Те же тенденции, хотя и в несколько менее выраженной форме, проявлялись в синдикалистской, социал–демократической и коммунистической рабочей культуре. Синдикалистский профсоюз Индустриальных рабочих мира (ИРМ) в США в начале XX в. объединял своих членов, многие из которых были кочующими рабочими («хобо»), в территориальные межпрофсоюзные организации («локалы»); они становились также центрами общественной, культурной и интеллектуальной жизни. Социал–демократическое рабочее движение Финляндии, оказавшееся, несмотря на политическую умеренность, в оппозиции правящим классам после поражения в короткой, но жестокой гражданской войне 1918 г., создало отдельную, но всеохватывающую сеть общественных организаций: в 1920‑е годы финские трудящиеся не только голосовали на выборах за своих партийных кандидатов, но имели также свои театры, издательства, музыкальные коллективы, магазины, кооперативы и сберегательные кассы. Практически во всех странах профсоюзы, находившиеся под влиянием социал–демократов и коммунистов, широко и повсеместно создавали собственные просветительские учреждения (школы, курсы и т. д.), театры, кооперативные организации (например, в Германии с 1924 г. действовал Банк труда), структуры взаимопомощи и помощи больным, старикам и безработным, культурные группы и объединения (рабочие театры, певческие союзы), а нередко даже отряды самообороны (такие как социал–демократические «Райхсбаннер» в Германии и «Республиканский Шуцбунд» в Австрии или коммунистический «Союз красных фронтовиков» в Германии).

Положение в обществе стало меняться постепенно, по мере перехода к новой системе организации производства. Внедрение новых индустриальных технологий массового производства (конвейерных и иных), которое широко развернулось в период между двумя мировыми войнами, вело, в частности, к дальнейшей специализации труда, раздроблению его на мелкие, серийные операции и усложнению хозяйственного процесса. Сконцентрированный на систематическом выполнении узких производственных заданий, «массовый» работник все меньше мог представить себе смысл и цели своей работы, не говоря уже о функционировании экономики в целом. Соответственно, он все меньше мог надеяться взять ход производства под свой контроль. Изменялись и его стремления: тяжесть конфликтов на производстве между предпринимателями и администрацией, с одной стороны, и работниками, с другой, все больше переносилась с вопросов производства (где борьба шла вокруг тем, связанных с содержанием труда и отстаиванием остатков независимости производителя) на вопросы распределения и потребления. Ощущение принадлежности к одному классу с более или менее сходными проблемами постепенно растворялось, уступая место нараставшей индивидуализации — процессу, названному немецким философом Э. Фроммом «растущим обособлением индивида от первоначальных связей». После Второй мировой войны этот процесс был подкреплен распространением привычек и норм массового потребления, субурбанизацией, а затем и усложнением самой социальной структуры, в которой границы между классами и общественными группами являются значительно более размытыми, чем это было в XIX и начале XX в.

Экономической составляющей прогрессирующей атомизации общества стали коммерциализация взаимоотношений между людьми и широкое развитие индустрии услуг. Прежде безвозмездные действия, основанные на самопомощи и взаимопомощи, все больше становились объектом извлечения прибыли. Изменялась сама мотивация человеческих поступков в повседневной жизни, приобретая все более эгоистический и корыстный характер.

Как отмечал Э. Фромм, «если экономические, социальные и политические условия, от которых зависит весь процесс индивидуализации человека, не могут стать основой для такой позитивной реализации личности», которая основана на выстраивании отношений с миром на основе солидарности и свободного, творческого труда, но определяются рыночной и властно–политической конкуренцией; если «в то же время люди утрачивают первичные связи, дававшие им ощущение уверенности, то такой разрыв превращает свободу в невыносимое бремя: она становится источником сомнений, влечет за собой жизнь, лишенную смысла и цели».

Следствием же нарастающей индивидуализации, по мысли известной исследовательницы X. Арендт, становилось формирование «чрезвычайно атомизированного общества, конкурентная структура которого и сопутствующее ей одиночество индивида сдерживались лишь его вовлеченностью в класс». С растворением классового сознания в социуме стали нарастать тенденции к размыванию социальных связей и превращению в «массовое общество» — совокупность изолированных и отчужденных друг от друга индивидов, постепенно утрачивающих способность договариваться между собой о решении общественно значимых вопросов и проблем.

«Рынок, — подчеркивал социальный философ А. Горц, — это прежде всего место, где встречаются разрозненные индивиды, каждый из которых стремится к своей частной выгоде. Рынок и общество находятся в коренном противоречии друг с другом. Право одного человека суверенно стремиться к собственной выгоде предполагает, что к нему не должны применяться какое–либо принуждение или какие–либо ограничения во имя “высшего интереса общества”… “Рыночное общество” есть противоречие по определению: ведь оно должно сложиться в борьбе всех против всех».

«Нехватка нормальных социальных взаимоотношений» (X. Арендт) создала потенциальную угрозу «краха человека общественного» (Р. Сеннет). Социолог З. Бауман пишет в этой связи о «ликвидации общественных пространств», исчезновении «агор и форумов в их различных проявлениях», мест, «где определялся круг вопросов для обсуждения, где личные дела превращались в общественные, где формировались, проверялись и подтверждались точки зрения, где составлялись суждения и выносились вердикты». В результате, «вместо того чтобы служить очагом сообщества, местное население превращается в болтающийся пучок обрезанных веревок». В больших торговых комплексах, где чаще всего встречаются теперь жители «глобального города», нередко не знающие даже своих соседей по дому и подъезду, мало возможностей для того, чтобы остановиться, поговорить с другими, поспорить, обсудить общие проблемы и выработать стандарты поведения и действия. Изолированные таким образом друг от друга люди, ориентированные на потребление и работу, позволяющие приобрести необходимые для них средства, имеют все меньше шансов и желания самостоятельно организовывать свою жизнь и решать общественные вопросы. Мотивация их социального поведения приобретает преимущественно конформистский характер. З. Бауман называет это состояние «агорафобией» современного человека. Впрочем, появление и широкое распространение социальных сетей в интернете демонстрируют и обратную тенденцию.

Если в индустриально развитых странах процессы атомизации и формирования «массового общества» разворачивались преимущественно под воздействием распространения рыночных отношений и коммерциализации социальной сферы, то в государствах, которые осуществляли политику форсированной модернизации, эти явления порождались в значительной мере действиями правящих элит. Одним из наиболее характерных примеров в этом отношении можно считать последствия политики принудительной коллективизации и ускоренной индустриализации, проводившейся в Советском Союзе в 1920‑е — 1930‑е годы. Быстрое создание экономики, основанной на тяжелой промышленности, требовало наличия значительных средств и рабочих рук, и для их обеспечения государство предприняло радикальную ломку всей социальной структуры, включая уничтожение крестьянской общины, превращение сельского населения в зависимых работников, создание огромной массы работников–заключенных, переселение жителей в новые создаваемые промышленные центры и т. д., результатом чего стал резкий и болезненный слом традиционных общественных отношений и устоявшихся социальных и территориальных связей. Данная модель послужила примером и для многих других государств, в том числе в зоне глобального Юга, власти которых ориентировались на форсированное, «догоняющее» развитие. Однако осуществить подобное разрушение прежней структуры социума там удалось в весьма различной степени, и во многих странах Азии, Африки, Латинской Америки сохранились традиционные институты или их элементы (общины, кланы, родо–племенные группировки и т. д.). Дополнительным фактором, который способствовал их размыванию, стала экономическая глобализация конца XX в., которая значительно усилила интеграцию этих стран в мировой рынок.