- Отчасти.
- Уточните!
- Не хочу. Вы всё равно до него не доберётесь.
- Так вы говорили и о себе самом.
- И разве ошибался? Вы что, надели на меня наручники? или уложили в гроб? или узнали обо мне что-то существенное?
- Всё что мне нужно знать о вас, я знаю.
- Угу. Только напрасно вы и ваш...... так безоговорочно вписали меня в сабельную "М".
- ... Мориарти - это псевдоним?
- Естественно.
- По-вашему, это важно? Ещё Шекспир сказал, что роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет, а от вас из-под любого имени разит кровью и...
- Это запах ваших бинтов. Он вам подходит.
- Кто четвёртый!?
- Думайте сами. Его вы знаете лучше, чем меня, и уж точно - чем я - его.
В уме Холмса побежала каталожная колонка антропонимов на букву "М", сверху вниз, потом снизу вверх, уже медленней, рывками; на глазах - если можно так сказать о внутреннем зрении - из слов выпадали буквы, в основном заключительные; на новом спуске колонка казалась бессмысленной россыпью графем, держался до конца только Мортимер, но вот его имя наполовину осыпалось, а мерцающее МОР взорвалось тусклыми искрами, а во тьме замаячило что-то невнятное и устрашающее, напоминающее о прошлой ночи.
- Профессор...
- Я не желаю говорить об этом выродке. ... Давайте лучше расскажу о себе, а то досадно даже, что человек, более всех на свете озабоченный моей персоной, располагает столь скудной и превратной информацией. Подозреваю, что это вас разочарует, но начну с того, что я вовсе не математический гений; я лишь сын математического гения. Наукой этой я занимался в угоду другим и с помощью сильного, упорного руководителя, остававшегося в тени. Да, я защитил диссертацию в восемнадцать лет, и тогда-то, выступая с благодарственным словом к учёной комиссии я внезапно понял, как мне отвратительно всё это: эти люди, эти правила... Всё, что было во мне, отторгало всё, что было вокруг. Я знал математику, но не имел к ней никакого отношения, кроме подобия идиосинкразии. Да, мне дали кафедру и толпу студентов, но я не мог думать о работе. Бывало, на глазах у семидесяти человек останавливался на каком-то уравнении и не мог понять, ни что делать дальше, ни что значат все эти закорючки. Моё увольнение стало вопросом недолгого времени, и покинул Кембридж я почти счастливым.
- А ваш отец к тому времени успел умереть?
- Нет, но ему было безразлично, что со мной происходит.
- Великому, как вы сказали, математику, была неважна научная карьера его сына и воспитанника!?
- Я вовсе не назвал моего отца каким-либо математиком. Он был ничем не примечательным лордом, а вам нужно всё-таки больше внимания уделять словам на букву "М".
- Хотите сказать, что имели в виду... свою мать?
- А кому ещё, помимо отца, я могу приходиться сыном?
- Женщина-математик!?
- Это у неё было наследственное, по женской же линии. Но мне досталось наследство мужское, тут уж ничего не поделаешь. ... Устроившись преподавателем на курсы повышения квалификации для офицеров, я завёл множество приятных знакомств и больше выслушивал рассказы моих учеников о заграничных походах, чем вдалбливал им правила расчетов. Наши герои быстро меняли репетиторов, но оставались моими приятелями. Отец не лишил меня карманных денег, а мать давно уже переселилась в склеп, так что я мог жить привольно, ни перед кем не отчитываясь. Но вот, в самый день моего совершеннолетия один из моих орденоносных учеников примчался ко мне в слезах: он проиграл чужие деньги. Вслед за ним в мой кабинет вошёл нотариальный клерк с пактом, завещанным от матери. Мы вместе с Мораном распаковали бумаги - и что же нашли? Перечень двадцати крупных баков и к каждому: план здания, схемы замков и ключей, наконец - код доступа к главному хранилищу!
- Где ваша матушка могла такое раздобыть?
- Да она же сама всё это спроектировала!
- Но код любого сейфа устанавливает его владелец.
- В свои изделия мама заложила такие комбинации, которые открывали бы дверь в любом случае, в обход установленного кода. Но мы это узнали позже, а в тот момент!... Бригаду сколотил Моран, я разработал план, если можно так сказать о том, что кое-как склеилось в моей голове по пути к банку Адмиралтейства...
- Систему защиты Адмиралтейского банка создал Персиваль Нидли в 1949 году.
- Ой, не светите мне в глаза, Холмс! Ваш Нидли просто выкупил у мамы её чертежи и выдал за свои. Но истинный зодчий таки-вынул из стены роковой камень - руками наследника. Моран расплатился с кредитором, с подельниками (кроме меня почему-то) и свалил в Индию. У меня появился новый - и последний - шанс на законопослушную жизнь, но... Нет, всё дело было в газетах. Я каждое утро читал об одном и том же: человек убил, был пойман и повешен. Или просто убил. Жену, брата, отчима, двоюродного деда, хозяина или хозяйку, новорожденного младенца... Постепенно мне стало страшно выглядывать в окно, мне казалось, меня окружают людоеды. Я по-настоящему заболел, а выхаживала меня бабушка, мамина мать. В полубреду я поведал ей об ограблении банка. Она вздохнула и сказала так: "Ждала я от тебя подобного поступка: кровь - кровь не отступает с края кубка"...
- Профессор, всё это, конечно, интересно, и я впечатлён вашей родословной, но она не приближает меня к раскрытию личности нашего общего врага, поэтому...
- Ещё как приближает! На мою жалобу о реках крови, стекающих в лондонскую канализацию из респектабельных домов и поэтических трущоб, моя бабушка, леди Байрон, ответила: "Чего ты хочешь? Мы живём в царстве Каина".
Впоследствии Холмс признавался, что, услышав эту фразу, ощутил спазм в сердце. Мориарти же садистично умолк, заявив, что сообщил уважаемому собеседнику всё, что ему известно о человеке, загнавшем из обоих на Рейхенбахский обрыв.
