– Так что же случилось потом? – попытался я сгладить свою предыдущую реплику.

– Они пришли ко мне и расспрашивали о тебе. Хотели все знать. Как мы познакомились, где я тебя нашел, откуда ты взялся… Я сказал, что ничего не знаю, что и тебя толком не знаю. Они сказали, что старик, увидев медальон, как с ума сошел. Стал как одержимый, понимаешь?

– Одержимый?

– Да будто свихнулся, черт. Стал визжать и размахивать руками, как узнал, что они бросили тебя на улице, отправил их обратно, но ты уже исчез. Он объявил за тебя вознаграждение, как за беглого преступника.

– Поэтому ты меня отвел? Чтобы подзаработать?

– Слушай, это все уже меня не касается, ясно? И позволь напомнить: это ты ко мне пристал с ножом к горлу, в буквальном смысле!

– Не понимаю. Если медальон уже у него… что еще ему нужно?

– Сведения. Все, что с ним связано, – устало сказал Полито. – Я же говорю, он как с ума сошел. Ищет ответы в старых книгах.

– В книгах?

– Так мне ребята сказали, но я бы не слишком верил. Сомневаюсь, что они в курсе, о чем речь.

– Не понимаю… Если он так хотел найти меня, почему дал уйти?

– Черт, ты серьезно? Жаль, что ты себя там внутри не видел.

– Он знает, что я вернусь, – ответил я на свой вопрос.

– Он тебя просек, приятель. И так просто не отпустит. Эммет никогда не играет в открытую. Он так все обстряпает, что ты будешь чувствовать себя обязанным. На твоем месте я бы ушел и не возвращался. Еще не поздно.

– Но ты – это не я. Я не отступлюсь.

Очевидно, Полито знал, о чем говорит, но у меня были свои планы.

– Ну тогда имей в виду, что ничем хорошим для тебя это не закончится.

Какое-то время мы шли молча, возвращаясь той же дорогой, которой пришли. Полито снова стал насвистывать свою дурацкую песенку.

– Зачем вор дарит деньги нищенке?

– Что? Какой нищенке?

– Той, что продает детские ботиночки.

– Как ты узнал? – Судя по выражению лица, он сразу все понял, но не очень-то хотел говорить на эту тему. – Долгая история…

– Я весь внимание.

– Слушай, парень, тебе что, заняться нечем?

– Я просто хочу понять.

– Ну хоти дальше.

– Ты, кажется, забыл, что мой медальон оказался у этого прощелыги по твоей вине.

– Дерьмо… – Полито сердито сплюнул, хотя сердился скорее на себя, чем на меня. – Просто женщина, усек? Ты сам сказал: нищенка. И все.

– Что-то не верится.

– Твои проблемы.

– А почему она продает детские ботиночки?

– Черт. Сам-то как думаешь?

– Потому что… ребенка нет?

Полито скривился: придется объяснять… Хотя ему очевидно не хотелось.

– Она была монашкой, ясно? Работала в приюте. Там мы и познакомились. Несколько лет назад. Она была из хороших, знаешь? Не ведьма, как другие. Эта была ласковая и веселая. Веселая монашка, прикинь?

– И что с ней случилось? – спросил я, рискуя сбить его с мысли.

– Я уже был не в приюте. Она тоже. Вернулась в свой монастырь, знаешь? Пару лет назад, как раз когда эти мерзавцы стали жечь монастыри и убивать монахов и священников. Антицерковный разгул.

– У нас в районе из церкви повыкидывали на улицу открытые гробы…

– Я видел, как людей вешают, приятель… Вешали прямо на входе в церковь. Черт, я никогда не был сильно религиозным, но это было чистое зверство.

– И что с ней?

– Выволокли всех из монастыря, священника убили, монашек изнасиловали.

– Господи…

– Господи, вот именно… Молишься всю жизнь, а потом, когда тебя мучают и убивают, помощи с небес не дождешься.

– Ее тоже изнасиловали?

– Да. И бросили полумертвую на улице. Потом, оклемавшись немного, она пошла к своим, но ее уже не взяли обратно. Выгнали из монастыря. Даже слушать не стали.

– Почему? Из-за того, что с ней произошло?

– Из-за того что она была беременна.

