Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Она попала как раз вовремя: все в сборе. За столом, уставленным пивными кружками. Даже Куурпат здесь. Он, правда, косит глазом в сторону тира, устроенного в нише задней стены: оттуда долетают сухие щелчки мелкокалиберных «Монте-Кристо» и оживленная перебранка стрелков.

Ораторствует Фохт. И, как видно, уже давно: его лысина блестит от пота и, возможно, от непосильного умственного напряжения. Увидев Клару, все встают, изображая каждый на свой лад радость от ее появления.

— Фрау Цеткин, мы как раз обсуждаем последние новости и определяем свое отношение к ним, — объявляет Фохт напыщенно. Можно подумать, что от того, как он отнесется к русской революции, она расцветет или засохнет на корню! Но все же небезынтересно, до чего они тут додумались.

— И что же вы решили, господа? Сдается, вы уже немало времени судите и рядите здесь? — Клара обводит глазами стол с ровными столбиками картонных подставочек. Воздух такой густой от сигарного дыма и пивного дрожжевого запаха, что, кажется, его можно пощупать.

— Да, события призывают нас! — неопределенно отзывается Фохт. Его правая рука засунута за борт сюртука, словно он готовится произнести какую-то программную речь. Заинтересованный Куурпат отворачивается от тира и придвигает стул поближе. Кунде снимает с Клары пальто и вешает его на оленьи рога в углу. Тотчас перед Кларой появляется кружка светлого пива.

— Подогрето, как вы любите, фрау Цеткин.

Она благодарит кивком головы и приготавливается слушать.

— Я вся внимание, господин Фохт.

Фохт откашливается. Похоже, что он заподозрил какую-то каверзу. И уж во всяком случае насмешек от Клары — не оберешься! Но он признанный политикер здесь, в «Регенте», и обязан поддержать свое реноме.

— Речь у нас идет, естественно, об известных событиях в России.

— О революции в России, хотите вы сказать? — с невинным видом спрашивает Клара.

— Подождем давать определения, фрау Цеткин. Еще рано говорить о революции… Да и есть ли основания для этого? Могут ли рабочие столь отсталой страны с ее дикими законами, при полном отсутствии демократизма — подняться на революцию?

— Для революции нужна прежде всего культура! — выпаливает Кунде.

— Правильно, — благосклонно кивает ему Фохт, словно подскочившему с нужным ответом школьнику. — Поэтому мы прежде всего должны выяснить для самих себя: что мы имеем в России, господа? Революцию или стихийный бунт? Движение рабочих или всего лишь эпизод борьбы?

— Какой эпизод? — не сдержалась Клара. — Рабочий класс России ведет испытанная партия! И она подымает пролетариат на революцию. Социальную революцию! Разве ее размах не ясен даже из официальных сообщений, если уметь читать их?

— Не будем горячиться! — произносит Фохт, закрывая для важности глаза. — Будем думать.

Кларе вдруг становится смешно: чего, в самом деле, могла она ожидать здесь, в «Регенте»?

— Думайте, думайте! — весело бросает она и подымается со стула.

Когда тяжелая дверь захлопывается за ней, словно напрочь отрезая все, что осталось там, в глубине кафе, она ощущает резкость и свежесть ветра, дующего в лицо, и в его порывах — легкий аромат: это запах зимы — снега, хвои, дымков из многочисленных труб, они прижимаются к самым крышам.

Клара тотчас забывает о компании в «Регенте», ее теплые башмаки скользят уже по узкому тротуару окраины. Домики рабочих теснятся к фабричным корпусам, гордо вздымающим свой флагшток над чугунными воротами.

Клара открывает калитку, знакомой тропинкой, с которой старательно счищен снег, идет к крыльцу. Дверь, обитая войлоком, заперта на замок. Между тем Паулю уже пора бы вернуться с работы, и уж во всяком случае Эмма должна бы ждать его с обедом.

Клара стоит перед дверью. Да, пожалуй, и весь поселок словно вымер. В этот час здесь обычно людно. Кто спешит домой, кто — на перекресток в трактирчик, где всегда есть свежее пиво и где ведутся жаркие дискуссии на темы дня. Не заглянуть ли туда?

Звонкий мальчишеский голос выводит ее из раздумья:

— Фрау Цеткин! Фрау Цеткин!

