После ремонта квартиры становились совсем хорошими и постепенно наполнялись жильцами солидными, неторопливыми, молчаливыми. За них все говорили машины, на которых они приезжали, — приземистые, бесшумные, с затемненными стеклами, машины, которые выдавали новый стиль жизни, закрытый немногословный.

— Смотри, — Самохин показал рукой на угол дома. — Третий этаж. Видишь? Три окна выходят на эту сторону, три окна за углом. Не спутай только… Над его окнами бетонная лестница, видишь?

— Выйдем прогуляемся? — предложил Евлентьев.

— Ты что?! Мне здесь показываться?! Чему тебя учили?

— Стрелять.

— Окна запомнил?

— Вроде…

— Поехали, — и Самохин, не задерживаясь больше ни секунды, выехал со двора и помчался в сторону Кутузовского проспекта. Машина несколько раз дернулась, чуть было не заглохла, Самохин в спешке перепутал передачи, включил третью вместо первой, чертыхнулся, сзади раздался резкий осуждающий гудок, и мимо них, в десятке сантиметров промчался темно–зеленый джип.

— Ладно–ладно, катись, — проворчал Самохин. — Ну, так что? — повернулся он к Евлентьеву.

— Скажи мне, Гена, вот что… Ты уже расплатился со мной за эту стрельбу?

Или это был аванс?

— За эту стрельбу ты еще ничего не получил.

— А сколько получу?

— Тысячу долларов.

Евлентьев ничего не ответил, не торопясь, пересчитывал доллары в рубли, потом обратно. По его прикидкам, он должен был получить около шести миллионов рублей. Деньги неплохие, им с Анастасией при скромной жизни хватило бы на полгода без беготни по электричкам. Он уже хотел было согласиться, но не успел.

— Хорошо, полторы, — сказал Самохин, по–своему истолковав затянувшуюся паузу.

— Как скажешь, Гена… В рублях это десять миллионов, да? Но не будем же мы торговаться из–за таких пустяков. Только у меня одно условие… Это будет не сегодня. Отложим на денек–второй.

— Почему?

— По многим причинам… Я должен привыкнуть к мысли… Смириться с тем, что я выхожу на военную тропу.

— Побить стекла — это военная тропа?

— Не надо, Гена, пудрить мне мозги. Ты сам знаешь, что дело не в битье стекол. Дело в стрельбе боевыми патронами. Дело в прицельной стрельбе. И еще…

Я должен побывать в этом дворе, познакомиться с обстановкой, условиями, особенностями.

— Смотри не засветись.

— Постараюсь, Гена.

— У тебя есть машина?

— Нет.

— Как же будешь смываться?

— Не знаю, пока не знаю.

Самохин свернул перед самой станцией метро «Кутузовская» вправо и, проехав сотню метров по тихому, безлюдному переулку, остановился. Некоторое время смотрел в зеркало заднего обзора, убедившись, что ничего подозрительного нет, снова заговорил, не глядя на Евлентьева.

— Считай, что эта машина твоя. Я тебе ее оставляю, прямо сейчас. Сам доберусь на метро. В бардачке все документы. Они выписаны на твое имя. Права, техпаспорт… Там только твоей подписи не хватает.

— Когда же ты успел?!

— Работаем, старик, работаем, — улыбка чуть тронула тонковатые губы Самохина. — Там же, в бардачке, лежит «Макаров» с одной обоймой. Этого тебе хватит. Дело сделаешь, пистолет выброси.

— Выброшу, — кивнул Евлентьев.

— Постарайся хорошо выбросить. Чтобы не нашли.

— Понял, Гена. Я все понял. Как долго я могу пользоваться этой машиной?

— Пока мы работаем вместе, она твоя.

— Потом отнимешь?

— Не думай об этом, старик… Отработаешь. Если уж очень прикипишь к ней…

Подарю.

— Насовсем?! — с преувеличенным восторгом воскликнул Евлентьев, и Самохин чутко уловил издевку в его голосе.

— Вопросы есть? — спросил он сухо.

— Нет, Гена, я сообразительный. Я понятливый, Гена.

— Тогда будь здоров. — И Самохин, выйдя из машины, быстро зашагал к станции метро, скрытой за деревьями. Пока они сидели в машине, прошел небольшой весенний дождь, и свежая листва слегка поблескивала влажно и свежо. Самохин поднял воротник куртки, провел руками по волосам, перебежал через проезжую часть и скрылся за деревьями.

