- Внимание! Слушай мою команду! Застрельщикам немедля открыть прицельный огонь по артиллерийским расчетам неприятеля и … - переламывая себя, Каханов закончил фразу, - … и по вражеским офицерам! Всем остальным гренадерам открыть огонь с дистанции триста шагов, когда неприятельские войска спустятся в речную ложбину. Артиллеристам – зарядиться картечью и по моему сигналу выдвинуть орудия на прямую наводку!

Точно такие же команды в это же самое время получал и зарывшийся справа от астраханцев Фанагорийский грен. полк.

В мелкую речную долину такой же мелкой речушки Ольховки, красиво, прямо картины с них писать, спускались с развевающимися знаменами и под барабанную дробь царские полки. «Маршируют, словно вышли для высочайшего смотра!» - это было последнее, что подумал Каханов, потому как его рука уже давала отмашку, и в тот же миг весь этот эффектный боевой порядок вражеской армии утонул в дымовой завесе. Две полковые пушки ударили залпом, застрекотали ружья, заряженные новыми пулями, окутывая пространство вокруг себя взорвавшимся порохом. Ударные волны выбрасываемые вместе с визжащей картечью из пушечных жерл на краткий миг своей инерцией разрывали дымные клубы и тогда перед Каховским и его солдатами, стреляющими в дымовую завесу словно заведенные, открывались просто апокалиптические картины.

Царские шеренги, потеряв все подобие строя посыпались. Скользящих, падающих друг на друга со стонами и предсмертными хрипами солдат, казалось, щедро облили кровью прямо из брандспойта, а потом, вдобавок, забросали кусками тел и отливающими синевой кишками. Офицеры и унтера, размахивая клинками, орали громче раненных, требуя от своих подчиненных немедля выровнять ряды, сомкнуть строй и продолжить движение, но, к их несчастью, залатать бреши не получалось. Ведь именно эта когорта военнослужащих становилась главной, первостепенной целью для многочисленных полковых застрельщиков, вооруженных новыми винтовками и пулями. Застрельщики моментально открывали огонь, стоило им лишь в клубах дыма разглядеть очередного активно жестикулирующего командира, а их мягкие свинцовые без оболочные пули, если не пробивали на вылет, то рикошетили в телах несчастных жертв, ломая кости и превращая все их внутренности в фарш.

Понеся тяжёлые потери, подольчане с житомирцами отступили назад, а Дурасов не решаясь на повторную атаку, принял решение дожидаться подхода наступающих в авангарде Литовского корпуса главных дивизионных сил генерал-лейтенанта Гогеля Ф.Г. ...

… И они не заставили себя долго ждать. Около 9 утра офицер разведслужбы доложил Козлову о том, что справа, на их стороне Ольховки клубятся облака пыли. Козлов имел все основания полагать, что его обходят и именно оттуда надвигается главная опасность для всей его бригады. Накануне генерал получил вполне ясный и недвусмысленный приказ – занять предназначенные им позиции и стоять на них насмерть! Но и маневрировать силами на отведённой для обороны местности, естественно, никто Козлову не запрещал. Поэтому Николай Васильевич не стал терять время, утекающее как песок сквозь пальцы. Против бригады Дурасова, сейчас, по всей видимости, пытающегося отвлечь на себя внимание от основных сил корпуса Довре, Козлов принял решение выставить один батальон Астраханского гренадерского вместе с двумя орудиями. Батальон этот он оставил во главе с самим командиром Астраханского полка – полковником Кахановым Семёном Васильевичем, а сам, форсированным маршем, двинул остатки своей бригады навстречу выполняющим фланговых заход основным силам врага.

В боевую линию бригада Козлова неполного состава начала разворачиваться практически бегом, расположившись к югу от деревни Калинино. На левом фланге стал Фанагорийский грен. генералиссимуса князя Суворова, на правом – Астраханский гренадерский. Две гаубицы – вся артиллерия Козлова – были расположены на обеих оконечностях линии.

В авангарде, под отбиваемый барабанами маршевый ритм, наступали первые пехотные части 25-й дивизии Гогеля из корпуса Довре. Это были егеря из 3-й бригады Харитонова Александра Романовича – 49-й и 50-й егерские полки. Генерал-майор Харитонов был уверен в том, что мятежники сейчас связаны боем, а потому сильно удивился неожиданно появившемуся врагу, уже развёрнутому в боевой порядок.

