«Увеселительное» заведение под названием «морг» находилось в центре города — рядом со стоящей городской больницей и травмпунктом. Здание это было сталинского периода, с полуподвальным помещением и одним этажом, разделённым внутри на две комнаты. Одна — операционная для вскрытия трупов, вторая — кабинет для патологоанатомов, где на их столах находились печатающие машинки, электроплитка с чайником, а в углу — холодильник для продуктов. Кабинет служил сразу и рабочим местом и кухней — всё, как говорится, под рукой работа и пища. Войдя в помещение, я встретил патологоанатома, поздоровался и посмотрел на него. С утра он был «немного трезвый» — значит, всё будет в порядке. Он предложил мне выпить чайку на пару с ним — я отказался. По его внешности было видно, что он уже с утра весь в работе. Как всегда, всё тот же рабочий костюм «от Юдашкина» — на руках резиновые перчатки, а вместо врачебного халата — клеёночный фартук.

— Как там наш вчерашний кандидат в губернаторы — не подал ещё признаков жизни? Мы надеемся на вашу помощь, — саркастически спросил я эксперта. С ним можно разговаривать только на его языке, нормального он просто не поймёт. Язык патологоанатомов и наш — общечеловеческий — имеют некоторую схожесть, но в корне отличаются по стилистике. Работа в морге наложила отпечаток на их манеру общения с людьми. Мы, оперá, подражаем им — а как иначе, если хочешь быстрее получить результат и покинуть это заведение. Приходится самим быть немного патологоанатомами.

— Сейчас как раз с ним «беседовал по душам». Оказывается, у него нет души, как у — нормальных граждан. Вскрыл его труп, все органы перебрал, даже до печени добрался, — и ужаснулся. Как он мог быть в будущем нашим губернатором — не понимаю. Ты не поверишь — у него нет души.

— Как нет? Не может быть, я сам слышал его обещания: мол, мы, простые люди, заживём лучше швейцарцев, если изберём его губернатором… Я вам, товарищ эксперт, не верю! Вы, наверно, плохо её искали! А в мозг его заглядывали?

— Заглянул и в мозг, Саня, не поленился. Да и то вместо серого вещества наткнулся на гитарную струну. Практика у меня большая, так я заметил одну особенность: как ко мне на стол попадает чиновник или депутат, — вскрываю им черепа, а в каждом — по струне. Хочешь, пару штук на гитару дам, — бесплатно, бери не пожалеешь, ни у кого таких нет. У меня иногда музыкальное училище их покупает, — крепкие, не рвутся.

— За струны буду вам благодарен… Мне бы третью и вторую, если не жалко, — не откажусь. А вот пули, что он вчера «неосторожно» в себя поймал, — смогу заполучить? Больно уж прокурор беспокоит меня с утра — лично звонил. Боится, что я их до него не донесу, якобы считать не умею. Сколько вы их извлекли?

— Семь. И все, как новые — хоть снова заряжай и стреляй. Две смертельные, остальные — так себе, мог бы ещё с ними ходить и жить, — только немного органы повредили. Но две — серьёзные, такие, как Ленин заполучил в 17-м… Могу сказать со стопроцентной уверенностью — никто бы не смог его оживить, даже мы, патологоанатомы.

— Всё ясно, так и доложу прокурору. А вот документы подтверждающие — у вас имеются, что это его пули, а не из охотничьего ружья выпущенные? Вы их не подменили, гражданин эксперт?

— А как же! Экспертиза напечатана, пронумерована и зарегистрирована в журнале. Мы, патологоанатомы, ещё 37-й год не забыли. Помним, как вы, НКВДэшники, расстреливали нас в своих подвалах на утренней заре.

— Хорошо, что помните. Не забывайте эти «светлые» года… А одежда покойного, где находится?

— Всё при нём, только вот трусы пришлось выкинуть в помойное ведро — они были в крови. Я же нижнее бельё ложу в черепную коробку вместо ваты, — нарушением это считать нельзя, закона такого ещё не придумали для нас, патологоанатомов. Сам же знаешь — вата в стране в дефиците, так я для него трусы позаимствовал у соседнего трупа. Новые трусы-то были, чистые, хотел себе взять — поносить пару недель… Да, думаю, не буду жалеть, у следующего сниму. Покойников много сегодня подвезут. Я же свои трусы, что ношу, не стираю, — есть, у кого их взять, да притом бесплатно. Хочешь, тебе подберу? Могу плавки импортные подогнать — девчонки как увидят их на тебе, сами будут прыгать в твои объятия. Поносишь их немного — потом я новые достану.

