— Почему именно с Павелецкого?

— Потому что на Павелецком самые бомжаристые бомжи! Что ты там под диван запрятал? Деньги? Не бойся, не возьму!

— Деньги кончились. Поэтому я за них не переживаю.

— Тогда что же там?

— Телефон.

— Сотовый?! — восхитилась Наташа. — Покажи!

Рассмотрев при свете фонаря маленькую коробочку телефона, она набрала какой–то номер и, услышав идущие от аппарата гудки, тут же выключила его.

— Что же ты? Звони!

— Да нет… Поздно уже… Утром позвоню. Ложимся? — Наташа исподлобья посмотрела на Касьянина, и он понял, что в этом слове куда больше вопросов, чем может показаться на первый взгляд.

— Да, — ответил он сразу на все вопросы, которые почудились ему в голосе девушки.

— Как скажешь, — Наташа сбросила с себя синие джинсы, голубую рубашку мужского покроя и сразу стала какой–то беззащитной.

Легли рядом.

Некоторое время лежали, почти не прикасаясь друг к дружке, потом Касьянин осторожно завел руку девушке под голову и привлек с себе.

— Наконец–то, — произнесла она, и в голосе ее было облегчение. — А то как неродные.

— Породнимся, — ответил Касьянин.

— Мы породнились за красным вином… А это уж так… Скажи… Я тебе нравлюсь?

— Да.

— Не врешь?

— Нет. Ты мне нравишься.

— Чем?

— В тебе есть… что–то настоящее.

— Во мне все настоящее! — воскликнула Наташа шепотом.

— Вот этим и нравишься. Ты не хитришь, не лукавишь, не притворяешься…

Говоришь то, что думаешь, поступаешь, как считаешь нужным.

— Вообще–то да, — удивленно согласилась Наташа. — Это во мне есть. Ты мне тоже нравишься… И я даже знаю чем… Ты умеешь говорить «да» и умеешь говорить «нет».

— И ты это заметила?! — удивление Касьянина было еще большим.

— Знаешь, я вообще–то не дура… И если мы не разбежимся после этой ночи, может быть, ты это заметишь… Кто знает, может быть, ты еще что–нибудь заметишь, увидишь, почувствуешь…

— Уже почувствовал.

— Согрешим? — спросила Наташа каким–то особенным ночным шепотом.

И Касьянину ничего не оставалось, как привлечь девушку к себе. Наташа провела по его груди своими твердыми сосками, и все в нем заныло, застонало и замерло. То, что он хотел уйти с рассветом, то, что ему попросту нужно уйти, — все это перестало иметь какое–то значение. Когда Касьянин опрокинулся на спину и глянул в потолок широко раскрытыми глазами, то увидел на красной кирпичной стене солнечный зайчик.

Над горизонтом взошло солнце.

Дом постепенно просыпался. Сначала послышались звуки на других этажах, в других блоках. Звуки были глухими, едва различимыми. На дороге уже гудели машины, из–за леса донесся визг электрички.

— Пора собираться, — сказал Касьянин.

— Да, наверное, — откликнулась Наташа. — Хочешь, я прочту тебе несколько строчек… Моих строчек, хочешь?

— Да.

— Я играю, в судьбу ныряю, жизнь — блиц, я — вист!

— Так, — произнес Касьянин несколько растерянно. — Это твои стихи, ты их написала?

— Я.

— Прочти еще раз.

Наташа медленно, нараспев, лежа на спине и не отрывая взгляда от полыхающего солнечного зайчика на кирпичной стене, повторила четверостишие.

— Это хорошие стихи, — сказал Касьянин.

Хотя сам он стихов не писал, но как человек, многие годы имеющий дело со словом, он легко заметил точность каждого слова, вызов, грамотный вызов, без ерничества и повтора чьих–то открытий. Да, это Касьянин понял сразу — каждое слово было на месте.

— Еще, — сказал он.

— Мелькнул в трамвае профиль гордый и скрылся за жующей мордой. Морда восторжествовала. Профиля — как не бывало.

— Круто, — проговорил Касьянин. Обернувшись, он смотрел на Наташу с немым изумлением. — Это настоящие стихи.

— Я же тебе сказала — у меня все настоящее.

— Кажется, я начинаю в это верить… Знаешь, что я сделаю? Напечатаю в газете. Это я могу… Хочешь?

