Говорят, любовь обогащает. На самом же деле она прожигает в груди огромную дыру, заполнить которую может только присутствующий рядом любимый человек. Арису расстался со своей девушкой всего пятнадцать минут назад, а уже готов был плакать от всепоглощающей тоски. Её опухшие от поцелуев губы так и манили, так и заставляли оборачиваться. Вдруг где-то среди пёстрой толпы мелькнёт тоненькая фигурка в сиреневом пальто.

Арису и сам не понял, как пришёл в сад камней на окраине Аомори.1 Пушистый снег опускался на булыжники объёмными шапками, разросшиеся можжевеловые ветви прогнулись под тяжестью белоснежного покрывала. По поверхности крохотного озерца пробежала мелкая рябь, а на перила горбатого мостика уселся уродливый ворон с перебитым крылом. Такой одинокий, забытый всем миром и окружённый безмолвием.

Снег, цветы и луна – вот три объекта, достойные любования. Эти слова часто повторял дедушка Арису, а он знал толк в жизни. Тихо угасала вечерняя заря, и бархатный сумрак перерождался в тёмную ночь. Фонари причудливо разбрасывали по саду жёлтые круги, в свете которых падающий снег переливался золотом.

Арису не удержался и, шлёпнувшись в сугроб, принялся руками и ногами рисовать снежного ангела. Как же хорошо жить! Какая нежная и чудесная зима! Перед внутренним взором вновь появилось лицо возлюбленной. Воспоминания и образы сплелись в затейливое кружево и отправились укутывать сознание. Тепло разлилось в груди, медленно опустилось в живот и ещё ниже. Арису зажмурил глаза и замер. Снежинки, выныривая из мрака, щекотали кожу и мгновенно умирали.

Внезапно воздух затвердел, так что даже дышать стало трудно. Какой-то извечный Холод сковал конечности и камнем придавил к земле. Тот Холод был точно живым, устало выдыхал ледяной туман и усыплял завыванием метели. Арису с трудом разлепил веки и испуганно ахнул. Над ним склонилась бледнолицая женщина в старинном белом кимоно. Красивая, с развевающимися волосами и дрожащими ресницами. В зрачках у неё плясали голубые льдинки, а на тонкой шее трепетал кулон в виде красного дракона.

– Ты не Казуми. Ты не мой любимый, – разочарованно произнесла она, разглядывая незнакомца.

Арису хотел было привстать, но не получилось. Казалось, он уже и сам превратился в сугроб.

– Я… Меня зовут… Гокэ Арису. Вы поможете… Помогите встать…

– Тихо-тихо… – шепнула она и обняла Арису. Её руки стали тюрьмой. На щеках замёрзли слёзы.

И вдруг Арису понял, что никуда не уйдёт. Он будет вечно любоваться этой женщиной и преклоняться перед её красотой. Вот бы дотронуться до неё, вот бы поцеловать, вот бы развязать пояс на кимоно. Пусть даже её голос темнее мрака и холоднее всех ледников в мире. Плевать!

– Я хочу быть с вами! – с восторгом сказал Арису.

– Чтобы найти Казуми, я прошла тысячи ночных дорог и даже побывала в стране мёртвых. Но ты не мой любимый! – рассердилась она и дохнула смертельной стужей.

Ворон сорвался с перил и улетел в сторону шоссе. Это было слишком даже для него.

Горизонт завалился. Облака подпрыгивали взбесившимися барашками. Дома, деревья и лица прохожих растекались в воздухе уродливыми пятнами. Тиси́я бежала так быстро, так усердно взбивала уличную пыль, что горожане испуганно шарахались в стороны.

Внезапно она споткнулась и упала на колени. Рисовые лепёшки вылетели из бамбуковой корзинки, которую Тиси́я прижимала к животу.

– Чтоб тебя сожрал гюки2! – резко подскочила она и задрала подол косодэ.3 Рисовые кругляшки мягко опустились на бурую ткань. Тисия похвалила себя за ловкость и понеслась дальше.

Городок Дандзё вырядился в желто-красный халат из опавших и танцующих в воздухе листьев. Вершины кедров и клёнов купались в осеннем дрожащем мареве, пронизанном лучами остывающего солнца. Зима приближалась медленно, заигрывая с горожанами: то великодушно уступала место тёплым денькам, то вдруг покрывала жухлую траву серебристым инеем. Дома с остроконечными соломенными крышами обернулись вуалью из паутины.

