Клара перебирала в памяти встречи с дорогими ей людьми, а окружающее вторгалось в ее мысли репликами соседей, перестуком колес.

Вагон потряхивало на неухоженной колее.

— Скоро и железная дорога придет в негодность. Будем ходить пешком по шпалам, — говорил худой человек в рабочей одежде.

— Да будут ли шпалы! — откликнулся кто-то.

Все засмеялись.

— И рыба подорожала, — не к месту объявила толстуха с корзинкой на коленях.

— Не знаю как где, но у нас, в верховьях Рейна, рыбы скоро не будет вовсе. Все предприятия спускают в реку отходы, — подал голос скептик из темного угла.

— Куда только смотрит кайзер? — поддакнула женщина с корзинкой.

Из коридора просунулась вихрастая голова. Бойкий фабричный говорок зачастил:

— Кайзеру некогда, муттерхен! Он занят турками! Он боится, чтобы турок не обидели англичане!

— При чем тут турки? — закричала женщина. — Мне нужна дешевая рыба!

— Еще чего захотели, муттерхен? Может, вам ананасов? Или бла-ман-же? — вихрастый захохотал и вернулся в коридор.

Клара вышла за ним. Оказывается, здесь шла игра в скат. Несколько молодых мужчин азартно бросали карты на поставленный ребром чемодан.

Один из игроков узнал Клару:

— Здравствуйте, товарищ Цеткин. В прошлом году я слышал вас в Нойкельнских казармах. Вы говорили против войны. А что вы думаете о заварушке в Криммитчау?

— В Криммитчау?

— Вы не видели сегодняшний вечерний выпуск? Я купил его на станции. Сейчас принесу!

Он тотчас вручил ей вечернюю газету. В Криммитчау забастовали ткачи, требуя сокращения рабочего дня и повышения зарплаты.

Клара посматривала в окно; ей не терпелось поскорее добраться до редакции «Равенства».

Зимним вечером Клара приехала в Криммитчау. Саксонские ткачи и ткачихи вступили в решительную и планомерную стачечную борьбу с предпринимателями. Обстоятельства в Криммитчау были совершенно особыми даже на фоне общего оживления стачечного движения в стране.

Город текстильщиков казался вымершим. Дым не поднимался над крышами фабричных корпусов, ветер гулял на дворе, уставленном сугробами. Забастовочные пикеты не допускали за ворота фабрики полицейские команды, мобилизованные на уборку снега.

Клара никому не сообщила о своем приезде, хотелось самой окунуться в атмосферу много месяцев борющегося города, теперь вступившего в решающую фазу этой борьбы.

Приближалось рождество. Зима была на редкость снежной, метельной. Маленький городок утопал в снегу. Тощая кляча единственного извозчика, стоявшего на площади, с усилием потащила пролетку с поднятым верхом.

— Какие новости в городе? — спросила Клара возницу, напоминавшего елочного Санта-Клауса, запорошенные снегом его усы и борода казались сделанными из ваты. И снежинки на них блестели, словно бертолетова соль, которой украшают Деда Мороза и Снегурочку.

— А вы откуда, уважаемая? — ответил он вопросом на вопрос.

— Из Штутгарта.

— Вот как! Невеселое время вы, однако, выбрали для посещения нашего Криммитчау. Наверное, здесь у вас родные?

— Да.

— В газетах пишут про нас не совсем то, что происходит на самом деле, — раздумчиво заметил возница, понукая коня.

— А именно?

— Да взять хотя бы нашу пожарную команду. Сообщают, что она потушила пожар на складе отходов.

Возница замолчал надолго, и Клара нетерпеливо спросила:

— А что же на самом деле? Не тушила? Или пожара не было?

— И пожар был. И команда, действительно, его потушила. Но спрашивается: кто поджег, а?

Клара сказала, что ее это тоже интересует.

Возница щелкнул кнутом над спиной своей клячи и полуобернувшись, многозначительно сообщил:

— Все дело в брандмайоре.

— Ах так! — Клара ждала продолжения, но оно не последовало. Пролетка ныряла по ухабам, возница не оборачивался больше.

Узкая улица вела на небольшой взгорок. Темные фабричные здания высились на нем.

— Кладбище, — выразительно сказал возница, указывая на них кнутом.

