Он пришел к выводу, что нет смысла вести себя агрессивно по отношению к местным жителям. Но ведь он поклялся отомстить за смерть Касима и не забывал об этом. Время от времени он повторял про себя: «Я не забыл о тебе, Касима. Просто дай мне еще время».

Приближался сезон дождей. В первый раз Огава надо было готовить укрытие самостоятельно.

Он соорудил домик значительно меньший, чем они делали с Касима, но времени все равно ушло в три раза больше.

Сначала Огава решил, что легко проживет и один. Но быстро убедился, насколько все стало труднее. В прежние времена, пока он готовил, Касима ходил за водой. Теперь все приходилось делать самому, ‘ и он ни на минуту не мог позволить себе расстаться с винтовкой.

Психологически он не чувствовал себя одиноким. Он не ощущал особой потребности говорить. По правде сказать, Касима был небольшим любителем длительных бесед, так что Огава привык молчать.

В свободное время Огава размышлял над новой тактикой своих боевых действий в связи с тем, что между японцами и филиппинцами теперь установилась дружба. Он уже решил, что постарается не наносить ущерба жителям острова. Но в глубине сердца подозревал, что совершает большую ошибку.

Огава заметил, что филиппинцы стали смело заходить туда, куда раньше не рисковали совать нос. Он боялся, что, если и дальше не будет давать им отпора, они совсем перестанут его бояться.

Возможно, филиппинцы действительно стали друзьями. В конце концов сегодняшний друг — это всегда вчерашний враг. Но почему в таком случае всего полгода назад они посмели убить Касима?

Впервые с того момента, как Огава высадился на острове, он почувствовал, что приближается решающий момент. Он вновь и вновь пытался понять какие-то вещи. И отращивал бородку, которую начал отпускать в тот момент, когда поклялся отомстить за Касима.

Обычно сразу же после окончания сезона дождей они с Касима поджигали собранный крестьянами рис. Огава решил этого больше не делать. Во всяком случае, до того момента, когда он твердо будет знать, каково реальное состояние японо-филиппинских отношений.

Иногда ему хотелось сходить к могиле Касима, но он не решался: ему было бы неприятно видеть спокойно собирающих урожай крестьян.

Огава зашел в горную хижину, которую не посещал довольно долго. Он полагал, что там должна быть какая-то информация от командования, но нашел только специальный выпуск толстого журнала, посвященный истории разведывательной школы Накано, и записку от человека, который утверждал, что он чиновник японского министерства здравоохранения и социального обеспечения.

В записке говорилось: «Я командирован на Филиппины, чтобы заняться поисками и перезахоронением останков погибших на островах японских солдат. Но меня беспокоит ваша судьба. Прошло полгода с того момента, как поисковые партии были отозваны. Я решил побывать здесь, чтобы узнать, как вы».

В его записке не было ни слова относительно послания, которое оставил Огава для главного командования. Из этого Огава сделал вывод, что война продолжается, поэтому не обо всем можно писать.

Огава знал прекрасное место, где было много банановых деревьев. Но часто заходить туда не решался, потому что полиция тоже хорошо знала это место. В феврале Огава побывал там и увидел новенький японский флаг. Значит, опять кто-то прибыл, решил Огава. Он увидел человека в тени деревьев, но не знал, кто это: местный полицейский, крестьянин или приезжий японец.

Внезапно он услышал голоса и увидел с десяток крестьян, которые быстро приближались. Огава решил, что он замечен, и быстро побежал. Возле бананового оазиса прогуливались двое с винтовками.

Три дня Огава скрывался, пока у него не кончилась еда. Огава замаскировал себя ветками и листвой и стал пробираться поближе к банановым деревьям. Двое полицейских были на месте. Огава решил, что первого он успеет пристрелить, а со вторым справится и без оружия. Он снял винтовку с предохранителя.

Внезапно Огава заметил человека у реки, который разжигал огонь, по-видимому, собираясь готовить ужин. Оружия у него не было. Услышав шаги Огава, он повернулся. Йа нем была майка, голубые брюки и сандалии. Руки у него стали трястись, когда он увидел Огава. Но он приветствовал офицера, как полагалось в императорской армии.

