Лариса смотрела на Вовчика, стараясь придать своей мимике рабочей сосредоточенности.

– Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы не понять, кто мой спаситель.

Лариса улыбнулась, он так понятен ей в продолжении.

– Долг человека никого ни к чему не обязывает.

– Не то, не то я хотел сказать. Нить, или как там, – канва моей мысли сбита.

– У тебя будет еще не один день восстановить ее. Полежи без эмоций… Я заканчиваю…

Матвей видел счастливого мальчика, ощущал его цепкую теплую ручку и не давал себе отчета, почему вызвался пойти с ними. Желание родилось мгновением. Он не смог бы обозначить главный позыв, спроси его внезапно об этом. Хотя, зная некоторые свойства его характера, мы сами сможем сделать то определяющее заключение: включилась природная потребность в помощи всем обиженным мира. Они шли среди торговых рядов, оказалось, мальчуган давно освободился от маминой опеки и держал за руку одного Матвея.

– Папа, – увлек он его к восточным сладостям, – папа, купи пастилку, я люблю абрикосовую.

Сзади вмешалась его мама:

– Негодник, когда ты все успеваешь? Мы как раз и шли за ней. Не надо конфет, дай ему рахат-лукум и пастилу.

У Матвея перехватило дыхание от просьбы мальчугана. Он жестом отстранил вмешательство мамы.

– Мы разберемся сами, что и как…

Почувствовав поддержку, мальчуган стал перед прилавком на носочки.

– Вот эту, оранжевую.

– Угощай, Ванюша… и доброго дядю угости.

– Мамочка, ты что, не понимаешь? Он мой папа!

Возвращались к магазину без скованности в общении, удовлетворенные вкусом необыкновенного лакомства.

В магазине Эльвира, мама мальчика, шепнула Матвею:

– Выбирайте с ним, так и быть, я потом рассчитаюсь сама. Не будем портить праздник малышу.

Выходили с огромными коробками: в оконце одной застыло счастливое лицо куклы, в другой – звездастый, в цветах маскировки вертолет.

Ванюша позволил Матвею себе помочь. Спотыкаясь, он цепко придерживал коробку.

– Пап, а запускать вертолет сегодня будем?

Эльвира с отчаянием закрыла глаза, затем, подняв в недоумении плечи, посмотрела вопросительно на Матвея. Матвей попал впросак, он не знал, как ему ответить.

Эльвира ринулась на выручку.

– А куклу ты видел, дорогой мой? Дочка Матвея тоже ждет подарка.

– У папы есть дочка?.. – мальчик в немом удивлении дернул Матвея за рукав. – Что мама говорит?

– Не дочка вовсе, – поспешил успокоить его Матвей, – на самом деле знакомая девочка.

Эльвира опустила глаза. Матвею показалось, что напряжение в ее лице уменьшилось.

– Да, именно так, – уточнил он.

Запускали вертолет на полянке перед их домом. Собралось зрелищное представительство из других детей. Ванюша ревностно охранял их дистанцию к вертолету.

А когда управление полностью передали в его владение, мальчишки и девчонки начали давать деловые наставления. Под возгласы детей и стрекот вертолета Матвей почувствовал прикосновение к своей руке.

– Я вам безмерно благодарна, Матвей. Впервые за этот год я почувствовала отчетливо так нужную моему сыну мужскую опеку. Жизнь все-таки продолжается. Вас ждут, наверное?

Мысли Матвея метались в двух крайностях: он понимал, что, если его пригласят на чай, он не откажется. У Мариши другое – к ней успеется.

