Расположившись на вершине холма Козлов мог видеть все поле боя и направлять резервы на участки оборонительной линии. Генерал не только следил за ходом боя, но и подбадривал солдат, вспоминая разные случаи из своей военной молодости.

Козлов, руководствуясь новой методичкой присланной из Генштаба, сумел не только найти подходящую позицию, но и расположить свои войска как по писанному – на возвышенности вдоль кромки леса огромной буквой «L», обращенной своим основанием к наступающему противнику.

Вот, с примкнутыми штыками и ружьями наперевес, показалась неприятельская пехота выстроенная в две линии, которая, несмотря на плотный огонь, шла вперед с упорством одержимых. Первыми открыли огонь вооружённые винтовками застрельщики, а вскоре и гренадеры поддержали своих коллег. Бригады Брайко, Савоини и Астафьева оказались словно в мешке под кинжальным огнем с трех сторон.

Дивизия Савоини, достигнув сильно выступающего вперёд правого фланга, с быстрого шага перешла на бег, достигнув гряды, они принялись взбираться вверх, грозясь проломить здесь линию обороны мятежников. Заметив этот маневр, Козлов тут же приказал всем вооружённым винтовкам застрельщикам перевести огонь на солдат этой не в меру прыткой дивизии. Такого перекрёстного огня вражеские солдаты не выдержали, смешались в рядах и по склону холма покатились вниз. А продолжавшие шагом наступать другие, менее прыткие бригады противника «обрабатывала» своя, полностью сохранённая Козловым артиллерия, плюс приданная Ставкой конная батарея. С дистанции 300 шагов к ней присоединялись вооружённые гладкостволом и колпачковыми пулями пехотинцы.

Бой вступал в решающую стадию. Выйдя на дистанцию открытия стрельбы, противник стал огрызаться ответным огнём. Грохот пушек, мушкетов и винтовок, свист пуль – все слилось в чудовищную какофонию звуков. Собирая в пути залпы картечи и гроздья пуль, наступающие линии всё больше разваливались, моральный дух падал. В отличие от бригады Козлова так и не понёсшей критических потерь и к тому же получившей подкрепление. Казалось, у солдат этой героической бригады открылось второе дыхание.

А в это время, оставленный на берегу Ольховки противостоящий бригаде Дурасова батальон полковника Каханова, предварительно, донельзя измотав соперника винтовочной стрельбой, заставив всю вражескую бригаду отойти от берега речки чуть ли не на пару километров, сумел-таки улучшить момент и сняться с позиций. Передвигаясь лесом, батальон Каханова скрытно, у деревни Брянцево, вышел в тыл развернутого в атаке Литовского корпуса, и немедля ни секунды открыл плотный ружейный огонь, посеяв в рядах противника панику.

Солдаты Довре и так из последних сил выдерживали непрерывный ружейный огонь и арт. обстрелы. И в тот момент, когда вымотанный боем враг как никогда был близок к тому, чтобы дрогнуть и обратиться в бегство, на него с тыла обрушилась внезапная атака батальона Каханова, что явилось для московских войск последней каплей. Терпение лопнуло, поливаемые пулями и картечью линии попятились назад, смешались, а потом и вовсе превратились в неорганизованную толпу, колышущуюся на месте – полностью деморализованные огнём неприятеля первые ряды стремились сбежать, а более выдержанные задние линии во главе со своими командирами не давали им этого сделать. Всё возрастая, беспорядок вскоре дошел до последней крайности.

Довре вместе со своими офицерами галопом на лошадях скакали от полка к полку, от бригады к бригаде, пытаясь восстановить смешавшиеся под огнём противника и запаниковавшие боевые порядки. Но усилия командиров восстановить порядок оказались тщетны. Каждый участок линии, который им удавалось заново сформировать, распадался, как только они переходили к следующему. Под свистом пуль и визгом картечи более десяти тысяч человек кричали друг другу какие-то слова, но их голоса смешивались с царящем вокруг шумом, тонули в неразборчивом гаме и реве.

