Многие ошибочно считали, что на них «нарисована» музыка Чюрлениса. Однако автор категорически отвергал такое мнение — он был сам композитором, и его сочинения вряд ли нуждались в изобразительных пояснениях-двойниках.

Нет, «Фуга» или «Соната Весны» — самостоятельные живописные произведения. Итальянское Andante из «Весенней» Сонаты обозначает не темп — медленный, но скорее настроение картины — светлое, величественное.

Оно выражено беспредельным раздольем, огромным, почти во весь лист[4], «чистым, нежным» весенним небом, простыми неброскими красками.

Словно масштабная музыкальная композиция, картина «начинается» графическими «мотивами» — силуэтами маленьких ветряных мельниц на вершинах освещаемых солнцем холмов. Их волнистые изгибы сплетают разрозненные «мотивы» в единое целое — своеобразную живописную «тему» картины — мельницу. Ее смысл — круговорот жизни, вечное обновление.

«Тема» поднимается выше, всепроникающий «мотив» заполняет весь лист. В кульминации образ мельницы-Весны воображением художника разрастается до невероятных, фантастических размеров.

Навстречу нам, опираясь на облако-холм, грузной махиной плывет огромная небесная мельница. Ее гигантские крылья мерно вращаются, заслоняя все собою. Видны «голоса», оплетающие тему «апофеоз Весне», крохотные мельницы — воспоминание о начальном «мотиве». В солнечных лучах золотистые, искрящиеся, они веселым хороводом кружат вокруг перечеркнувших небо крыльев воздушного корабля.

Но на этом Andante не заканчивается. Сказочная мельница проносится над нашими головами — лишь заметны концы крыльев, и буйным весенним вихрем влетает в следующую часть-картину Сонаты — Скерцо.

В Andante есть все музыкальные элементы: мелодия-тема, ритм, темп, гармония. Но переданы они графически, средствами рисунка, пространства, красок. Можно уловить ритм в чередовании зрительных «пространств», почувствовать темп в величавом размахе крыльев мельницы-птицы, ощутить гармоническую прелесть в изысканной цветовой палитре.

Так через сказку языком музыки, переведенным на лист или холст, Чюрленис рассказывал о простом и вечном — о Жизни.

«Всем хорошим я обязан музыке», — признался однажды Чюрленис. Его любили и взрослые, и дети. Каждому находилось доброе слово; ободряющий взгляд голубых глаз, простая, немного застенчивая улыбка. Недаром люди, которым посчастливилось общаться с Чюрленисом, говорили: «Рядом с ним нельзя было быть плохим человеком».

Обычно летние месяцы Чюрленис проводил в родных местах, в Друскининкае. Он любил сюрпризы и потому редко предупреждал домашних о приезде, всякий раз появляясь неожиданно. Тихонько пробравшись в комнату, где стоял рояль, он начинал экспромтом играть бурный марш-приветствие.

Кастукас приехал!

Навстречу выбегает мама. Она все такая же, только морщинки у глаз стали глубже, да в волосах прибавилось серебряных нитей. Оживление, суета, смех, простые и милые домашние разговоры.

Более других радуется приезду Чюрлениса детвора, младшие братья и сестры. Все знают: когда Кастукас дома, будет весело и интересно. Так и есть. На днях старший брат собирается в долину Райгардаса на этюды, а значит и они будут с ним целый день.

Ранним утром Кастукас, захватив мольберт и краски для работы, выступает в «поход». Его сопровождает шумная «свита». Каждый несет с собой узелок с провизией в дорогу — путь неблизкий.

Они входят в лес. Со всех сторон их обступает тишина, звук шагов тонет в упругом мху. Смех и разговоры смолкают. Кастукас оглядывает присмиревших ребят и довольно улыбается: хорошо, что им понятно и дорого это особое безмолвие леса.

Пришли. Перед ними открывается удивительная картина. Во все стороны, насколько хватает взгляда, стелется зеленое поле, окаймленное далеко на горизонте фиолетовой лентой леса. Как легко дышится!

Это долина Райгардаса. Здесь по преданию ушел под землю целый город. В загадочную тьму опустились крепостные стены, белокаменные башни, золотые крыши. Порой в тихую лунную ночь по окрестным лугам разносятся таинственные звуки, напоминающие приглушенный колокольный звон, откуда-то возникает волшебная музыка, играемая на неведомых инструментах.

Кастукас устанавливает мольберт, смешивает на палитре краски и принимается за работу. Он пишет целый день, не обращая внимания на зной и крики малышей. И только когда меднокрасный остывающий солнечный диск опускается куда-то за деревья, отдавая последнее тепло, созывает детвору.

Теперь Чюрленис сам оживляется и начинает подшучивать над ребятишками, стараясь вовлечь в новую игру. А они, теснясь и толкаясь, разглядывают еще пахнущие краской картины. И кажется им в обманчивом вечернем полумраке, что пробуждается древний Райгардас. Вот-вот появятся посреди долины каменные стены и блестящие крыши.

Кастукас тем временем разложил костер, и теперь все сидят кругом, поедая печеную картошку с хлебом и салом. Задумчиво глядя на гаснущий огонь, Чюрленис тихонько запевает:

Жара уже спала, и долина мягко погружается в зыбкое молочно-белое облако тумана.

Это любимая песня старшего брата. Угольки мерцают, изредка вспыхивая и освещая поющих вполголоса детей.

Пора возвращаться. Кастукасу скоро уезжать. Кончилось лето...

...Чюрленис мечтал видеть свой народ счастливым. Он верил — настанет пора, падет унизительное рабство, и над его Литвой крылатой мельницей в полный голос взовьется песня.

Чюрленис писал: «Придет время, когда наши композиторы откроют народную песню, это заколдованное царство, и, черпая в этом изобилии свое вдохновение, найдут в сердцах еще не затронутые струны, и тогда мы лучше осознаем себя, ибо это будет подлинная музыка литовского народа». Чюрленис знал, что после него появятся музыканты, которые, как и он сам, щедро отдадут творческий огонь души своей Родине.

И это время пришло. Ныне имена композиторов Ю. Груодиса, Э. Бальсиса, П. Плакидиса известны не только каждому литовцу. Их музыка звучит в концертных залах Москвы и Тбилиси, Киева и Минска, донося во все уголки огромной страны дыхание самобытной культуры литовского народа.

Ежегодно тысячи людей приходят в каунасский Художественный музей имени М. К. Чюрлениса, чтобы увидеть, задуматься, постараться понять особый мир художника. И, открывая этот неведомый для себя мир, каждый словно оглядывается вокруг и учится видеть новизну в привычном, задумываться над тем, как прекрасны наши будни, и в конце концов понимать, как чудесна сама жизнь.

И мы наполняемся музыкой этой большою —

этой гармонией творчества и труда,

тою, что он услышал чуткой душою

и записал, даруя нам навсегда[5].