— Не понял?.. Придёт ныне покойный кандидат в губернаторы к Богу, а он его спросит: «Почему передо мной явился, да ещё не в своих трусах? Не пущу в рай! Что же ты делаешь, сукин сын, — не смог заработать денег себе на трусы, имея в собственности столько заводов и пароходов? А ещё кандидат в губернаторы называешься!»… И отправит его по этой причине вместо рая в ад! А он в этом не виноват — один уважаемый патологоанатом постарался: взял да и заменил его родные трусы в мелкий горошек на чужие в цветочек, когда вскрывал его труп. Не боишься, кары небесной, когда сам на небеса пред очи Господа предстанешь? Он с тебя три шкуры спустит, — это же большой грех, хоть ты и будешь «немного мёртвый». А если бы тебе твои же коллеги в черепную коробку вложили не мужские, а женские трусы, — что бы ты тогда сказал Богу, гражданин эксперт?

— Ой, и не говори, Александр, — вздохнул эксперт, — даже страшно подумать! Я, мужик, — и пожаловал бы к Богу в женских трусах? Думаю, отправит назад на землю… Иначе нельзя. И придётся мне ещё лет 80 в морге проработать и целовать старушек. Врагу не пожелаешь такой судьбы! Думаю, смогу его уговорить, чтобы он отправил меня в рай к девчонкам, — да к тем, что покрасившее, чем в моём морге. Не везёт мне в последнее время на красивых и молодых — одних бабушек привозят. Даже поцеловать некого.

— А я смотрю и думаю — что же у вас лицо в губной помаде? А вы, оказывается, со своими «подопечными» целуетесь!

— А что делать? Работа у нас такая — всегда в окружении симпатичных женщин! Борща свеженького не желаете на дорожку?

— Нет, спасибо, — прокурор ждёт, тороплюсь.

Чем мне нравится работа в уголовном розыске — так это тем, что ты повидаешь за свою службу столько всего, что людям иной профессии и на пять жизней не хватит. Выйдешь из морга — и всегда приходит ощущение, что жизнь прекрасна, что вокруг — живые люди, идущие навстречу, и все кажутся тебе близкими и родными… Хочется обнять и им сказать: «Люди! Зачем нам ссоры и обиды таить в своей земной душе, прекрасное давайте видеть, ведь колокольчик звенит уже…». Жизнь коротка и нам, оперáм, это известно, как никому другому, если через день бываем в морге у наших подопечных.

Далеко от морга уйти не удалось — навстречу попался знакомый врач из травмпункта, меня остановил и сразу сказал, быстро перебирая слова:

— Саня! Хорошо, что тебя встретил!

— А что случилось? Тебя напугать трудно — повидал безруких и безногих, а тут — смотрю и не узнаю, ты ли это! Краснота на лице проступила, дрожишь, как мышь, — не заболел ли?

— От главврача иду. Навставлял мне по самое не хочу — за то, что я написал бумагу прокурору, не посоветовавшись с ним. Отдал ему на подпись, а он прочитал и как заорёт на меня! Даже не выслушал — обозвал дураком. Взял её и порвал, да ещё сказал, чтобы в дальнейшем я помалкивал — грозится уволить.

— Возьми мой пистолет — патронов у меня много, — зайди и прострели ему глаз и пятку, если обиду держишь. Я всегда так делаю.

— Глаз — понятно, а пятка-то причём?

— Чтоб чесалась!

— Саня, мне не до шуток. Спасибо, что хоть немного поднял настроение… Понимаешь, вчера ко мне в травмпункт обратились 37 школьников, все с отравлением. Отравились, не поверишь чем — икрой на обеде в школьных столовых! Притом, что в школьных рационах положены кашки, супчики, разная выпечка, — а икра строго запрещена. Мы, врачи, обязаны по инструкции сообщать о массовых отравлениях, — а вдруг диверсия? Откуда нам знать причину отравления? Компетентные органы обязаны этим заниматься, вот я и написал прокурору. Главврач, оказывается, уже был в курсе отравлений, — в несколько поликлиник города обратились ребятишки с таким же диагнозом, и все говорят, что кушали в школе икру.