— Почему ты так кричишь? Ты думаешь, за эти дни, что мы не виделись, я оглохла?

Это внук соседки, Макс. Макс-Всезнаюпервый. Он и на этот раз оправдывает свое прозвище:

— Я боялся, что вы уйдете, а дядя Пауль наказал мне высматривать вас. Вроде я на посту. Но стоило мне на одну минуточку отойти от окна, посмотреть, что там делает в кухне Микки, не подбирается ли к клетке с канарейками… И вот вы здесь. Фрау Цеткин, наши все в зале ферейна, там очень большое собрание. А если вы хотите погреться в доме, вот ключ… Или лучше пойдемте к нам, наш Микки…

Она прерывает его многословие:

— Иди в дом, Макс, зачем ты выскочил раздетый?

Клара быстро идет по знакомой дороге к мрачноватому зданию на пригорке. Массивный этот дом издавна принадлежит союзу швейников. Когда-то один из владельцев фабрики в филантропическом порыва затеял здесь благочестивые чтения с показом посредством «волшебного фонаря» сцен из Священного писания.

Затея не имела успеха. Домом завладел певческий ферейн. А потом большой двухсветный зал пригодился для собраний. Если и он не вмещал желающих, что, впрочем, случалось редко, раздвижная стена давала возможность расширить аудиторию.

Так было и на этот раз. Клара бросила пальто на стол, где уже лежала груда других, — вешалки были переполнены. «Весь поселок здесь… И это связано с событиями в России», — поняла она и сразу окунулась в атмосферу митинга — да, конечно, это был именно митинг. Маленькая толкучка у дверей — тс! тсс! — зашикали кругом. Значит, митинг уже идет.

— Товарищ Клара, сюда! — кто-то тихо позвал ее, что-то шепнул соседу. Люди раздались, она протиснулась в зал и очутилась недалеко от возвышения для хора. Впереди нее стояло еще много людей, и она раньше, чем увидела его самого, услышала голос Пауля Тагера, чуть хрипловатый, с заметным саксонским выговором.

Она осторожно придвинулась, и теперь он уже стал ей виден. Чуть косолапя, стоял он, сжав здоровенные кулаки; один прижав к груди, а другой выбрасывая вперед и жестикулируя им, словно вбивал кувалдой точки после каждой фразы. И это придавало какую-то значительность его словам, неторопливым и веским, разделенным мгновениями раздумий.

Зажатая со всех сторон, она одновременно слушала и следила за настроением зала, за выражением обращенных к оратору лиц.

Как он вырос, Пауль Тагер! Настоящий рабочий вожак. Его не собьешь с пути теорийками о недоросшем до революции русском пролетариате. Классовое чутье подсказывает ему верные оценки. И в теории он тоже подковался за эти годы. Его ум, цепкий, своеобычный, природный юмор, уменье говорить с людьми заслужили ему авторитет. Вот и сейчас — как слушают его! Он говорит о происшедшем в России так, словно это случилось совсем по соседству. И то проклятое воскресенье, когда царь встретил картечью безоружный народ, — разве это воскресенье не могло быть их кровавым днем, и разве не могла пролиться кровь и на немецкой земле? В простых словах Пауля Тагера, рабочего вожака, звучит всем понятное: рабочие — братья. На каком бы языке они ни говорили, на какой бы земле ни стоял их дом — у них есть еще общий дом, общая семья, общий язык… И когда царь стреляет в русских рабочих, пули пронзают и наше сердце. А когда путиловцы в Петербурге подымаются против гнета монархии и капитала, и мы, немцы, расправляем плечи: вы начали, русские братья? Мы пойдем за вами след в след!..

Вот же произносятся здесь и принимаются всеми прямые честные слова о поддержке русской революции. И не возникает ни у кого сомнений в правильности ее методов. Но оппортунисты уже толкуют о непригодности русских методов в Германии.

Уже тушат боевую энергию рабочих изо всех своих брандспойтов, заряженных ядовитыми сомнениями и клеветой.

Из теневых углов выступают рыцари Большого Компромисса, и нашептывают, и подсказывают: «Не немецкое дело эти всеобщие политические стачки! Баррикады! Уличные бои! Это для русских максималистов, а мы, немцы, люди порядка!»

44
{"b":"841565","o":1}