— Только вот вы меня не устраиваете, — собравшись с духом выпалила Рина.

— И чем же, позвольте узнать?

Чародейка вздохнула. Не так-то просто в глаза мстительному и злопамятному каннибалу высказать свои претензии. Она решила начать с наименее важных:

— Вы пьёте с утра, азартно играете в карты, врёте, убили огромное количество людей просто на дуэлях, и…

— Продолжай, — тёмные прямые брови нахмурились, — какие ещё мои грехи ты вычитала в интернете? Про людоедство и сожительство с обезьяной не забудь.

Упоминание про интернет как-то охладило пыл Рины.

— Не думай, что, если я жил в девятнадцатом веке, то я отсталый идиот. Ещё вчера подумал, что ты станешь наводить обо мне справки, вот и почитал, — он изящно промокнул губы салфеткой, — понаписали обо мне столько ерунды, что не знаю, плакать мне или смеяться.

Он вздохнул.

— Давай так, оправдываться не стану, не вижу смысла. Спрашивай открыто по всем пунктам, какие волнуют. Всё одно, вызванного по контракту слугу поменять нельзя. Это я точно знаю. Не пойму откуда и как, но знаю. Начинай, чем быстрее мы с покончим с непониманием и подозрениями, тем лучше.

Арина подумала и начала с самого больного.

— Что было с обезьяной?

— Ты вообще соображаешь? – Толстой покрутил пальцем у виска, — я похож на ненормального? На кой чёрт мне сдался орангутан, да ещё и самец. Так для смеху на корабль взял. Карточный выигрыш, не бросать же животину. Дрессировать думал, да обезьяна глупая попалась и зловредная. Пакостила всем, а когда я хотел его верёвкой привязать, чтоб не срал на палубе, он меня за руку тяпнул. Я со злости его швырнул, да не рассчитал силу, позвоночник орангутану сломал. Пришлось пристрелить. И всё.

Звучало правдоподобно.

— Каннибализм.

— Уже объяснил, второй раз не буду. Так для смеху рассказывал, чтобы вот на такие рожи, как у тебя была за столом, поглядеть. Не ел, не готовил, и точка.

— Понятно, — у Рины немного отлегло от сердца. Она чувствовала, что сейчас Фёдор серьёзен и откровенен, как никогда прежде. Даже выражение лица другое, стал как-то старше и более усталым, что ли, — карты, женщины, дуэли.

— Всё сразу? – привычная усмешка чуть тронула губы, — начну с последнего. В наше время дуэли были обыденностью. Убийством это не считалось. Вызывали по большей части меня. Наверное, поэтому я считаюсь героической душой класса «Стрелок». Вины за дуэли не ощущаю ни малейшей. Приходилось драться с несколькими за раз, не убили – выходит я лучший. Дальше что? Женщины? Хоть ты мне и не любовница, ни мать, ни жена, скрывать не стану. Любил многих, никого не обидел, расставались по взаимному согласию. Был женат, счастлив и всё такое. Подробностей не дождёшься. Остались одни карты. Играл много и наверняка, если ты понимаешь, о чём речь?

Рина сказала, что в курсе дела.

— Не потому играл, что в деньгах нуждался, просто интересно. Любил ставить на место профессиональных шулеров, которые деньги стригли с простаков. Вот Саньке много лет долбил, как всё делается, а он не верил. Хоть в конце, слава Богу, понял, что к чему. Тогда к карточному столу интерес напрочь потерял. Считаю сие делом добрым, искупающим прочие игорные грехи.

— Понятно, а что с питьём вина?

— Пили в моё время много. Особенно военные. Хоть государь Александр не особо одобрял, но против воли большинства ничего поделать не мог, — Фёдор заложил за ухо волнистую прядь волос, выбившуюся из хвоста, — выпивал, я ж – преображенец всё-таки. Бывало, что и перебирал малость. Но про коня и грязь Пушкин-сукин сын, приврал. Не валился я с коня. Да и Фру-фру не калмыцкой, а орловской породы была. Теперь всё, надеюсь, или ещё какие враки по мою душу остались?

— Нет, это всё, — Рина ощутила огромное облегчение. Фёдор, конечно, своеобразный парень, но не извращенец и не людоед. В конце концов у всех есть недостатки и дурные привычки. Так куда лучше, нежели отозвался бы зануда навроде отца Викентия.

