Не зная, есть ли в Шегарке рыба и клюнет ли она, Чернецов решил от деревни далеко не забираться, спуститься по течению до первого поворота, за сушилку, и только. Проходя мимо своей усадьбы, он остановился около огорода, прислонил удилище к сохранившейся городьбе, облокотился о верхнюю жердину и долго стоял в задумчивости, глядя на море конопли, полыни, чернобыльника, заглушивших огород, и берег, и место, где построена была изба, летняя кухня. Место, где был сарай, баня, колодец…

Идти туда, к избе, у него не было сил. Он постоял еще, положив подбородок на сложенные по жердине руки, глядя на волнуемые ветром конопли, — и картины, одна другой острее, проходили перед его глазами. Вздохнув, Чернецов протянул руку к удилищу, одолеваемый думами, вышел за деревню и остановился у омутка, на котором была когда-то электростанция, дававшая свет деревне. Котиков омут был это, Котиковы жили здесь когда-то…

Шегарка совсем пересохла, заросла, сузились берега ее, вода держалась всего лишь на омутках да по вымоинам, где глубина была не более метра. В омутке этом, близ электростанции, рыба и в добрые времена не брала, купались на омуте обычно ребятишки, собираясь ватагами в свободные дни. Попробовать забросить разве?..

Поставив бидончик в траву, Чернецов размотал леску, накатал между пальцами крохотный кусочек мякиша, надел на крючок и забросил в оконце, образованное листьями желтых кувшинок. Клева не было. Можно было попытать на червя, но копать землю было нечем, конец удилища он пачкать не хотел. Тогда Чернецов, изловчившись, схватил на лету кузнечика, оторвал крылья, ноги, насадил туловище на крючок и закинул в то же оконце. Поплавок сразу же повело, мелко подергивая, клюнуло сильнее — и поплавок скрылся под листьями. Закусив губу, Чернецов широко повел удилищем, вытаскивая плавно чебака в ладонь длиной. Зачерпнув бидончиком воды, он опустил туда чебака, полюбовался на него, закрыл крышкой и кинулся ловить нового кузнечика — невидимые, они стрекотали в густой траве, взлетая временами, чтобы тут же опуститься в траву.

На прежнем месте ничего уже более не поймав, Чернецов побрел, забрасывая подряд во все оконца, вверх по течению к усадьбе Алексея Дмитрича Дорофеева, и дальше, к усадьбе Патрушевых. Клевало хорошо, дольше времени Чернецов тратил на ловлю кузнечиков, прыгающих так, что сразу и не схватить. Часа за три натаскал он десятка полтора чебаков, равной почти величины, удивляясь, как это рыба умудряется выживать зиму на такой мели. Может, осенями, в дождливые месяцы, прибавляет немножко воды. А ежели осень суха? Пропадает, видимо. Конечно, погибает. А как же эта, что выловил он? Из Оби зашла? Вряд ли, до Оби далеко…

День стоял жаркий, с высоким синим небом, высокими пенными облаками, шелестом тополей, верховым ветром, запахами трав, шмелиным гудом, стрекотом кузнечиков, быстрым летом стрекоз. Когда надоело гоняться за кузнечиками, Чернецов повернул обратно к усадьбе Дорофеева, где берег был сплошь в цветущей ромашке. Кинув на траву удочку, схоронив бидончик с рыбой под лопухи, сняв ботинки и носки, расстегнув, выпростав из брюк рубашку, Чернецов лег навзничь в ромашки в тени молодых тополей, разбросал руки-ноги, расслабился и закрыл глаза. Шел третий час, есть не хотелось, и Чернецов подумал, что не пойдет обедать, чтоб не отвлекать хозяев от работы. А напиться можно и речной воды. Колодцы по деревне заглохли, а какая была вода, черпай из любого, ней на доброе здоровье. Была деревня, были колодцы. Все было…

Он лежал так, скрытый цветами, не чувствуя тела своего, слушая слабый шум тополевых ветвей, а голову слегка покруживало от солнца, запахов. И тихо было. Вспомнилось ему, как однажды двенадцатилетним парнишкой возил он на сенокосе копны недалеко от Мохового болота. Заканчивали стог, Чернецов переехал на новую поляну, где должны были метать, за полверсты от убранной уже. Пустив быка пастись, он лег в траву на край поляны, по которой стояли копны, лег на спину и стал смотреть в небо, откусывая травинку. Над поляной высоко на распластанных крыльях чертил плавные круги коршун, высматривая что-то, а Чернецов лежал в траве, положив под голову согнутую руку, и как грустно и радостно было ему одновременно в минуты эти одиночества.