Больше часа просидел Василий Никанорович в беседке. Проходили мимо сосредоточенные люди. Незаметно для себя он переключился на них. При наличии лиц, озадаченных своим насущным, все же преобладали раскрепощенные и счастливые – безразличных не встречалось. Подобные стычки с женой происходили с периодичностью в месяц. К исходу этого срока у Василия Никаноровича включался режим ожидания, приходила нервозность, и всякая работа не шла впрок, превращаясь в механическое отвлечение. В прошлое время революционных праздников периодичность происходила в простом календарном исчислении, в праздники. В нынешнее – количество провокационных случаев увеличилось кратно, и закономерность нарушалась, превращаясь в беспорядочность. Сколько раз он пытался не акцентировать внимания на данном факте – в любом случае в противодействие следовала добавка, превращаясь, если смотреть глазами стороннего безразличного человека, в некую игровую сцену. Основная причинная потребность Маргариты Ивановны в это время – известить каждого знакомого абонента о своем выросшем к нему почтении. Вытаскивались из недр телефона все малоактивные номера. На той стороне, естественно, подыгрывали, понимая ее состояние. Действо могло продолжаться два-три часа, до снижения градуса алкогольного воздействия. Тому самому стороннему толкователю могла показаться исключительная безобидность происходящего, она могла оставаться таковой и для Василия Никаноровича, если бы ему не было так грустно от впустую уходящего времени. Отказаться от замечаний он и смог бы, с его-то выдержкой, не происходи устоявшаяся закономерность из года в год вот уже три десятилетия да не случайся у Маргариты Ивановны падений с коварными ссадинами на лице и теле. После крайностей возлияний наступало отрезвление, четко на срок влечения к новой подпитке крови спиртосодержащим напитком. Под стандартную категорию алкоголизма, в классике, состояние не подпадало, но вызывало достигшую апогея неприязнь с ощущением близкого трагического конца. Построив свой быт на основах морали советского прошлого, где жена – скромная умелая домохозяйка, он – добытчик и защитник ячейки семьи, остальные члены – послушные и праведные почитатели фамильного начала, Василий Никанорович, даже в силу своего отходчивого нрава, принять свершившийся факт не смог. Упорядочив мысли, он полез в карман, где на случай недомогания в груди носил валидол. Растворяясь под языком, препарат приносил некоторое облегчение. Когда собрался вернуться домой, следующая мысль пронзила грудь: «Как можно не понимать его состояния? Она действует злоумышленно? Останется одна, а дальше? Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променяла бы, если б смогла?» Не углубляясь в рассуждения, поднялся в дом, на третий этаж своего детища. Маргарита Ивановна лежала на кровати, нервно подергивая закрытыми веками. Можно предположить, какие страсти рождались в ее воспаленной голове.

В Сергеевне Лариса нашла выход своей природной потребности. Отдавать стало ее органической частью, в этом одном она находила удовлетворение, возможность чувствовать себя нужной. С возвращением внука Сергеевны Ларисе взгрустнулсь. На работе она выкладывалась по полной – дом и уединенность становились пыткой. Она соглашалась на все подмены.

Закончив перевязку, Лариса проводила Владимира до палаты. «Что может дать ей этот мальчик?»

Ей хотелось мужского преобладания. «И черт с ним, с его полигамностью! Пусть будет Виктор Андреевич!»

Лариса прошла по отделению – Виктора Андреевича не нашла. От обуявшего ее отчаяния она решилась на встречу с ним вне больницы. «Попытка – не пытка. Позвал открытым текстом, значит, что-то в нем проснулось к ней. А вдруг…» Она стояла у витража с видом на еловый подлесок. Огромная сосна сравнялась верхушкой с ее лицом. Там всегда копошилось воробьиное семейство. Лариса вернулась в сестринскую – вспомнила о пачке дежурных крекеров в сумке. Открыла окно и раскрошила лакомство на подоконнике. Совершенно не остерегаясь ее, дружная стайка, чуть ли не касаясь ее рук, приступила к трапезе. Она закрыла окно, наблюдая за возней пернатых. От голоса сзади вздрогнула.

– Мы скучаем? Первый признак начинающейся депрессии. Приходи, Лариса, вечерком, цивилизованную официальную часть гарантирую, – произнес, остановившись в метре от нее, Виктор Андреевич.

Лариса ухмыльнулась.

– Возможен и неофициальный сценарий?

– Лариса, ты мне небезразлична, могу я использовать во благо свалившуюся на мою голову благодать?

– А ты знаешь, – переходя в первый раз с ним на «ты», – приду, и непременно сегодня. Крепость сдалась без борьбы. Циничной делаешься с вами, хирургами. Попробуем, как у грузина в анекдоте: «Одевайся и сопротивляйся».