– К лекциям готовится, – хором заявили мы. Так нам посоветовал отвечать на подобный вопрос сам дядя Дима. При этом он махнул рукой в сторону письменного стола, заваленного книгами и бумагами.

– А гости какие-нибудь, женщины, например, к нему не заходили? Вы не видели? – глядя мимо нас, как бы вскользь, поинтересовалась тетя Люся, делая ударение на слове «женщины».

Как отвечать нам на этот вопрос, дядя Дима ничего не сказал. Мы помялись, так как почему-то почувствовали, что упоминание о гостях, а тем более о женщинах, будет для тети Аюси неприятно. Тем не менее, мы намерены были говорить только правду, как и полагается настоящим лазутчикам.

– Нет, не заходили, – был наш ответ. Это была сущая правда. Мы действительно не видели, чтобы кто-либо заходил в комнату дяди Димы.

Правда, в этой комнате на диване, застланным армейским одеялом, сидела тетя Поля. Но как она заходила в эту комнату, мы не видели. Так что мы говорили чистую правду:

– Нет, не заходили.

Чтобы сделать дяде Диме приятное, мы, как только появились у него в казарме, сразу же передали ему привет от тети Аюси. Однако, как нами и было обещано, мы не сказали, что это была ее затея. Но он сам почему-то об этом догадался:

– Это она вас послала?

И, не дожидаясь нашего ответа, добавил тихо, как бы не желая, чтобы мы слышали его слова:

– Вот змея-то!

– Кто это еще – «тетя Аюся?» – недовольным голосом поинтересовалась тетя Поля.

– Да, их домработница, старуха, – отмахнулся дядя Дима. Это была вопиющая неправда. Тетя Аюся совсем не была ни старухой, ни нашей домработницей. Это была привлекательная молодая женщина, подруга дяди Димы. Но у нас хватило ума не вдаваться в ненужные подробности.

– И в дверь к нему никакие женщины не заглядывали? – тетя Аюся продолжала развивать женскую тему.

– Нет, не заглядывали, – успокоили мы тетю Аюсю. И это тоже была самая настоящая правда. Они действительно не заглядывали ни в дверь, ни в окно.

– Ну, хорошо. Дмитрий Николаевич готовится к лекциям, – довольным голосом умиротворено резюмировала тетя Аюся. – А что он еще делает?

Мы с сестрой настороженно переглянулись. У нас не было готового ответа на этот простой вопрос. Молчание наше явно затянулось.

– А еще дядя Дима угощал тетю Полю вишней, – неожиданно пропищала Лена.

– Какую это еще тетю Полю? – насупилась тетя Люся.

– Полину Викторовну, – счел я нужным пояснить из уважения к тете Поле.

– А откуда она взялась, эта самая Полина Викторовна? Вы же говорили, что никакие женщины не заходили в комнату Дмитрия Николаевича? – с раздражением и упреком спросила тетя Люся.

– Никакие и не входили. Тетя Поля уже была там, – с готовностью пояснила Лена

– То есть, как это «там была»? И зачем она «там была»? – взвилась тетя Люся, адресуя этот вопрос Лене.

– Не знаю, – помялась Лена, – может быть, эта тетя там спала.

– Вот тебе новость! Как же так? Дмитрий Николаевич ведь на казарменном положении? И вдруг какая-то тетя Поля?! Все ты что-то выдумываешь! Как это так, «эта тетя, может быть, там спала»? – в ярости напустилась тетя Люся на Лену.

– У нее был сонный вид. Только что проснулась, наверное. И дядя Дима угощал ее вишней. Может быть, она, как и дядя Дима, тоже на казарменном положении! – отбивалась Лена, как могла.

– Не знаю, не знаю, кто там в каком положении был! Но как это получается: никто не входил, а «она, может быть, там спала»!? И он угощал ее вишней!? – тетя Люся вконец расстроилась. Казалось, что ее огорчению не было предела.

Мы с Леной переглянулись и с тревогой почувствовали, что влипли в какую-то непонятную игру взрослых, в которой все почему-то очень недовольны друг другом: дядя Дима недоволен тетей Люсей, тетя Поля – дядей Димой, а тетя Люся – и дядей Димой, и тетей Полей.

Нужно было как-то спасать положение и, прежде всего, утешить тетю Люсю.