— Хочу. Только с портретом. Чтобы я могла каждую шелупонь потом этой газетой по морде бить. — Давай фотку.

— Ты что?! Шутишь?!

— Шутки кончились, — этот голос прозвучал от двери. Касьянин и Наташа одновременно оглянулись и увидели двух ребят в синих с разводами спортивных костюмах. В их глазах не было ни улыбки, ни торжества. Вообще не было никакого выражения. Разве что некоторая удовлетворенность — они нашли человека, которого искали. — Собирайся, — сказал один из них Касьянину. — Мне тоже? — спросила Наташа.

— Можешь остаться… Пока.

Касьянин узнал этих ребят, это были люди Евладова. Значит, все–таки выследили, значит, и в этом доме у него налажена служба оповещения. Может, Наташа сдала? Нет, это невозможно. Как же так… Неужели они от дома шли за ним? Но тогда зачем было тянуть всю ночь… Ах да, ждали рассвета.

— Быстро! — неожиданно громко рявкнул один из парней.

Все произошло так неожиданно и так необратимо, что у Касьянина не нашлось никаких сил для сопротивления, и единственное желание, которое посетило его в этот момент, — это вести себя достойно в глазах Наташи. Она была подавлена и сидела на своем диване, не смея пошевелиться. Касьянин наклонился к своим туфлям, причем сознательно встал так, чтобы ребята от входа не видели его рук.

Весь пол покрывал песок вперемешку с цементной пылью. Увидев в этой пыли обгоревшую спичку, он быстро, не разгибаясь, написал на полу номер анфилоговского телефона, домашний номер. Наташа видела его движения, и когда их взгляды встретились, молча кивнула, дескать, все поняла.

Касьянин снял с гвоздя, вбитого в стену между кирпичами, свой пиджак, надел его и обернулся к Наташе, чтобы попрощаться. И в тот момент, когда стоял спиной к ребятам, успел прошептать несколько слов.

— Звони немедленно… Немедленно… Телефон под диваном… Номер на полу…

Больше ничего сказать он не успел — один из парней, взяв его сзади за воротник, резко повернул к двери. И тут же Касьянин почувствовал сильный удар по затылку. Удар оказался неожиданно болезненным, обернуться он не посмел, чтобы не получить еще и по физиономии.

— Боже, куда они тебя, Илья? — вскрикнула Наташа, когда Касьянин уже вышел из комнаты.

— Убивать, — все так же без выражения ответил один из парней. — За все надо платить, да? — спросил он уже у Касьянина.

— Вам виднее.

Не торопясь, но в то же время и не задерживаясь, не произнеся больше ни единого слова, все трое спустились с седьмого этажа. Один из боевиков Евладова шел впереди, второй позади Касьянина. Получилось так, что он не мог ни проскочить вперед, ни рвануть назад, вверх, чтобы попытаться затеряться среди этажей, квартир, переходов.

Выглянув из своего окна, Наташа увидела лишь, как Касьянин с двумя своими конвоирами сели в поджидавший их джип и машина тут же тронулась с места. Она проследила за ней взглядом и с удивлением увидела, что машина свернула на узкую дорожку в сторону леса.

— Выходит, он приходил ко мне прятаться, спасаться приходил… Не спасся… — проговорила Наташа и, сев на диван, зажала ладонями виски, пытаясь собраться, понять происшедшее.

И тут ее взгляд упал на сумку, стоящую в сторонке. Подойдя к ней, Наташа рванула молнию и увидела рубашки, майки, далеко не новые босоножки, целлофановый мешок с бритвенными принадлежностями.

— Бедолага, — прошептала она. — Он не мог даже переночевать дома. Кажется, я где–то сболтнула лишнего, — пронзило ее вдруг понимание случившегося.

Да, вчера ночью она немного поболтала с киоскером, который продал ей столько вкусных вещей — от ананаса до красного испанского вина. Тот ошалел от ночного одиночества в своей железной будке, никак не хотел отпускать ее, все зазывал в нагретую за день будку, но не очень настойчиво, не очень решительно, зная, с кем эта девушка, чьей «крышей» защищена. А Наташа разболталась от обилия денег, которые вдруг свалились на нее, от обилия покупок, которые делала с непривычно–радостным азартом. И болтала, болтала поганым своим языком, выбалтывая то, о чем нужно было молчать даже на костре.