобы:

продавщицы вели торговлю только среди других продавщиц;

таксисты катали бы только друг дружку;

парикмахеры по кругу брили сами себя;

сантехник Коля сам себе за трешку ставил бы прокладки во все места:

поставил — и трешка, поставил — и трешка!..