– Тетя Люся! – ласково произнесла Лена. – Дядя Дима только понарошку угощал тетю Полю вишней. Он клал вишню себе в рот.

– Вот видишь, совсем он не угощал никого вишней. Сам ее ел, – обрадовалась тетя Люся, обращаясь к Лене. – А то ты все выдумываешь небылицы какие-то.

– Да, – вмешался я, стремясь уточнить обстановку, как мне казалось, недостаточно четко обрисованную Леной. – Дядя Дима действительно клал вишню в свой рот. И говорил тете Поле: «Ну-ка отними». И тетя Поля отнимала вишенку у него.

– Как это так? – удивилась тетя Люся.

– А они боролись… Губами… – продолжал я свои уточнения. – И тетя Поля губами отнимала вишенку у дяди Димы… И съедала ее, а потом они снова боролась друг с другом.

– Вот ужас-то какой, с ума сойти, боролись из-за вишни, губами, говоришь! – всплеснула руками тетя Люся. Лицо ее внезапно сделалось малиновым, а голос громовым.

– Я покажу ему такую вишенку, что он всю жизнь меня будет помнить! – воскликнула она, сделав особый упор на слово «такую».

– А вы тоже хороши, лазутчики! – добавила она, смерив нас презрительным взглядом. – «Может быть, эта тетя там спала», – передразнила она Лену, – «а как вошла – не видела»!

С этими словами она выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.

Мы растерянно посмотрели друг на друга. Мы старались быть настоящими лазутчиками, все делать, как можно лучше. Во всем слушались взрослых. Всегда говорили только правду, которую от нас зачем-то требовали взрослые, хотя, похоже, она им совсем была не нужна. У тети Аюси почему-то все время был обиженный вид, хотя с ней мы честно играли в лазутчиков.

И какую такую вишенку она покажет дяде Диме, да так, что он всю жизнь ее будет помнить? Разве бывают такие вишенки?

Визит юных лазутчиков в таинственный мир взрослых породил больше вопросов, чем принес ответов.

Однажды в солнечный летний день где-то в середине 30-х годов отец сказал мне: «Сегодня поедем с тобой в Центр. Меня вызывают на чистку». При этом, кто вызывает и что такое чистка, он мне не пояснил, видимо, полагая, что десятилетнему ребенку нет смысла втолковывать столь непонятные для него вещи.

Поехали на только что впервые введенной в строй в Москве линии метро. Вышли из последнего вагона на станции Охотный ряд и тут же поднялись наверх, на угол ул. Горького. Когда мы подошли к первому от угла подъезду величественного светло-серого здания, мне сразу же показалось очень странным, что кто-то занимается столь грязным делом, как чистка, в таком роскошном здании да еще и в самом центре Москвы.

У самой двери отец остановился и сказал: «Подожди меня здесь, а если я не вернусь, поедешь домой один и скажешь обо мне маме-Дине». Это было еще более странным: оказывается, что здесь чистят не вещи, а людей и при том так, что человек после такой чистки может не вернуться домой.

Естественно, я не спускал глаз с той двери, куда зашел отец, хотя открывалась она очень редко. Тем не менее, со временем мне удалось разглядеть, что прямо за дверью – налево и направо – стоят два солдата с винтовками и с примкнутыми к ним штыками. Ничего себе чистка, если для нее используются винтовки. Похоже, что здесь, во дворце, в самом центре Москвы, находится что ни на есть самая настоящая тюрьма. И отца могут в нее посадить.

Несколько часов я провел в волнении перед заветной дверью, дожидаясь отца, прохаживаясь перед дверью и поглядывая в нее. Однажды из нее вышел мужчина в гражданской одежде и грозно крикнул мне:

– Мальчик! Что ты здесь делаешь?

– Папу жду, – ответил я.

Мужчина внимательно посмотрел на меня, потом на потоки машин, следующих по Охотному ряду, и сказал:

– Ну, жди – жди!

И исчез за дверью со штыками.

Отец вернулся заметно взволнованным и сказал: «Словно секира над головой просвистала».

Без нашей дружбы ни сестра, ни я не выжили бы. Два года, на которые Лена была старше меня, в детстве означали очень многое. До определенного возраста она ростом была выше меня, больше знала и понимала, и потому была руководителем нашего маленького коллектива.