Но, тем не менее, царские эскадроны, проявляя завидные храбрость и упорство, продолжили начатую атаку. Лихой кавалерийский наскок на стоящие уступами укрепленные пехотные редуты, люнеты и флеши, как и следовало ожидать, оказался крайне малоэффективным. Укрытые земляными насыпями пехотинцы, артиллеристы непрестанной стрельбой и пироксилиновыми гранатами выкашивали обступившую укрепления кавалерию со страшной силой.

Упёршись в непреодолимую стену огня, царская конница начала было оттягиваться назад, ожидая подхода подкреплений в лице собственной пехоты, но неожиданно для себя оказалась под ударом наших засадных гвардейских эскадронов. Московская кавалерия, на уставших конях, дезорганизованная начавшемся отступлением, развалившись отдельными группами, в состоянии физического и морального упадка встретила разящий удар свежих гвардейских конных частей.

Последовал кавалерийский бой, где своё веское слово сказало лучшее вооружение революционной кавалерии. Как только митральезы, существенно проредив ряды противника замолчали, израсходовав весь боезапас, следом произошло то, что военная наука XIХ в. называла «кавалерийским шоком». Посредством подзорной трубы я смог лично убедиться, что столкновения кавалерийских масс по праву и вполне заслуженно во все времена считалось одним из самых жестоких военных эпизодов. Страшное, холодящее кровь столкновение, сразу переросло в чудовищную по своим масштабам мясорубку. Всё происходило быстро, на скорости и в постоянном движении. В первые же секунды боестолкновения - "шока", под громовое «ура!», конское ржание и звуки ломаемых саблями костей, наземь упали сотни людских и конских тел, корчащихся в ужасных муках или же недвижимо замерзших на месте, но все равно затаптываемых копытами разогнавшихся, забрыженных кровью коней. Целые конские табуны без всадников, разметав гривы, ржали, бегали посреди мёртвых и раненых. Зрелище было по-апокалиптически жутким, но, к счастью, недолгим.

Часть вражеской конницы, под давлением их визави, неожиданно выплеснулась на наш хорошо укрепленный монастырь так еще и не принявшему участие в бою, но зато под завязку набитый московцами.

Что именно произошло - сразу было не так просто понять. Началась ружейно-винтовочная стрельба, заполошно заработала наша монастырская артиллерия. Кони, на которых мы сидели, оглядывая с возвышенности батальные сцены беспокойно заржали. Высокопоставленные представители ставки переглянулись.

- Похоже, наш монастырь подвергся атаке! – воскликнул начальник Генштаба Волконский.

Оспаривать очевидные факты никто из числа здесь присутствующих не собирался, а между тем, стрельба и артиллерийская канонада усиливалась с каждой секундой. Волконский пытался ещё что-то говорить, но из-за грохота разобрать его уже было невозможно. Совсем рядом послышался свист пуль, дальше изображать из себя мишень в мои планы не входило, поэтому я совершенно рефлекторно, не думая о последствиях, соскочил с коня, укрывшись за его корпусом, а из седельной кобуры вытащил пару пистолетов. Однако, следовать моему примеру никто не спешил, штабисты, придав себе для пущего эффекта побольше хладнокровия, продолжали как ни в чём не бывало восседать на лошадях. Выглядеть трусом в чьих бы то ни было в глазах в мои планы совершенно точно не входило, а потому, выход виделся только один. Взмахом пистолета я привлек внимание Фонвизина и жестами, поскольку из-за грохота боя говорить было совершенно невозможно, указал ему, что направляюсь к переднему краю редута, к ведущим там бой стрелковым подразделениям. И, стараясь не пригибаться, держа спину прямой, как кол, размеренным шагом пошёл к ведущей бой ближайшей стрелковой роте.

С ног до головы покрытые пылью фузилеры расположившись на банкетах (ступеньках для стрелков) вели огонь без перерывов. С тупым ожесточением перезаряжали и снова стреляли. От ответного огня на гребне вала их защищал бруствер из фашин, за которым помимо стрелков размещалась еще и артиллерия. И результаты этой стрельбы были просто превосходными - внизу у подножия редута и во рву глубиной около двух метров и шириной четыре метра ежесекундно росло и множилось конно-людское кладбище.