На Евлентьева он так и не оглянулся.

— Ну что ж, Гена… Будь здоров, — вслух проговорил Евлентьев и потянулся к бардачку проверить, все ли там в порядке, все ли на месте из того, о чем только что сказал Самохин.

Осторожным становился Евлентьев, предусмотрительным.

* * *

На следующее утро Евлентьев пораньше отправился к банку Самохина. Ему хотелось посмотреть на своего приятеля в привычном для того облике, в привычном окружении. Он заранее подъехал на площадку перед банком и пристроился за темно–зеленым джипом. Подходили сотрудники, посверкивая начищенными туфельками, хромированными уголками чемоданчиков, пробегали девушки в распахнутых плащах и коротких юбчонках, но и тех и других было немного, совсем немного.

Черный «Мерседес» подошел, когда до девяти оставалось ровно пять минут.

Наверняка машина была вымыта этим же утром, на стекле и крыше посверкивали капли влаги, охранник в серой форме и с коротким автоматом на животе отделился от входа и неуловимым движением в полупоклоне распахнул заднюю дверцу. Самохин ступил на асфальт легко, молодо, даже радостно. Кому–то кивнул, кому–то махнул рукой и быстро, не медля ни секунды, зашагал к подъезду. В сером посверкивающем костюме, в белоснежной рубашке, в блестящих туфлях на тонкой подошве, с небольшим, совсем тоненьким чемоданчиком.

Дверь перед ним распахнулась как бы сама по себе и как бы сама по себе мягко закрылась за спиной. Охранник тут же занял позицию у входа, «Мерседес» неслышно сдвинулся в сторону и остановился невдалеке на свежем после утренней поливки асфальте.

Евлентьев увидел то, что хотел увидеть.

Последнее время Самохин появлялся на задрипанном «жигуленке», в серой нейлоновой куртке, застиранных джинсах, и Евлентьеву просто необходимо было увидеть его во всем блеске, чтобы еще раз убедиться, что тот все–таки банкир, что есть у него и штат, и охрана, и «Мерседес», а все, что происходит между ними, — серьезно.

Выбравшись из Сретенских переулков, Евлентьев по Цветному бульвару добрался до Садового кольца и направился на Дорогомиловскую. Дом, который вчера показывал ему Самохин, он узнал сразу. Серая лепнина над тремя угловыми окнами, третий этаж, такие же три окна за углом — все совпадало. Ошибки тут быть не могло.

Машину Евлентьев оставил на улице, за углом. Неопределенного красновато–грязного цвета, немытые стекла, забрызганный грязью номер… Никакого внимания она не привлекала ни у водителей, ни у пешеходов. Не привлекал внимания и сам Евлентъев — короткая светлая бородка, не слишком густые усы, темные очки, джинсы, плащевая куртка…

Нет, обратить на него какое–то внимание было просто невозможно.

Евлентьев обошел двор, убедился, что выезд есть и на Дорогомиловскую, и на соседнюю улицу. Нигде не уложены злобно–заботливой рукой фундаментные бетонные блоки, нигде не вырыты канавы. Ему необходимо было найти место, с которого он мог бы незамеченным выстрелить не менее пяти раз, такое условие поставил Самохин. Попаданий должно быть несколько, иначе все будет истолковано достаточно невинно — дескать, шальная пуля залетела в окно, озорники, дескать, балуют.

Двор был самым обычным.

Отсыревшие, полусгнившие скамейки под деревьями, стол доминошников, покрытый куском жести, детская площадка со сломанными качелями, ржавые ракушки гаражей…

Вот эти самые ракушки и привлекли внимание Евлентьева. Построены они были в разное время, похоже, без должного разрешения властей, поскольку располагались беспорядочно, кривыми рядами, а то и одиночными бородавками — в полном соответствии с наглостью и отчаянностью владельцев. У кого сколько набралось нахальства, столько тот и занимал места. Попадались и гаражи из жести, из шлакоблоков, из кирпича. Между ними были достаточно широкие проходы, во всяком случае, боком и втянув живот можно было протиснуться почти везде. Некоторые проходы были чистыми, свободными, иные завалены дворовым мусором, а то попросту использовались в качестве общественных туалетов.