Федор уплёл остатки курицы, вскрыл чипсы и хрустел ими с удовольствием.

— И ещё, — проговорил он, прожевав очередную горсточку, — ты должна перейти со мной на «ты». Будет странно, если посторонние услышат, как ты выкаешь двоюродному брату. Даже в моё время такого не бывало. Забудешься, занервничаешь и перейдёшь на Фёдора Ивановича. Идёт?

— Хорошо, только как к вам обращаться? Федя? Федюша?

— Только попробуй! Никаких Федюш, Феденек! Можешь на французский манер – Тео. Значит, Теодоро.

Рина засмеялась:

— Уж двадцать лет минует скоро, как я не вижу Теодоро, — процитировала она испанского классика, — боюсь, Теодоро я не смогу произносить без смеха.

— Тогда либо Фёдор, либо – Алеут, если нравится – Американец.

Рина согласилась и протянула руку в знак полного примирения.

Ноутбук бабы Паши они нашли в её комоде под ночными рубашками. Компактный и тонкий, он лежал в чехле из плотного серебристо-серого материала с расходящейся в разные стороны застёжкой-молнией и широким удобным ремнём для переноса на плече.

Ни зарядного устройства, ни проводов рядом не было.

Арина поставила ноут на стол и включила. Вместо пароля закружились какие-то значки, подозрительно похожие не японскую кану. Девушка зацепилась взглядом за какую-то загогулину, и, когда та встала на первое место, нажала на тачпад. Значки выстроились в последовательность, и на экране загорелась надпись «Добро пожаловать!».

Система была совсем неизвестная, даже магонет имелся. Они с Фёдором первым делом открыли страницу с законами, которые так настоятельно рекомендовал изучить Викентий Константинович.

Алеут почитал немного, потом заявил, что подобной мути не встречал ни в той, ни в этой жизни и отсеялся, а Рина продолжала пробираться через юридическую абракадабру, регламентирующую жизнь и работу чародея региона.

Дочитать до конца пункт о применении силы в расследовании вмешательства существ и сущностей духовного плана в бытовую жизнь людей ей не позволил настойчивый звонок в дверь.

Девушка закрыла страницу и встала.

— Я сам открывать буду, — вскочил Алеут, — мало ли какая сволочь пожалует.

Но на этот раз никаких бесов за дверью не обнаружилось. Фёдор убрал подальше пистолеты, готовые прыгнуть в руки. На пороге топтались двое затрапезных мужичков неопределённого возраста. Они вытаращились на Алеута и забормотали:

— Извините, барин, нам бы Прасковьюшку Григорьевну повидать, — это говорил невысокий рыжеватый, заросший до середины щёк щетиной почему-то чёрного цвета.

— Да, да, — вторил ему второй – дородный, толстоватый с брылами на покрасневшей роже и в невообразимо грязной летней шляпе на голове, — её, матушку, покличь, барин, мил человек!

— Прасковья Григорьевна скончалась, — ответила подошедшая Арина, — а вы чего хотели?

Девушка узнала посетителей. Это была парочка местных алкоголиков, тусовавшихся во дворе соседних пятиэтажек, по императорскому проекту «Комфорт и уют» превращённом в небольшой сквер с детской площадкой, беседками и клумбами роз. Патронировала проект сама императрица Мария Николаевна, и благодаря ему уездные города Российской империи стали напоминать красивые иллюстрации из книг. Пара пьянчуг облюбовала крайнюю беседку, обычно пустующую из-за близости мусорных баков.

— Жалость-то какая! — в один голос запричитали незваные гости, — померла. А мы и не знали. Пусть земля ей будет пухом. А кто же теперь… — маленький ткнул локтем в бок толстого.

— Всего доброго, — проговорил он, — мы таперича пошли.

— Столбик, — обратился к собрату толстяк, — я не понял, кто теперь чародейка…

— Сказал же, пошли, — Столбик попытался спихнуть товарища с крыльца.

— Чародейка Поволжья сейчас я, — остановила их Арина, не став уточнять про свой временный статус, — если есть какое дело, заходите.

Мужички переглянулись, Столбик недоверчиво поглядел на девицу в коротких шортах и розовых очках, потом махнул рукой и сделал шаг внутрь.

Алеут выглянул наружу и запер дверь.