Обступившие монастырь громады неприятельской кавалерии, испытав на прочность монастырские укрепления, обломавши здесь зубы, бросились опрометью во всех возможных открытых для отступления направлениях.

Царская же кавалерия в целом, подвергшаяся за столь короткое время сначала губительному обстрелу дальнобойным оружием, затем потерпев полную неудачу в штурме кареев, редутов и флешей, далее "обработанная" скорострельными митральезами и напоследок застигнутая врасплох, в невыгодном, статичном положении вынужденная принять на себя "шоковую" контратаку неприятельской конницы - подобных над собой издевательств московские кирасиры, драгуны, уланы и конные егеря ожидаемо не выдержали и обратились в беспорядочное, паническое бегство. Это был вполне закономерный итог столь неудачно от самого начала до самого конца сложившегося для них сегодняшнего боя, теперь уже, вернее говоря, полного и совершенно неожиданного для монархистов страшнейшего разгрома!

Но к тому моменту как сошлись меж собой порядки враждующей пехоты, роялисты, об этом еще не знали, хотя многие к ужасу для самих себя и прозрели, честно и непредвзято оценив результаты только что отгремевшей конной сечи. Но в массе своей, царские генералы продолжали истово верить в силу собственной пехоты, превосходящей врага по численности, а потому, наплевав на неудачу постигшую их кавалерию, они со всей решимостью и верой в собственные силы, продолжили сегодняшнее сражение, пусть и начавшееся так неудачно, не иначе как по какому-то недоразумению, а скорее всего в силу низких, совсем неблагородных происков врага – предавших своё Отечество богопротивных масонов, карбонариев, помутившихся рассудком вольтерианцев и русских якобинцев.

Хотя остатки разгромленной московской кавалерии и отступили, но на позиции Тверской армии уже накатывала московская пехота, именно по правому флангу Фабиан Вильгельмович Остен-Сакен наносил свой главный удар.

Армия роялистов подходила к Малицкой слободе тремя колоннами-корпусами. Четвертый, Литовский корпус в это время совершал левофланговый маневр с целью блокировать Московский тракт, перекрывая тем самым нам путь к отступлению. Пятый корпус находился в резерве у переправ через Волгу.

Наступали монархисты привычными для себя сомкнутыми колоннами с массой штуцерников впереди, которые вели яростную перестрелку с нашими пикетами методично отступающими назад. И эта перестрелка уже приносила свои плоды – традиционно двигавшиеся впереди строя командиры несли тяжелые потери.

Наступали роялисты плотно сбитыми шеренгами, представляя для наших стрелков идеальную мишень. В их рядах перемещалась артиллерия, с расстояния примерно метров со шестиста до наших передовых редутов, открывшая просто ураганный огонь ядрами и гранатами. Завязалась ожесточенная перестрелка. Державшись более часа, наши егеря и застрельщики отступили, потому что неприятель, под личным управлением Остен-Сакена, пошёл на укрепления колоннами, предшествуемый огнём многочисленной артиллерии. Чрезмерное превосходство сил, двинувшихся в атаку, заставило Фонвизина тотчас ввести в дело резервы, но пока они подходили, передовые редуты и оборонявшие их войска были засыпаны картечью, ядрами и пулями. На отдельных участках завязывались рукопашные схватки. Но сила силу ломит. Редуты были покинуты и торжествующие московские колонны ворвались в укрепления, однако радость их была непродолжительна.

В работу включились заранее пристреленные орудия второй линии редутов расположенные позади первой линии обороны в двух километрах, активно стреляя через головы своих отступающих войск. На занятых укреплениях первой линии наша артиллерия косила ряды неприятелей сотнями, вскоре все там было завалено убитыми и ранеными.

Пушки палили беспрерывно, один выстрел сливался с другим, от оглушающих громовых раскатов заложило уши. Меткие залпы превращали в кровавые ошметки целые шеренги. Передовые редуты быстро скрылись за сплошной пороховой завесой дыма, которую регулярно разрывали огненные вспышки.