Грей: Да, но ваш суп скоро замёрзнет.
Холмс: Мой основной рацион всегда составляла информация. Что означает эта фраза?
Грей: Это цитата из трагедии Эсхила "Агамемнон". Когда ахейцы поплыли штурмовать Трою, на острове Авлида они увидели, как два орла напали на беременную зайчиху и вырвали из её утробы нерождённых детёнышей. Люди истолковали это как доброе знамение, обещание успеха в предстоящей войне, но Артемиду, сестру Аполлона, которого вы видел и у меня в холле, богиню звериного плодородия разгневало их злорадство. Она наслала непогоду на море и объявила, что до тех пор не прекратится шторм, пока предводитель войска не заколет на её алтаре свою старшую, но ещё безбрачную дочь. Что он и сделал.
Холмс: То есть вы подсунули мне эту тарелку в надежде, что меня стошнит? У вас почти получилось.
Грей: Я согласен - история Агамемнона бедственна и просто отвратительна, но для меня важно, что всё бывает... а rebours... vice versa - наоборот: спасением заячьей жизни можно выкупить человеческую. По крайней мере, со мной вышло именно так. Незадолго до моего перерождения я присутствовал на охоте и помешал стрелку убить этого зверька, кажется, даже оттолкнул ружьё. Оно всё-таки дало залп, но попало в загонщика и смертельно ранило его. Этот несчастный оказался не случайно на месте своей гибели: он тоже был своего рода охотником, только добычей своей мыслил меня, выслеживая меня, чтоб отомстить за свою сестру: она покончила с собой по моей вине. Позднее мой великий друг объяснил мне, что это дух лорда Байрона, любителя и защитника всей фауны, присматривающий за мной, поскольку я живу в его доме, вмешался в мою судьбу и избавил меня от ножа или пули Джеймса Вейна, а его, беднягу, - от греха кровопролития, и скорее всего взял на себя ответственность за его смерть перед престолом Царства Правды.
Холмс: Всё это - прошу прощения - бабьи сказки, и вам, Мориарти, должно быть за них совестно.
Мориарти: Да я-то ту при чём!? Сижу себе, жую...
Холмс: Разве не вас мистер Грей назвал своим великим другом?
Мориарти: Нет. Он так называет того, кто лёг в его гроб.
Холмс: Он не лёг - его уложили. Я был в морге и поклянусь чем угодно: никто не отдавал свою жизнь за Дориана Грея. То, что вы выдали за его труп, успело лет десять проваляться в каком-то сухом и холодном подвале.
Грей: Четырнадцать, если быть точным - четырнадцать лет, с 36-го года он пропокоился в могиле, потом, после того как по распоряжению барона Османа часть монмартрского кладбища была срыта, его мощи почти столько же времени хранились в дубовом саркофаге на чердаке Дома Воке. А потом он воскрес и нашёл меня.
Холмс: Глагол ВОСКРЕС сильно портит вашу шутку, давайте о нём забудем.
Грей: Это ключевое слово моей биографии.
Холмс: Я больше не могу. Приятного аппетита, джентльмены.
"Должна же быть в этом проклятом доме какая-то дурь!"
Шерлок Холмс грохотал створками и ящиками напыщенного резного буфета. Постучал по стенке подозрительно неглубокой ниши, выявил потайную полость, взломал её перочинным ножом и достал ларчик из чёрного оникса с тонкой позолотой. К его крышке крепились три шнурка, унизанных стеклянными шариками, да ещё с серебряными кисточками на концах. Ярость рационалиста не знала предела: ну, на черта здесь эти побряушки!? Он оторвал их и бросил за диван. Вскрыл шкатулку и увидел внутри остатки гашиша, засохшего, окаменевшего, как подмоченный порох. Отваженный экспериментатор, Холмс выдолбил себе комок величиной с фасолину и рассосал его.
Последнее проглотил, уже шагая по лестнице с твёрдым намерением отыскать архив Мориарти и в полной уверенности, что он где-то на чердаке. Открыл единственную дверь и решительно вошёл в просторную тёмную комнату. Его нога увязла. Он упал в мягкую толщу высокого мха, покрывавшего здесь весь пол и нижнюю часть стен. От тёмного живого ковра исходил вкусный запах леса. Несколько тяжёлых светлячков взлетели из заросли. Самого медлительного поймал ртом крупный ёж и проглотил. Тотчас и без того светлые острия его колючек загорелись переливчатыми огоньками. Превратившись в живую лампу, зверёк по-беличьи, только не так прытко вскарабкался по замшелой ножке на письменный стол, оттуда продолжил свою охоту, хотя больше трёх букашек съесть ему не удалось.
Холмс перевернулся на спину и разглядел свисающие с потолка сталактиты, по которым тоже ползали светлячки. Стены облюбовали улитки, каждая величиной с хомяка. Совсем близко внутри мха что-то встрепенулось и волнообразно поползло к углу, где кустился папоротник и щетинился хвощ, колыхая над собой растения - так могла сделать прячущаяся в траве змея.
Сыщик сел, снова взглянул на стол и заметил невообразимую перемену: вместо одного стула было уже два - один напротив другого. Ёжик занимался своим делом - вскакивал на задние лапы и пытался схватить светляка.
Кое-как Холмс уселся на ближайший стул. На столе перед собой он нашёл листы чистой бумаги и птичье перо, какими писали наши деды. Ещё не подняв глаз, он понял, что с другой стороны на втором стуле сидит другой человек. Его присутствие не пугало, трудно было лишь решиться взглянуть не него в упор, но, сделав это, Холмс испытал окончательное облегчение. Он увидел худощавого брюнета того возраста, в каком человека последний раз называют молодым. Черты лица были тонки и остры, в глазах словно горел природный газ сквозь толстые мелкогранёные линзы синего стекла. Его руки спокойно лежали на краю стола, кисть на кисти. Ёж подкрался понюхать его пальцы, и он ласково погладил зверька по носу.
- Моё почтение, любезнейший! - заговорил с ним Холмс, - Вы, как я понимаю, тот самый герой, впустивший в своё сердце нож ради того, чтоб Дориан Грей начал новую жизнь? Отрадно, что мой дедуктивный метод действует даже в отношении привидений. ... Знаете, зачем я принимаю наркотики? - Они отбивают удивление, ощущение нереальности.
- Да, это очень мешает, - тихо ответил призрак, кивая, - Я знаю. Но вам не будет нужды в зельях, если вы перестанете смывать свои сны. Они приучат вас верить...
- И отучат сомневаться! Нет, это не для меня! ... Как я могу принять то, что вам удалось, пробыв двадцать восемь лет мертвецом, вернуться к жизни!? Как такое возможно!?
