Литмир - Электронная Библиотека

— Посмотрите, — говорил в следующий раз Подрезов женщине. Кажется, это было на двенадцатый день знакомства. — Посмотрите, — Илья держал на ладони камешек, — камень сердолик. На берегу нашел. Выбрасывает иногда морем, после шторма особенно. Какая форма! — он взял двумя пальцами камешек и приложил к груди Валентины Семеновны. — Готовый кулон. Не надо и обрабатывать, обложить серебром, на цепочку — и на шею. Возьмите, дарю вам. На добрую, вечную память, как говорится. Память о вашем приезде на побережье…

— Ой, спасибо, — смущенно улыбалась Валентина Семеновна. — Буду беречь. Подарок дорогой. Чем же я отблагодарю вас, Илья? Чем же я отблагодарю вас, скажите? И подарить-то вам нечего. Может быть…

— А у меня еще яшма есть, — сознался Подрезов. — Только дома. Хотите взглянуть? Отличный камень. Редкий. Никому не показывал, а вам… — и он поднял на Валентину Семеновну глаза.

— Вечером, — краснея, глядя в сторону, согласилась Валентина Семеновна. — После ужина. Я буду гулять в боковой аллее, в конце самом, где сломанное дерево. Хорошо? А сейчас я пошла.

Валентина Семеновна семейную жизнь свою считала неудачной. Она сама выбрала жениха, связывая с замужеством определенные надежды, но надежды не оправдались. Муж оказался человеком обыкновенным. Даже более чем обыкновенным. Отсюда горечь, усталость, раздражение. Ей уже за сорок — живот, морщины, блеклость. Скоро пятьдесят и… Женщины стареют быстрее. Господи, как коротка жизнь.

Подрезова она заметила сразу, как только спустилась на пляж, приехав на отдых. И то, что он наблюдал за нею, выделив ее среди прочих. Но обстановка была не та. Были у нее увлечения и раньше, одни приносили удовлетворение, другие нет. Но чтобы подобный экземпляр сам шел тебе в руки, такого с нею еще не было. Никогда. И конечно же не будет уже. Упускать момент никак было нельзя. Упустишь — пожалеешь, а он ждать не будет. И Валентина Семеновна решила ударить напоследок. А там будь что будет. Глядишь на него — и голова кругом идет. Вот опять он взглянул на нее…

— Мамочка, куда это ты прихорашиваешься? — спросил, повернувшись от стола, Альберт Борисович, видя, как жена, стоя против зеркала, поправляет смоченным слюною пальцем левую бровь.

— Сколько раз я тебя просила не называть меня мамочкой, — Валентина Семеновна опустила и снова подняла бровь. — Что за форма обращения к жене? У меня есть имя. Или ты забыл об этом?

— Я забыл, мамочка, больше не буду, прости, — кашлянул Альберт Борисович. — Правда, куда это ты собралась?

— Схожу погуляю немного на набережной, подышу перед сном.

— Пожалуй, и я бы пошел с тобой, — Альберт Борисович неуверенно приподнялся со стула, просительно глядя на жену. — Возьми меня с собой. На часок, хотя бы, Валюша. Голова что-то…

— Сиди, работай, — Валентина Семеновна отошла от зеркала к стене, повернулась левым боком, повернулась правым. — Ты мне что обещал, помнишь? Осенью защита, а у тебя еще ничего не готово. Ежедневно пропадаешь на пляже. На что это похоже?!

Альберт Борисович вздохнул, уселся поудобнее за столом и сидел так некоторое время в задумчивости. Он действительно обещал жене закончить диссертацию в пансионате. Да и надо было уже закончить. Но какая к черту работа на отдыхе? После завтрака все спешат к морю, а ты спеши к столу. Гулять не позволяют.

Собственно, все уже было готово, осталось написать заключение, сделать выводы. Но выводы не получались. Вернее — получались, но не такие, как бы ему хотелось. Да и как они могли получиться, когда в диссертации не было новизны, открытий, она представляла собой систематизацию материала, и только. Но и признаться себе в этом не хватало мужества. Будь что будет!..

Поднявшись из-за стола, Альберт Борисович вышел на балкон, рассеянно оглядывая бухту, парк. Взглянув налево, он увидел в конце аллеи жену. То появляясь, то скрываясь за деревьями, она ходила туда-сюда, явно кого-то ожидая. Поправив очки, опершись о перила балкона руками, подавшись вперед, Альберт Борисович наблюдал за женой. Вот из боковой аллеи к ней подошел мужчина, и Альберт Борисович узнал его — это был рабочий пляжа. Рабочий взял жену Альберта Борисовича за руку и увлек за деревья.

