— Переедем, переедем, — закивал Тимофей Гаврилович, обрадованный тем, что старуха перестала плакать. — Договорились ведь. Последнюю зиму, до весны только. Огород садить не будем здесь. Трава поднимется, сдадим скот пастуху — и в Пономаревку. Или в Хохловку — куда приглянется. Ложись, пойду я — девятый час уже. Не успеешь обернуться, глядишь, и обедать пора. Плохо, что Витьку на сторону отозвали. Ну да ладно, один как-нибудь справлюсь. Ложись, мать…
Возле сарая под крышей у Тимофея Гавриловича верстак. Взял он с верстака деревянный ящичек с ручкой, в ящичке инструмент: топор плотницкий, ножовка, клещи, молоток. Вышел на дорогу, остановился, раздумывая, не покажется ли Витька, не подождать ли, но Витька не показывался, и Тимофей Гаврилович, горбясь, держа ящик в опущенной правой руке, пошел деревенской улицей, стороной дороги, по траве. Он шел и курил, проходя мимо брошенных усадеб, где когда-то жили люди, а теперь один бурьян, деревья в бывших палисадниках, осевшая банька или полусгнивший сарай, а то изба с пустыми окнами. Все старо, что даже и на дрова разбирать — труда не стоит. Давно заметил Тимофей Гаврилович, что оставленные человеком строения разрушаются быстрее, и это было удивительным для него. Как же так? Без досмотра хозяйского, потому. Живешь — ежедневно что-то подправляешь. А тут…
Бывших хозяев усадеб он знал с малых лет, знал, кто как живет, характеры их, привычки, где у кого сенокос, сколько корова дает молока, хороша ли уродилась картошка в осень и многое другое. Так же как и его жизнь была до мелочей известна деревенским. А теперь он не мог толком и сказать, кто куда уехал и как определился на новом месте. Несколько семей, правда, переселились на центральную усадьбу совхоза, в Пономаревку.
Улица, по которой шагал Тимофей Гаврилович, была поперечной, пересекая деревню с юга на север, тянулась она от конторы к мосту, через речку и дальше, до самых перелесков. И еще были две улицы, до-олгие, по правому берегу Шегарки одна, вторая — по левому. Переулки, придававшие деревне уют. Был в деревне пруд.
Перед въездом, по правую руку, на берегу самом, столб стоит, на нем прямоугольник твердой жести прибит, по жести большими зелеными буквами выведено название деревни: «Жирновка». Столб покосился, но крепок, цела и жестянка. А деревни нет. Осталось три семьи. Рябовы, муж с женой, пенсионеры. Витька Сысоев с матерью, семидесятилетней старухой. Да они, Ивняковы, Дарья Степановна и Тимофей Гаврилович, тоже пенсионеры. Он второй год как на пенсии, старуха — седьмой. Ему шестьдесят пять рублей пенсия, старухе — двадцать восемь. Без семи рублей сто вкруговую получается. Шибко на эти деньги не разбежишься, но при хозяйстве своем и огороде терпеть можно. Да и что им покупать в их годы?..
Весной еще был промеж них, оставшихся, разговор: по осени, как уберут в огородах, перебраться в Пономаревку. Нет смысла оставаться здесь далее: три двора, свет отключили, за хлебом во Вдовино ездить нужно. Был Тимофей Гаврилович после этого на центральной усадьбе, узнавал насчет квартир, пообещали им к осени квартиры — не там, конечно, где приглянется, а какие к тому времени свободные будут. Но в конце лета, перед сентябрем как раз, сенокосы еще не затихли, приехал директор совхоза и стал просить-уговаривать подождать с переездом до весны, остаться присматривать за молодняком, лето пасшимся в Жирновке. Выяснилось, что с холодами некуда поставить молодняк, ни на одной ферме совхоза нет двора, подготовленного к зиме, а уж теперь и не подготовить: сенокос закончился, уборочная начнется — не до дворов. А хуже того — ухаживать некому за скотом, нет свободных рук рабочих. Доярок кое-как насобирали, а со скотниками беда, хоть плачь. До весны только, а там видно будет, что-нибудь да придумаем. А он, директор, в благодарность за это время им квартиры придержит получше, на центральной усадьбе или на ближайшей к усадьбе ферме — все равно. Выручайте, мужики, а весной мы вас выручим.