Ружейный залп произвел в полковых колоннах 3-й бригады Харитонова страшное опустошение, полковнику 50-го егерского Унгебауеру А.А. пуля вынесла челюсть. Солдаты Харитонова открыли ответную беспорядочную пальбу, выстрелы следовали один за другим. Пороховой дым, словно туман, накрыл егерей, но он не мог еще и отключить звуки, а потому какофония выстрелов заглушалась душераздирающими криками умирающих и стонами раненых. Кто-то из ротных офицеров тщетно призывал сомкнуть ряды, стрелять по противнику прицельнее – но все безрезультатно, дистанция до мятежников была слишком велика. Расстреливаемые полки, не в силах выдержать огневого контакта с противником, дрогнули, солдаты побежали назад к другой, следующей позади них 1-й бригаде генерал-майора Брайко из родной для них дивизии Гогеля.

Совместными усилиями Брайко, Харитонов и подоспевший к ним дивизионный генерал Гогель, спешно строили войска в линию прямо под огнём перешедшего в наступление противника. Но Гогель, получив свинцовый «подарок», быстро откомандовал - пуля прошила ему руку и застряла в рёбрах, генерал-лейтенанта, залитого с ног до головы кровью, унесли с поля боя.

Командование дивизией по установленному старшинству перешло к Брайко Михаилу Григорьевичу. Самостоятельно взявшись за дело Брайко не растерялся. Со свойственной ему энергией генерал-майор начал перестраивать дивизию, приводя её в боевой порядок. Но приблизившиеся на три сотни шагов мятежники остановились и снова открыли убийственный огонь. Теперь вся дивизия Брайко на собственной шкуре смогла прочувствовать на себе страшное преимущество, которое дает противнику колпачковые пули для гладкоствола и особенно нарезное стрелковое оружие, огонь из которого вообще не останавливался ни на секунду, поддерживаясь даже во время наступления с запредельных дистанций. Дивизия Брайко, превосходившая врага по численности не смотря на все предпринятые попытки, так и не смогла приблизиться к мятежной бригаде Козлова. И более того, как только винтовочным огнём были практически полностью уничтожены дивизионные артиллерийские расчёты (только малая часть артиллеристов успела убежать под прикрытие своей пехоты), то вслед за ними и вся дивизия, ежесекундно неся огромные потери, начала откатываться назад.

Здесь следует помнить и понимать, что в конце XVIII – начале XIX века воевать без артиллерии наши войска и командиры просто морально не были готовы, ведь они прекрасно знали если и не статистику, то военные реалии, которые давали соотношение потерь от ружейного и артиллерийского огня как один к девяти. Стрелковый огонь по артиллерии был малоэффективен из-за меньшей дальнобойности гладкоствольных ружей по сравнению с «дальней» картечью. Артиллерия выдавала благодаря картузному заряжанию до семи-девяти выстрелов в минуту против в среднем четырех выстрелов в минуту у гладкоствольных ружей и одному-двух выстрелов в минуту у нарезных.

Но новые винтовки и пули переворачивали эту статистику с ног на голову! Орудия и арт. обслуга для обладателей винтовок теперь из недостижимых целей превращались в лакомые и, самое главное, вполне доступные к огневому поражению мишени. По целому комплексу показателей - дальности, меткости, скорострельности, не говоря уж о факторах численности и компактности, гладкоствольные пушки во многом утрачивали свое доминирующее положение на поле боя.

Поначалу робкое отступление дивизии Брайко быстро переросло в паническое бегство, как только «заговорили» пушки генерала Козлова. Вначале они ударили залпом, а потом начали бить разрозненно по смешавшейся и плохо управляемой толпе неприятеля. Такая печальная для роялистов ситуация возникла не только в силу огневого преимущества республиканцев, но и в не малой степени в виду значительных потерь в командном составе у неприятеля. Непрерывно бьющая по московской армии картечь щедро разбрасывала по всему полю смертоносную начинку, ежеминутно засыпала напрочь дезорганизованные полки тысячами и тысячами пуль.