Тисия свернула с главной улицы в переулок, где густо росли сливовые деревья. Позади остался рынок и ухоженная усадьба старейшины Цикады, окружённая кустами магнолии и можжевельника.

– Госпожа Юзуха, я принесла лепёшки! – Тисия в один прыжок преодолела крыльцо и остановилась у деревянной двери. Смахнула со лба пот и пробормотала. – Только бы не опоздать… Только бы не опоздать…

После нескольких мгновений гнетущей тишины, во время которой Тисия искусала все губы, внутри дома, словно в животе голодного исполинского животного, заурчало. Затем раздались шаркающие шаги, и в узкой полоске раздвижной двери показалось истощённое лицо старухи со стрекозиными глазами. Женщина болела уже много лет, и глаза с каждым годом становились всё более выпуклыми.

– Ты опоздала, Тисия-тян!

– Простите, госпожа. Никак не могла огонь в очаге развести.

Госпожа Юзуха вздохнула так тяжело, что дверная щель с испугом отъехала в сторону, и изломанная фигура старухи в коричневой юкате4 вышла из мрака.

– Мне нет дела до твоего очага! Мой муж завтракал вчерашними лепёшками. А он уже старик, и зубов у него почти не осталось. Платить я тебе не буду. Мы с тобой договаривались. Опаздываешь – чистишь мой семейный алтарь в Храме забытых предков.

Тисия взмолилась:

– Только не это! Лучше я приберусь у вас дома, госпожа Юзуха. Храм в запустении. Там очень холодно и страшно. Никто туда не ходит, кроме вас.

Старуха сверкнула стрекозиными глазами:

– Оттого у нас много неприятностей! Мы забыли предков, отреклись от своих корней, потеряли опору. Отправляйся в Храм и приберись там! А завтра приходи вовремя со свежими лепёшками. Вот тогда я тебе заплачу!

Юзуха вернулась в дом, а Тисия уселась на порог и стала бездумно жевать лепёшки. Мысли роились в голове, сталкивались и вгоняли девушку в беспросветную тоску. Крыша протекала, обувь прохудилась, огород порос сорняками. Зима приближалась, а запасов овощей и риса совсем не было. Может это проделки ками? Божества неба и земли послали испытание, которое она должна преодолеть?

– Это всё гадкая старушенция! Видите ли, у её мужа зубов не осталось. Не велика потеря! Зря только вставала на рассвете и возилась с очагом. Ладно уж! Завтра подует новый ветер, – проворчала Тисия и побрела к Храму, мрачному, полуразрушенному и уродливому, словно бородавка на чистом лице красавицы.

Дома и рынок располагались на возвышении, ниже спускались огороды и квадраты рисовых полей, а дальше росли лес да бамбуковые рощицы вплоть до самой стены, неприступной и невозмутимой, которой и был отгорожен Дандзё от внешнего мира.

Тисия остановилась напротив добротного дома господина Такеру. Его хромоногий сын Асахи складывал в ящики дайкон. Чистил и аккуратно срезал ботву, которую потом наверняка замаринует в рисовом уксусе и кунжутном масле. Асахи заметил девушку и кивнул. Они были знакомы и в детстве вместе играли, по крайней мере до тех пор, пока десятилетний Асахи не свалился в овраг, где добывали глину, и не превратился в калеку. Тисия тогда вдоволь поиздевалась над мальчиком, придумывая ему всё новые прозвища: «Раскаряка», «Горбун», «Хромоножка». Её мало волновали чувства других людей, а уж что-то из ряда вон выходящее и вовсе выводило из себя. Спустя какое-то время она поняла, что была не права и, кажется, попросила у Асахи прощения. Кажется. Но как говорят в народе, плевок обратно не вернёшь. Тисия поклонилась в ответ и пошагала дальше.

На мшистые ступени Храма осторожно ступила осень. Прикрыла золотом листьев грязь и мусор. Когда-то храмовые стены пылали багрянцем, как клёны в одичалом саду, а теперь отталкивали древесными жуками и трухлявыми дырами. Крыша с изогнутыми кверху краями покосилась и стала пристанищем для воробьиных стай.