Но изнутри уже душила злость и просто необходимо было дать ей выход. Тисия закрепила волосы гребнем, широко расставила ноги и со всей силы шибанула молотом по клейкому рису. Тяжело, но Тисия даже не думала отступать. Она колотила что есть силы и при каждом ударе издавала отчаянные вопли.

Ба-бах! – Чтоб тебя сожрал гюки!

Ба-бах! – Как мне всё это пережить?

Ба-бах! – Я же просила тебя не лезть на рожон!

Ба-бах! – Я не хочу без тебя жить!

Ба-бах! – А тебя я убью, Цикада!

Ба-бах! – Это я сделана из камня и железа, а не ты! Это я! Я! Я!

Тисия часто останавливалась и смачивала водой молот, тесто и стены ступы. В эти короткие передышки она чувствовала, как гудели мышцы на спине, как тяжелели руки и в голове нарастал шум. А глубоко в груди трепыхалась, как воробей в тёплом гнёздышке, надежда увидеть сокрушение Цикады, его боль и страдание. Она отомстит старосте за содеянное, пусть даже ценой собственной жизни.

С утренними сумерками работа была окончена. В корзинке на чистом отрезе ткани лежали аккуратные шарики, присыпанные рисовой мукой. Сушеные сливы Тисия выварила в сладкую кашу и этим начинила пирожки. Осмотрела себя и впервые за долгое время улыбнулась: вся в муке, как в снегу.

– Снег! – крикнула Тисия и выбежала на улицу. Кромешная темнота ночи побледнела, метель снежной пылью выбелила сумерки. Ветер кружил снег и звонкие льдинки, колыхал веточки деревьев, отчего повсюду раздавался тихий порывистый перезвон.

Дандзё был похож на большой рисовый пирожок, присыпанный мукой. Тисия пыталась отыскать хоть одно светлое чувство внутри себя, ведь она так любила зиму. Любила тёмные вечера, когда на расстоянии в десятки ри10 не было слышно ни одного звука; любила таинственность длинных ночей и холодный свет зимнего солнца. Но увы! Душа не откликалась. Она надела стёганую хаори, обула фука-гуцу11 и, прижимая к себе корзинку с пирожками, зашагала по пустынной улице.

***

Госпожа Юзуха лежала на футоне, укрытая несколькими одеялами и всё равно дрожала. Рядом с изголовьем стоял фонарь, бросающий жёлтые пятна на исхудавшее от болезни лицо. Тисия присела на пол и почтительно поклонилась:

– Чем я могу вам помочь, госпожа?

– А… Тисия-тян. Ты похожа на призрака. Растрёпанная, неумытая. Почему не привела себя в порядок? – госпожа Юзуха говорила с трудом, дыхание сбивалось, а рот то и дело искажался в болезненной судороге.

– Меня мало волнует, как я выгляжу, – равнодушно ответила Тисия. – Я приготовлю чай из трав, которые собирала для вас летом.

– Не торопись. Позже чай. Ты молода, и ещё встретишь хорошего мужчину. Не закатывай глаза. Я слышала, про тебя и Казуми. Просто знай, что боль со временем притупится. У тебя всё впереди. Как бы я хотела повернуть время вспять. В юности я была хороша, как луна в пятнадцатую ночь. Говорили, когда Юзуха улыбалась, цветы распускались. И вот я умираю.

– Лучше бы на вашем месте была я! – в сердцах воскликнула Тисия.

– Не-е-ет. Смерть и жизнь – судьба, – закашлялась госпожа Юзуха. – Жизнь похожа на пузырёк на воде. Никогда не знаешь, когда он лопнет.

– Для меня уже всё окончено. Знаете, почему я до сих пор дышу? Из-за ненависти. Мне осталось только отомстить. Потом я приготовлю снадобье и усну вечным сном.

И вдруг госпожа Юзуха заплакала. Беспомощно и совсем по-детски:

– Тисия-тян, нужно много мужества, чтобы покончить с собственной жизнью, но ещё больше, чтобы не делать этого. Ты должна обратиться к предкам. Они утешат тебя.

– Они молчат! Предки больше не разговаривают с людьми! – Тисия поднялась на ноги. – Вам нужно отдохнуть. Пойду приготовлю чай, а потом поменяю вам постель.

– Подожди. Не уходи. Обещаю, что не буду докучать тебе. Исполни последнюю волю умирающей. Отправляйся в Храм забытых предков. Вычисти тот алтарь, который возвели твои прапрадеды. Почувствуй себя частью рода. Вернись к истокам. Вот увидишь, всё изменится.