— Ну, а что же брандмайор? — напомнила Клара.

— Брандмайор, чтоб вы знали, и дал в газету сведения. Но-о, перебирай ногами, Эльза, скоро в конюшню!

— Какие же сведения?

— Будто склад подожгли забастовщики.

— А на самом деле?

Возница долго крутил кнутом в воздухе, прежде чем сделать свое сообщение:

— А поджег кладовщик, у которого еще с того квартала не сходится сальда-бульда.

— А брандмайор?

— Брандмайор? О, брандмайор! — оживился возница. — Брандмайор и надумал покрыть это дело за счет забастовщиков!

— Почему же ему вздумалось покрывать кладовщика?

Возница бросил на Клару такой взгляд, словно она задала бог знает какой глупый вопрос:

— Так брандмайор же — его родной брат.

— Ну, тогда все понятно, — сказала Клара.

— Всем давно понятно! Всему городу. Еще на Цецилиенкирхе часы не пробили полночь, как пожарники с трезвоном и гиком вывалились из-под каланчи. Но, спрашивается, как они узнали про пожар, если никакого пламени или дыма еще вовсе не было?

— Что же это значит? — продолжала Клара свои расспросы, явно доставлявшие удовольствие Санта-Клаусу.

— Неувязка! — с важностью объяснил тот и больше не произнес ни слова. Да и некогда уже было.

Они остановились перед стандартным двухэтажным домом, окна которого были неярко освещены желтоватым светом: Криммитчау освещался керосиновыми лампами, не так давно сменившими свечи.

Расплачиваясь, Клара сказала:

— Спасибо за ваш рассказ о пожаре. Он гораздо интереснее «сведений» брандмайора и уж наверняка — правдивее. Счастливого рождества!

В доме Франца Рунге появление Клары произвело веселый переполох. Семейство сидело за столом, и Клара тотчас отметила скудность ужина, накрытого с такой тщательностью, словно тут предполагалось что-то путное. Она привезла с собой кое-что, и к радости троих детей Рунге на столе появились традиционные рождественские лакомства в разноцветных обертках.

— Завтра надо будет получить багаж, там много всего: и теплые вещи, и продукты, и игрушки. Все, что прибыло к нам в «Равенство». Со всей страны. С надписью «Для бастующих в Криммитчау».

— Спасибо, Клара! Ты просто била в набат в своей газете. Почему ты не сообщила, что приедешь?

— Ах, Франц! Сейчас не время для пышных встреч. Надо подымать дух людей. Пусть почувствуют, что не одиноки, что с ними вся рабочая Германия. И даже больше. Вы читали сообщения из России?

— Конечно. Но, наверное, ты расскажешь об этом: подробнее?

— Да, я затем и приехала. На юге России и в Петербурге забастовщики выдерживают бои с полицией.

— У нас не слаще. Ты сама увидишь, — сказала Гедвиг Рунге.

Позже, когда детей уложили спать, они еще долго сидели в кухне, где в очаге дотлевали угли и слабо светила лампа с приспущенным фитилем.

— Подумай, Клара, — сказал Франц, — какие перемены произошли в Германии только на нашем веку. А ведь мы с тобой не такие уж старики…

— Поверь мне, — ответила Клара, — что за ту вторую половину жизни, которую нам с тобой еще предстоит пройти, мы будем свидетелями еще больших перемен!

— А знаешь, Клара, я бы все-таки узнал тебя, если бы даже встретил случайно. И спросишь, почему? По чертикам в глазах!

Потом они вспоминали давние дни в Видерау, когда семейство Рунге ткало у себя на дому, а приказчик фабриканта, которого за усы торчком звали «дядя Кот», объезжал округу в фургоне, запряженном парой кляч, забирал продукцию и расплачивался за нее часто не деньгами, а залежалыми товарами, предназначенными для подобных случаев.

— Я даже помню, — сказал Франц, — как мои сестренки радовались побрякушкам, словно дикари с какого-нибудь острова.

— Да, и приказчик представлял в единственном своем лице класс капиталистов, — продолжала Гедвиг. — Но всего удивительнее то, что сейчас, рядом с современными ткацкими фабриками продолжает вовсю процветать та же кустарщина. Даже у нас в округе. И кустари эксплуатируются еще бессовестнее, чем во времена «дяди Кота»…