Молодой человек открыл рот и произнес:

— Я японец.

Сначала Огава решил, что это филиппинец, который хорошо говорит по-японски, и что это ловушка. Но вокруг больше никого не было.

Держа в руках винтовку, Огава спросил:

— Вас послало японское правительство?

— Нет.

— Кто же вы?

— Просто турист.

«Турист? — удивился Огава. — Что это значит? Что турист может делать на этом острове в военное время?»

Лейтенант решил, что этот человек послан врагом.

— Вы Огава? — набрался тот смелости.

— Да.

— Лейтенант Огава?

Огава кивнул.

— Вы знаете, что война давно кончилась? Может быть, вы вернетесь в Японию вместе со мной?

По-японски он говорил очень чисто, но слишком торопился выдать свои истинные намерения. Неужели он действительно надеялся, что Огава поверит его словам насчет окончания войны?

— Для меня война не закончилась, — с раздражением сказал Огава.

— Почему?

— Вы этого не поймете. Я могу вернуться в Японию, только получив приказ. Приказ, отданный по всей форме!

— А если вы не получите приказа? Что вы собираетесь здесь делать? Сидеть до самой смерти?

— Да, если не получу иного приказа.

Огава сказал это спокойно и посмотрел этому странному человеку прямо в глаза.

Это была его первая встреча с Норио Судзуки.

Если бы у Судзуки не было этих носков, Огава, возможно, убил бы его. Но он никогда не видел таких толстых шерстяных носков. Таких носков на острове не могло быть ни у одного местного жителя. Следовательно, этот человек вполне мог быть тем, за кого он себя выдавал.

Огава тем не менее не разрешил себя сфотографировать, хотя принял от него сигарету. Это было «Мальборо» — первая иностранная сигарета, которую увидел Огава за тридцать лет.

— Мне нельзя здесь долго оставаться. Пойдемте отсюда, — произнес Огава.

— Минутку, — остановил его Судзуки и вытащил из рюкзака книгу и протянул ее лейтенанту. Огава, не глядя, положил ее в карман брюк.

— Я пойду первым, — распорядился Огава.

В любую минуту здесь мог появиться кто-то из рыбаков. Судзуки захватил свою камеру и вспышку и пошел за ним.

Когда они поднимались на холм, Судзуки сказал:

— Вы все-таки должны мне разрешить сфотографировать вас. Иначе посольство не поверит, что я вас нашел.

Огава согласился:

— Хорошо. У вас есть вспышка — снимайте здесь.

— Вы знаете о вспышках? — удивился Судзуки.

Он несколько раз щелкнул аппаратом и, удовлетворенный, возобновил уговоры.

— Огава-сан, возвращайтесь домой, император и народ Японии беспокоятся о вас, — повторял Судзуки.

Он начал рассказывать о том, что Япония в 1945 году проиграла войну и что мир сохраняется уже много лет. Все, что он говорил, было в точности повторением вражеской пропаганды, вернее, того, что Огава все эти годы считал пропагандой.

Потом Судзуки стал уговаривать Огава встретиться с ним на следующее утро:

— Я не уверен, сработала ли вспышка. Мне надо сфотографировать вас при дневном свете — завтра днем, согласны?

— Нет.

Огава не мог расстаться со своей подозрительностью.

— Вы так и не сказали мне своего имени, — вдруг спохватился он.

— Норио Судзуки.

— Какими иероглифами оно пишется?

Судзуки пояснил.

Пока Огава думал о том, какой вопрос еще задать странному пришельцу, Судзуки сам атаковал его — молодого человека интересовало, при каких обстоятельствах погибли Касима и Симидзу. В какой-то момент Судзуки поразился, что Огава довольно хорошо представлял себе, что происходит в современной Японии.

— Откуда вам это известно?

Огава объяснил, что у него есть транзисторный радиоприемник. Судзуки с открытым ртом слушал рассказ Огава о том, как тот приспособил для своих нужд реквизированный приемник.