– Я не пойду в Храм! – выбегая из комнаты, ответила Тисия, но в спину шибанули холодные слова:

– Только жестокий человек может отказать умирающей!

***

Тисия вошла в храмовый двор. Снег сотворил настоящее чудо: выбелил землю и прикрыл грязные ступени нарядным кружевом. Плавающие в воздухе снежные хлопья, создавали волшебную и праздничную атмосферу. Тисия представила ребятишек, которые утром, высыпав на улицы, языками ловили снежинки. Она добиралась до Храма огородами. Издалека видела детские силуэты в утеплённых курточках и слышала беззаботный смех.

– Что-то ты зачастила! – откуда-то сверху крикнула Хикэси-баба.

Тисия подпрыгнула от испуга. Хикэси сидела на ветке разросшийся глицинии – стожок соломы на дереве – и подгибала под себя лапы. Может, сверху теплее, предположила Тисия.

– А ты не так глупа, как мне думалось поначалу, – хмыкнула Хикэси. – Горожане-то сюда не приходят. Верят Нурихёну. Ха! Этот мерзкий божок никогда мне не нравился. И везде пустил свои щупальца, поработил вас. Я видела, как он творил скрижали с орнаментом. Хищник! Вы думаете, что свободны? Ха! Сила в предках. Истина не в корнях Нурихёна, а в корнях рода и в тех первых свободных людях, которые пришли сюда, очарованные обещаниями божка. У Дандзё была надежда ровно до тех пор, пока староста не убил Казуми Акано.

– Вы знали Казуми? – Тисия приблизилась к глицинии.

– Он часто сюда захаживал. Расспрашивал о былых временах. На пороге Храма разбил родовую скрижаль. Ха! Так и было. Я схоронила осколки в зарослях тростника, чтобы он не вернулся за ними. Тяжко ему было в первое время. Ломало, крутило. Что уж тут говорить? Но Казуми стал сильнее, а желание выбраться из этой тюрьмы – крепче. И вот что я тебе скажу. Новая земля…

– Хватит! – резко оборвала Тисия. – Хватит говорить про новую землю. В чужой стране человек подобен щепке, носимой волнами. А тут наш дом.

– То не дом, а тюрьма! – возмутилась Хикэси-баба, но Тисия уже взбиралась по ступеням, оставляя на белом шёлке неряшливые следы.

«Выполнить последнюю волю умирающей… Почистить алтарь… Не обращать внимание на звуки… Двигаться быстро, чтобы не замёрзнуть… Не смотреть в глубь Храма…» – Тисия шагала между рядами алтарей и повторяла про себя одни и те же фразы. Она боялась, что отвлечётся и позволит Холоду прикоснуться к ней; боялась, что обернётся на зов колокольчиков; боялась быть слабой и маленькой.

«Вот семейный алтарь. Такой же, как и другие. Только имена на молитвенных дощечках под фамилией Камадо. Задерживаться тут не нужно. Тряпкой вытереть пыль. Что-то шуршит в сером мраке. Не отвлекаться! Это просто мыши. Какая въевшаяся грязь на пиале! Что за страшный вой на чердаке? Это метель играется. Не отвлекаться!»

Тисия смахнула веничком паутину и только сейчас заметила на вершине алтаря глиняную скульптурку – черепаха, несущая на спине луну. Отец говорил, что черепаха обозначает долгожительство и крепость в старости. Мол, все в роду Камадо живут долго. Как же он ошибался! Если бы отец знал, как скоро болезнь отправит его в страну мёртвых! Тисия положила скульптуру на ладонь и в воображении нарисовала многочисленных предков, касающихся этой черепахи. Десятки, сотни людей. И все они обитают в задворках этого Храма. А если и вправду обратиться к ним за утешением? Может, Хисэки-баба права, и от орнаментов больше вреда, чем пользы?

Где-то очень далеко зазвенели колокольчики. Тревожный и хрустальный звук. Тисия заторопилась: поставила скульптуру на место, сложила предметы для уборки в ящик, свернула циновку. Она уже ринулась к выходу, когда услышала за спиной:

– Куда ты так торопишься, сестра?

Тисия почувствовала, как земля уходит из-под ног. Стены и потолок закачались. Так было, когда она впервые попробовала сливовое вино. Всё вокруг показалось ненастоящим. Вот и теперь так! Тисия обернулась и одними губами произнесла: «Химавари».