Он только что прочел «Дальние страны» Гайдара, и книжка взволновала его. Ему было грустно расставаться с ребятишками, героями «Дальних стран», как жили они на маленьком лесном полустанке, ходили в лес, рыбачили, играли в ребячьи игры, помогали геологам. Грустно оттого, что лето заканчивается, желтеют березы, и радостно, что ему всего лишь двенадцать лет, до-олгая впереди жизнь и чего только не будет в ней — и полустанки, и города, и дальние страны. Он лежал, глядя в небо, а коршун все кружил над поляной, кружил. Ох как давно все это было… детство, ровесники, игры, школа, быки, сенокосы, дрова… Сходить на ту поляну?..

Потом Чернецов уснул, а когда проснулся, была половина шестого. Разомлевший, он поднял удочку, взял из-под лопухов бидончик и, огибая усадьбу Дорофеевых, выбрался на дорогу. Семейство Ивашовых сидело в ограде, отдыхая. Баня топилась, заметил Чернецов, а он должен был натаскать в баню из Шегарки воды.

— Ну что, рыбак? — спросила хозяйка. — Наловил на ушицу или нет?

— На уху есть, — Чернецов поставил бидончик у ее ног.

Все по очереди заглянули в бидончик. Чернецов сел рядом с Антониной, она смотрела на него. Видно было, что все они сильно заморились.

— Кто-то обещал мне помогать, носить воду, — Антонина склонила голову. — Но так уж и быть — прощаю, раз вы не с пустыми руками.

— Проспал я, — засмеялся Чернецов. — Не поверите. Лег в цветы под тополями — так хорошо. Лежал, тополя слушал-слушал да и заснул.

— Вот счастливчик. А у нас был полный рабочий день. Пойду взгляну, как там баня. Скоро, поди, и готова будет.

— Поешь, Алеша, — спросила хозяйка, — или до ужина дотерпишь?

— Дотерплю, чего там, — отозвался Чернецов. — Заодно и поужинаю.

Антонина вернулась и сказала, что баня в самый раз, можно неспешно собираться.

— Кто пойдет первым? До сумерек успеть, без свечки чтоб. Оконце маленькое, свету мало. Мам, идемте! Папа!

Мылись в три захода. Сначала старики, следом Чернецов, последняя Антонина с ребятишками. Банька с виду неказистая, стоит в бурьяне, на плоской земляной крыше полынь растет. Осталась баня, забытая, от соседей — не то Васюковых, не то Плотниковых. Вернувшись в Жирновку, старик Ивашов подделал ее немножко — и без горя. Хоть и лето, хоть и не пыльно, а без бани не обойтись на неделе. Внутри и простору и жару достаточно, да и жар особый в пору эту не нужен — не зима. Воды побольше и мыла кусок.

Оконце, скамья, полок, каменка. К каменке вплотную прислонен десятиведерный бак — горячая вода, холодной — две фляги в предбаннике, набранном из брошенного осинового горбыля. Но щелей нету, снегу не наметает зимой. И здесь скамья, посидеть после пара.

Париться Чернецов не стал, но помылся в охоту. Посидел на скамье, остывая-передыхая, вспоминая свою баню, что срублена была на самом берегу — выскакивай, веник отбросив, — и в воду. Вытерся, оделся в предбаннике, пошел по тропе к избе — мокрые спутанные волосы на лоб, на ногах просторные калоши Сергея Парфеныча.

После ужина, как и вчера, сидели они с Антониной в ограде. Молчали. Волосы ее уже высохли, она их расчесала по обыкновению, по обе стороны головы. На плечах Антонины была материна просторная кофта, руки она глубоко засунула в рукава.

— Ну что, Антонина Сергеевна, — негромко сказал Чернецов, — мне уже пора. Завтра мы расстаемся. Закончилось мое гостевание.

— Ой, сударь, как мне не хочется, чтобы вы уезжали. Поживите недельку, а? Ведь мы еще и не поговорили. Гулять договаривались…

— Никак не могу, рад бы. Отпросился на несколько дней. Отпуск весной брал, так и не заметил его — квартиру ремонтировал.

— Квартира хорошая?

— Две комнаты. Шумно. Почти на перекрестке дом построен.

— Слышно, на молодой женились вы, сударь. Как жена? Ладите?