Прочувствовав переломный момент сражения, Козлов снялся с позиции и перешёл в контратаку, чем окончательно доконал Литовский корпус. Измученные до нельзя удушливой жарой, долгим кровопролитным боем и лишенные командования, солдаты не выдержали и последней соломинкой, ломающей хребет верблюду, стала подкравшейся к ним сзади новая напасть в виде батальона Каханова.

Линии рушились, как карточный домик, и полк за полком, бригада за бригадой стали в полном беспорядке покидать поле боя. Тысячи людей в военной форме, бросая оружие и знамена, срывая с себя ремни и подсумки, стали массово сдаваться в плен. Другие со всех ног побежали в ближайшую рощу, но и там их какое-то время продолжали донимать неприятельские винтовки – бросаясь по ним срезанными пулями листьями и ветками деревьев, беспощадно убивая и раня.

Принимая пленных люди Козлова, тем временем, с трудом приходили в себя от накрывшего их с головой ошеломления. Изумляться и удивляться было чему! Казалось бы, огромный и несокрушимый корпус вдруг, словно по мановению волшебной палочки, обратилась в ничто. Вскоре на смену удивлению пришла гордость и вера в себя, в своих командиров и в своё республиканское правительство. Теперь враг был не так страшен, и чтобы он не успел восстановиться и снова попить солдатской крови, его следовало быстро и безжалостно добить!

В то самое время, когда капитулировал Литовский корпус, был слышен страшный гром артиллерии – немногим южнее разгоралось грандиознейшее сражение основных сил двух противоборствующих армий …

ГЛАВА 3

Жарко было с самого утра, солдаты противоборствующих армий обливались потом. Ближе к полдню, когда солнце подобралось к зениту, а его лучи яростно жгли землю и все живое на ее поверхности, основные силы московской армии, глотая пыль и заживо испепеляемые безжалостным светилом, перешли в решительное наступление.

Командующий 1-й петербургской армией тоже не сидел сложа руки. Поскольку узкое прибрежное дефиле и поросший лесом берег не позволяли Фонвизину сходу атаковать захваченный накануне противником плацдарм у деревни Черкасово, да и это ему совсем не требовалось, Фонвизин, пользуясь всеми доступными местными дорогами и лесными тропами, еще со вчерашнего дня приступил к немедленной передислокации вверенных ему войск в селения Малицкой слободы, Дорошихи и Сакулино. Имея преимущество в дальнобойности оружия было бы неразумно вести бой в стеснённых городских условиях, когда к северу от Твери полно возделываемой земли, лугов, а, следовательно, и открытого пространства. К вечеру 4-го июля противников разделяли несколько километров полей и проложенное практически ровно посреди них шоссе – тракт Москва-Петербург.

Главнокомандующему Московскими войсками Остен-Сакену ждать прибытие к революционерам дополнительных подкреплений не было совершенно никакого резона, а потому на рассвете 5 июля московские войска перешли в решительное наступление.

Высланная первой из лагеря у деревни Черкасово московская кавалерия сбила наши передовые посты у речки Межурки и в нескольких местах перерезала Петербуржское шоссе, но вступать в бой с основными силами Тверской армией дислоцированных у Малицкой слободы царские кавалеристы не стали. По всей видимости, конные корпуса просто очистили путь для своей пехоты и, остановившись на достигнутых передовых рубежах, теперь просто ожидали ее подхода.

Ставка главнокомандующего 1-й армии генерала от инфантерии Фонвизина Михаила Александровича находилась в Ново-Малицком монастыре под охраной гвардейского Московского полка. Непосредственно в монастыре стояло два батальона, третий, состоящий сплошь из застрельщиков, был выдвинут цепью вперед.

Фонвизин в моем присутствии и с моего молчаливого согласия раздавал последние указания офицерам. Генерал, прошедший горнило Отечественной войны, внешне выглядел спокойным, меланхолично протирая платком потное и грязное от налипшей пыли лицо.