Сняв очки, Альберт Борисович быстро сбежал вниз, обогнул корпус, выскочил на аллею, кинулся в конец ее, но сообразил, что попал не в ту, стал искать нужную, добежал до того места, где только что стояли двое, — никого. Он свернул в боковую, откуда пришел мужчина, — и там никого. Он стал бегать меж кустов в различных направлениях, устал и заплакал.

— Мамочка, — всхлипывал Альберт Борисович, — что же ты это, а?! Значит, обманываешь меня?! Опять?! Мамочка!..

…В эти дни на родине Ильи на Шегарке спешили убрать по погоде сена́. Клава по утрам, пока телята паслись, косила поблизости от выпасов, поглядывая, покрикивая на телят, чтобы не разбрелись. В обед, оставив стадо на водопое, бежала перевертывать ряды или сгрести-скопнить накошенное раньше. Метать копны в стога она приглашала мужиков. С парнишкой водилась дома мать.

Родители Ильи тоже старались успеть вровень со всеми. Подоив, выгнав в стадо корову, прибравшись по двору и дому, мать, вскинув на левое плечо вилы и грабли, взяв в правую сумку с едой, бидон с водой или квасом, до девяти еще уходила на поляны верстах в трех от деревни, где они косили из года в год, начиная сгребать и копнить подсохшую кошенину. Отец, управясь на конюшне, запрягал в телегу кобылу из тех, что уже не шли в тяжелую работу, и ехал к старухе помогать. Стянув копны в кучу, они начинали метать. Расчав стог, старик подсаживал старуху наверх, укладывать сено, а сам подавал ей, кружа с навильником — седой, маленький, кособокий, поглядывая на выползающие из-за леса светлые пока облака, боясь, как бы не захватило их проливным дождем.

В РАЙБОЛЬНИЦЕ

Каждое утро, минуя воскресенье, возле районной поликлиники останавливалась машина с хворыми из деревень, и из тех, где были больницы, — считалось, что в районе доктора знающие.

И Хлебников так добрался.

И хотя он не видел разницы между докторами теми и этими, но в деревне, где он теперь жил и работал, не было даже медпункта, и ему пришлось ехать сорок верст сюда.

Когда, выпрыгнув из кузова, он вошел в поликлинику, налево, к регистратуре, народу уже сошлось порядочно и очередь далеко загибалась в коридор. Закрыв глаза, прижимая ладонь к боку, Хлебников стоял в хвосте, прислонясь плечом к зеленой, давно крашенной стене, время от времени продвигаясь на треть шага за впереди стоящей старухой. Всюду держался запах лекарств и еще чего-то, что гнетет не меньше, чем болезнь; сухость во рту осталась, такую же сухость Хлебников чувствовал желудком, хотя с утра выпил кружку кисловатой смеси — воды с желудочным соком, и ему все казалось, что стенки желудка похожи на глину, потрескавшуюся от жары. И в правом боку, в подреберье, держалась та же боль, и все резче чувствовал Хлебников тяжесть там, будто лежал кирпич и давил, беспокоя.

Поминутно хлопали входные двери и потише — двери кабинетов, входили страдающие и становились уже позади, а сама очередь едва продвигалась. Там, в голове ее, возле окошечка, то и дело вскипала ругань, как и во всякой очереди, человек шесть-семь, что понахальнее, лезли с другой стороны, да и за перегородкой в самой регистратуре что-то не ладилось. Карточки больных хоть и по деревням были разложены, но не по алфавиту даже, карточками теми были забиты все полки, да кроме того, в регистратуру часто входили медсестры, а то и врачи, вводя знакомых, чтобы тем не стоять в очереди, не томиться, и девчонка, проводившая запись, запурхалась совсем.

Покинув свое место, Хлебников прошел к окошечку и увидел, что по обе стороны его висят на кнопках объявления. В одном было сказано, что те, кто не сдал мочу на анализ, к врачу записаны не будут. Ну, это он, допустим, сдал, а вот другое — прямо касалось Хлебникова. Он прочел еще раз… Всем, кто в этом году впервые записывался к врачам, нужно было пройти флюорографию, то есть сделать снимок грудной клетки. В прошлый раз этих объявлений не было.

23
{"b":"840374","o":1}