– Вот дерьмо…

– С животом и на улице. Вот так с ней обошлись свои же. Мерзавцы. Помогают всем подряд и не могут помочь своим. Тогда-то я ее и встретил. День был паршивый, лило как из ведра, она пряталась под какой-то картонкой, вся дрожала. Она меня первая узнала. Черт, клянусь, я бы двадцать раз прошел мимо и у меня мысли бы не было, что это она. Так что я взял ее к себе, нашел местечко получше. Не дворец, конечно, но сухо, и теплее, чем под картонкой. Потом я узнал про беременность, предложил ей помочь с этим, но она отказалась наотрез. Она бы лучше сама умерла, но на это у нее духу не хватало, сечешь?

– Если веришь в Бога, самоубийство – большой грех, сразу в ад или что-то такое.

– Не знаю… Потому что ребенка от этого козла, насильника, она не хотела, а избавиться не могла.

От этой истории мне стало физически плохо. Я разных ужасов насмотрелся в последние месяцы, но рассказ Полито прямо жег меня изнутри, так что задавать следующий вопрос было страшно:

– А потом?

– Про нее стали говорить, история дошла до богатенькой пары, они ко мне и заявились. Выглядели так, будто даже не в курсе, что где-то какая-то война, понимаешь? Такие, будто все как раньше. Хотели взять ее служанкой, давали крышу над головой, еду.

– Есть еще в мире добрые люди…

– Не такие уж и добрые. Поставили условие, что когда она родит, то отдаст ребенка им, будто это их ребенок.

– Серьезно? Она согласилась?

– А что ей было делать? Она говорила, что Бог услышал ее молитвы, что это лучший выход. Переехала в их богатый район, к ним в особняк. Но когда ребенок родился, все изменилось. Хозяевам стало неуютно от того, что настоящая мать шастает у них по дому, а ей трудно было делать вид, что она к ребенку не имеет отношения. Ее вышвырнули на улицу как собаку, а ребенка оставили себе.

Я погрузился в рассказ Полито, как в готический роман. Драматический и жестокий. Без надежды на счастливый конец.

– А почему она на них не заявила или что-нибудь такое?

– Она пыталась. Ходила в полицию, но… что может бродяжка против одной из самых богатых семей в городе?

– Ничего, я думаю.

– Она вернулась на улицу в надежде скоро умереть, угаснуть тихо, но с достоинством. Обмануть Бога, вроде того. Собственно, этим она сейчас и занимается. А я что? Стараюсь поддерживать ее как могу, хотя не знаю, услугу ей оказываю или наоборот.

– Ты делаешь то, что должен.

– Я знаю, что однажды приду и найду только брошенную картонку.

– Но ты хотя бы будешь знать, что сделал все, что мог.

– Знаешь, что я действительно сделал? – прошептал он, наклонившись ко мне. – Сжег их чертов дворец. Дождался, пока уедут на лето, залез, взял кое-что, а потом поджег. Горело от фундамента до самой крыши. Что-то я продал Эммету, а он перепродал. В полиции вышли на некоторые вещи, опознали как краденые. Добрались до старика, я оказался под подозрением. Потому я тогда и уехал из Барселоны. Думаю, хозяева еще немного сердятся за то, что я превратил их особняк в горстку пепла.

– Я рад, что ты это сделал.

Мы шагали молча, если не считать песенки, которую снова принялся насвистывать Полито. Я размышлял над услышанным.

– А скажи мне вот что, – спросил я наконец, – почему ты не бросишь работать на этого ростовщика?

Судя по выражению лица Полито, я застал его врасплох. Он задумался на несколько секунд.

– На что ты готов, чтобы выжить?

– На все, – ответил я.

По его глазам я понял, что такого ответа он и ожидал.

Тощему карманнику больше нечего было сказать мне, так что на ближайшем перекрестке он свернул и пошел прочь, пиная камешек, подскакивавший на мостовой. Да, я ненавидел его всем сердцем, но, увидев, что он уходит, почувствовал себя неожиданно одиноким. Может быть, он почувствовал то же самое, потому что вдруг развернулся, словно забыл задать важный вопрос. Улыбнувшись, он ткнул пальцем в мою гитару:

– Слушай, где ты обычно играешь?

Зима вошла в город с демонстративной жестокостью. Какая наивность. Будто растягивавшее дни солнце сильно облегчало нашу жизнь. Холод проникал в дома, и пока одни боролись, чтобы продержаться еще зиму, другие сдавались, понимая, что не доживут до весны.