Согласились. Согласились Тимофей Гаврилович с Петром Рябовым, хоть и на пенсии они уже, отработали свое и вроде бы теперь заботы совхоза не должны их касаться. И не согласиться было совестно: как же так, свои люди просят — надо помочь. Жалко директора: носится с одной фермы на другую, а толку мало, работать некому. Еще жальче скот. Куда его, не оставлять же в зиму под открытым небом. Стали Витьку упрашивать, все вместе уж. Витька молодой совсем, год, как из армии вернулся домой, к матери, мать жалеет, никуда из родных мест срываться не намечал, но и жить ему тут, в Жирновке, тоже не резон. Ему надо на центральную усадьбу, где молодежь еще есть, в клуб ходить надо, девку провожать, о женитьбе думать. Но он добрый парень — Витька, согласился. Попросил лишь отпуск в сентябре, хоть недельки на две: в город к тетке съезжу, пивка попью. После армии дни считанные и погулял всего. В октябре дождить начнет — куда ехать…
Пообещал директор отпустить. А без Витьки старикам и делать нечего в Жирновке. Он на тракторе сено с полей притянет в сеновал, а из сеновала — к двору скотному, прорубь продолбит попроворнее: на водопой на Шегарку гонять придется. (Водобудку сломали заодно, когда дворы разбирали-перевозили. Хорошая была водобудка, подавала воду по трубам во все коровники.)
Спросили они тогда директора, а как же без света быть им: электролинию сняли, зимой по утрам в десять еще темно, вечером в четыре уже сумерки. Сказал директор, что выдадут фонари и керосин привозить будут, не тянуть же снова со Вдовина провода из-за одного скотного двора да на одну зиму. С керосином обойдутся, как при колхозе бывало. «И хорошо, — подумали старики, — можно будет лампы в избах зажечь, а то при свечах сиди. Ничего, перезимуем. Скот сохраним, постараемся. Сам директор совхоза просит, как не уважить. Он ведь не для себя тоже старается».
Молодняк этот, двести пятьдесят голов бычков и нетелей, зимовал во Вдовине, во дворе, который только назывался двором: пола нет, двери не подогнаны — сквозило в них, наметало снегу. И яслей для корма не сделали, сено разбрасывали прямо под ноги, к стенам поближе. Сена того мало доставалось молодняку, особо к весне, коров старались поддержать — надои падали. А и что доставалось, частью съедено было, больше того — втоптано в грязь. Поить молодняк гоняли на речку, двор был тесен, отощали за зиму телки с бычками, смотреть больно. И начался в стаде падеж, в марте уже. Стали их тогда в солнечные дни выгонять в загородку, отрубей давали, но поздно было. Пятьдесят с лишним голов за ноги выволокли со двора, двести осталось в живых.
Сошел снег, тут же перегнали их на вольные пастбища жирновские, где давно уже не сеяли хлебов; и Петр Рябов, безотказный в любой работе мужик, сел на лошадь, стал пасти. За лето стадо поднялось, выровнялось, худоба исчезла — не узнать молодняк. Да и то надо сказать: принял их Петр в конце апреля, теперь же половина октября, выгонял по утрам в восемь, в восемь вечера загонял, вода вольная — речка рядом, а трава — куда ни повернись, по колено. Окрепло стадо заметно…
Тимофей Гаврилович шел за деревню, за ручей, текущий из болот в Шегарку. Стояли за ручьем до недавних пор конюшня и шесть скотных дворов — длинные просторные строения, рубленные из осинника: три коровника да три телятника — два для молодняка, один же, теплый, с печами, для новорожденных. Когда пришел Жирновке конец — уж ни конторы не было, ни магазина, ни клуба, — сняли со столбов провода, вывернули из земли сами столбы, стали ломать, развозить по другим фермам дворы те скотные. Сломали, увезли. Крепкие бревна выбрали, а все подгнившее — потолочины, половицы, венцы стен — бросили догнивать. И этот, последний, начали ломать: тес сорвали с одной стороны крыши, половиц много взяли. День возились, на второй — вдовинские приезжали разбирать — перебросили на другую работу людей, а про двор забыли. Или до осени оставили. А он пригодился нежданно совсем — вот как.
Когда согласились старики с Витькой остаться тут в зиму со скотом — Тимофей Гаврилович среди них как бы за старшего — директор сразу же со второй просьбой: всеми силами восстановить ремонтом сохранившийся двор, успеть до заморозков, чтобы было загнать куда, чтоб не случилось как в прошлую зиму, ни в коем случае не допустить падежа. Всеми силами восстанавливать. А какие силы? Со Вдовина, где бригада, помощи не оказывают, Витька в отпуске, Петр пасет с утра до вечера, ни праздников ему, ни выходных. А у него, Тимофея Гавриловича, две руки всего, да и сноровка давно уже не та, что в сорок — сорок пять лет у мужика. Но что и делать: пообещали — стало быть, иди и восстанавливай.
